Андрей Дашков - Лазарь, или Путешествие смертника

• Название: Лазарь, или Путешествие смертника
• Автор: Андрей Дашков
• Жанр: Ужасы и Мистика

Диагноз неутешителен – главный герой узнает, что ему осталось жить считаные недели. Отклонив предложение провести остаток дней в хосписе, он выходит из больницы и садится в прибывшее по вызову такси… С этого момента начинается борьба за его душу между различными мистическими силами, которых олицетворяют таксист, представившийся Вороном, и другие спутники, являющиеся в разных человекоподобных обличьях. Герой совершает странное путешествие в поисках утраченного смысла, в погоне за ускользающей жизнью и стремительно исчезающим временем. При содействии таксиста-проводника, чье присутствие еще сильнее сбивает с толку, Лазарю предстоит побывать в местах, которые кажутся порой искаженными проекциями его памяти, надежд, видений и представлений о лучшем или худшем мире, о земном рае и преисподней. Всякий раз его ожидает болезненное отрезвление. Но терять герою нечего, и он до последнего цепляется за шанс обрести если не спасение, то хотя бы немного утолить мучительную жажду подлинной жизни.

---

Внутри у него было черно и пусто. Требовалось заполнить чем-нибудь эту раскаленную тьму, чтобы еще хотя бы раз почувствовать себя живым. Пока же он ощущал себя выгоревшим изнутри манекеном, который двигается то ли по недоразумению, то ли по непонятной прихоти судьбы.

Глава 3. От тюрьмы и от сумы…

Он вошел в бар и оглядел полутемное помещение. Здесь ему бывать не приходилось, но у него появилась уверенность, что все оставшееся время он посвятит восполнению многочисленных пробелов. И деньги больше не были осью, вокруг которой поневоле вертелось все. Он уже просто не успеет стать нищим – это снимало некоторые прежние ограничения.

С неостывшим предвкушением он воззрился на мерцавшую отраженным светом батарею бутылок над стойкой бара – словно на хрустальный корабль, на котором сможет добраться до острова, где нет ни времени, ни памяти, ни обстоятельств. Бар был заполнен примерно наполовину; из смежного помещения, отделенного старомодным бамбуковым занавесом, доносился перестук бильярдных шаров. Лазарь взял бутылку коньяка, рюмку и прошел к столику у зашторенного окна, на котором стояла лампа с винно-красным абажуром. Выбранное место казалось достаточно обособленным, при этом почти все заведение было на виду, а если отодвинуть штору, за мокрым стеклом становились видны фонари, огни и силуэты прохожих, еще не смытых с улиц потопом.

В какой-то момент Лазарь заметил боковым зрением тень, мелькнувшую совсем близко. Повернувшись, он увидел птицу – это был ворон, классический corvus corax, которого в городе, пожалуй, и не встретишь. Разве что в зоопарке или в Музее природоведения в печальном качестве чучела. Ворон находился по ту сторону двойного стекла. Сложив крылья, он неподвижно воссел (может быть, из-за отсутствия бюста Паллады) на уступе, образованном стеной и цоколем, и Лазарь хорошо различал непроницаемый зрачок его глаза – блестящую, черную, бесконечно глубокую воронку, уводящую в бездну суеверий, ассоциаций и архетипов. На мгновение даже улица показалась ему устланной иссиня-черными перьями, но стоило моргнуть, как птица исчезла.

Лазарь спросил себя, что бы это значило. Слишком уж много отклонений от серой проповеди скуки в течение одного дня, хотя денек, надо признать, выдался необычный. Он все еще склонен был считать флуктуации бессмыслицы некой призовой игрой больного разума, утешительной компенсацией за утраченное душевное здоровье, которое не принесло ничего, кроме разочарований.

Спустя полчаса он по-прежнему чувствовал себя до отвращения трезвым. Изрядная доза алкоголя плескалась в желудке, но с желанной легкостью бытия Лазарь разминулся. Возможно, причина заключалась в лекарствах, которые он глотал в последнее время, но скорее всего – в другом. Что-то не пускало его на свет из темной комнаты без мебели и людей, где он упорно искал свою черную кошку.

Безуспешно пытаясь напиться за столиком на двоих, он гадал, нужен ли ему кто-нибудь, чтобы сидел напротив, а если нужен, то кто: умная шлюха, профессиональный пьяница – философ стакана, или старый друг, который давно уехал в другую страну и принадлежал другой жизни. Нет, нужен кто-то, способный выдернуть Лазаря из него самого, будто из старого изношенного костюма. Энергия разрушения бурлила в нем, побуждала идти крушить все подряд, и единственное, что удерживало его на месте, это столь же сильное ощущение бессмысленности любых деяний.

Тут он увидел женщину, одетую во все черное, но выглядела она кем угодно, только не вдовой. Скорее уж любовницей Дракулы – при условии, что последнего можно было заподозрить в мазохизме. Совершенно внятное и несомненное чувство опасности пронзило Лазаря подобно игле, вошедшей через темя и застрявшей в позвоночном канале. Раньше он благоговел перед силой – не той, что заключена в килограммах мышц или в отчасти успокоительной тяжести оружия, а той, что заставляла его отводить глаза, когда он случайно встречался взглядом с незнакомцем посреди толпы, вроде бы гарантировавшей безопасность по закону больших чисел. В такие секунды он осознавал крайнюю хрупкость всего сущего и в том числе собственного жалкого картонного «я»; на самом деле его относительное благополучие держалось на тонкой нити, готовой оборваться в любой момент; дикость, жестокость, безумие поджидали за ближайшим углом; мир являлся чьей-то злой шуткой, и вдобавок этот «кто-то» был начисто лишен вкуса.

Не обладавший подлинной внутренней силой и потому переполненный агрессией, Лазарь думал, что именно сила является единственной ценностью и единственным топливом, способным сдвинуть с места его затертое льдами и обездвиженное суденышко без порта приписки, без груза, без команды и без пассажиров. Сила по крайней мере превратила бы его в «Летучего голландца», в птицу, отправленную в полет, не сулящий возврата, в вестника новой беды. А так он оставался почти непрерывной чередой стоп-кадров, фигурой, перетаскиваемой с места на место в пассивном залоге, жертвой еще не совершенных наяву преступлений против свободы личности.

Теперь, когда смерть стала фактором, с которым приходилось считаться, он ждал ее, как животное, завороженное светом фар на ночной дороге. Нет, его положение было хуже – ведь не существовало спасительной лесной тьмы в нескольких метрах слева и справа. Только слепящая боль, и ожидание удара, и невнятные сожаления о том, что не стоило сожалений.

Женщина в черном направлялась прямо к нему обманчиво ленивой походкой. У нее была фигура андрогина, неуязвимая для оценок, как символическое изображение чего-то, выходящего за пределы видимости. Лицо – маска мрачного совершенства, на вид более надежная, чем пуленепробиваемое стекло, но все-таки женская маска, пусть даже и позаимствованная из неведомого ему пантеона комиксов.

Лазарь вынужден был признать, что произошло вторжение чего-то неординарного в постылую реальность, которую он выхолостил до состояния пустыни случайностей безо всяких там сверхсущностей, зато перенаселенную братьями по разуму, коих основной инстинкт заставлял истреблять и калечить себе подобных.

– Где ворон? – спросила она, не утруждая себя ритуалом знакомства.

Он попытался посмотреть ей в глаза, но это вызывало сильнейший дискомфорт – все равно что заглядывать в отверстия, из которых в любой момент могли выстрелить подпружиненные клинки. Ослепнуть было бы для него слишком тяжелым ударом. В результате он ограничился тем, что уставился в некую точку слева от ее лица, однако по-прежнему испытывал мучительное неудобство, что-то вроде стыда, как будто она застала его за непотребным занятием. Немного позже он понял, что этим занятием была жизнь.

– Откуда мне знать? – спросил он, оттягивая время. Но для чего? Он чувствовал себя школьником, который должен знать ответ, но не выучил урока. Он буквально кожей ощущал на себе ее взгляд, словно ядовитую жгучую слюну. За этим крылось какое-то наваждение, ведь он наивно полагал, что несколько часов назад приобрел иммунитет против любых враждебных влияний, получил пропуск в клуб неприкасаемых, членство в котором обещало недолгое, зато окончательное освобождение. Как видно, он ошибался, а это было обидно, по-настоящему обидно. Надо же: избавиться от опасений по поводу сохранности своей шкуры – и все равно сдохнуть тварью дрожащей…

Она уселась напротив. В каждом ее движении сквозила уверенность в том, что он никуда не денется. И он действительно оставался на месте, хотя испытывал сильнейшее желание оказаться на свежем воздухе и подальше отсюда. Облаченная в матовую черноту, будто во вторую, третью и так далее, кожу, сквозь которую вблизи неожиданно проступали тонкие золотые прутья, эта невозможная женщина казалась заключенной в гибкую клетку, совпадающую с границами тела, клетку, которую всюду носила с собой, прозрачную аллегорию тенет плоти.

Внезапно она протянула руку и опустила заостренный указательный палец в неполную рюмку, из которой пил Лазарь. Сделала легкое помешивающее движение. Этого оказалось достаточно, чтобы коньяк потемнел, загустел и превратился в темно-багровую вязкую жидкость с характерным запахом. Вытащила палец – к ее коже эта жидкость не приставала.

– Спокойно, Тюрьма, спокойно, – произнес уже знакомый голос у Лазаря за спиной. – Причаститься он еще успеет, но сегодня он не твой.

Невесть откуда взявшийся таксист ногой подтолкнул стул к столику Лазаря, затем уселся, положив руки на зеленую скатерть. В его невидящих глазах повисли крохотные отражения абажура.

– Так и поняла, как только увидела твою тачку. – Лицо женщины, которую назвали Тюрьмой, осталось невозмутимым, однако в тоне сквозило легкое разочарование. – Везде успеваешь…

– Работа такая.

– Для кого работа, для кого – сплошное удовольствие.

– Тебе виднее.

– Вот это точно.

Загадочный для Лазаря диалог был, возможно, ничего не значащей болтовней, которую по-приятельски вели давно и хорошо знакомые люди. Он встречал и таких, которые развлекались тем, что придумывали себе клички, причем были гораздо более изобретательны, чем эти двое. И еще: они не вызывали у него интереса. Теперь ничто не вызывало у него интереса. Он падал в глубокий колодец, и все, что осталось позади, превратилось в смазанный сгусток болезненных воспоминаний. Солнце светило другим, небо было для других – так же, как музыка, любовь, смех и тысячи изведанных и не изведанных им вещей.