М. Ларионов - Три жизни (сборник)

• Название: Три жизни (сборник)
• Автор: М. Ларионов
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-9907876-3-6

Предлагаемый читателям сборник «Три жизни» – третья публикация автора. Составлен им самим из произведений, написанных и изданных в разные годы, но перекликающихся общими смысловыми мотивами, что становится ясным в процессе чтения. На этом основании и возникла у него идея объединить их под одной обложкой. Название сборника не персонифицирует ни одно из вошедших в него произведений – является условным и только для данного издания.

Автор, М. И. Ларионов уроженец Самары (на момент рождения – Куйбышев), но силой обстоятельств с детства жил в Москве. Ныне проживает в г. Жигулёвске Самарской области, периодически печатается в региональном журнале «Русское эхо» и продолжает своё литературное дело в области прозы.

---

Уходить не хотелось. Здесь, как нигде больше – и я снова это чувствовал, – ещё было ощущение реального существования и восприятия её, самое горькое в ту минуту, да, да ведь одно только и засвидетельствованное лишь вот этим расположением домов. Она здесь прошла. Здесь приют душе.

«ОМик» полупустой отчаливал. Сейчас возьмёт он курс в то ближайшее дотольяттинское наше с ней прошлое – привет ему! – в котором я и не подозревал ещё, что готовилось мне здесь. Была та жизнь и была тревога той жизни: я ждал, вот выйдет, в боязни-решимости подойти… Две девицы на корме, перегнувшись через борт, что-то кокетливо кричали причальному дежурному, коренастому парняге с лоснисто улыбающейся самодовольной физиономией. Вспомнилось, как она смотрела на представление Затонских красоток. Ну! эти поцивилизованней, чего там. Но поймал я себя, что смотрю на них далёким её взглядом… Да, и в Москве поначалу всё будет видеться «от неё». Завтра же окунусь в тот прежний стиль жизни – и на улицах, в метро, в крутне толпы замелькают и вовсе другие: стройные, изящно гибкие, порой привлекающие угадываемо тонкой организацией, даже предположить – близостью интересов… насколько она непостижимо выше и их! За эту девочку – пусть и успокоюсь со временем, а всегда буду казнить себя, как вспомню. С ней я потерял… да что говорить!..

Встал, огляделся. И пошёл туда же, ноги понесли, куда скрылась она – в проём между гостиницей и вокзалом. Вышел на площадь… а дальше? Отсюда – куда она пошла? Стоит почти пустой автобус до Жигулёвска – городок на правом берегу, сразу за ГЭС. Те места, через плотину, я не охватил, как-то и в виду не имел. Сейчас же ещё оставалось время – а ну-ка, не съездить ли! Вдруг – там! Я воспрял: ещё не всё, не всё! Свеженький уютный «Львовец» приглашал в себя разъятыми дверьми. А где же шофёр? Ага, здесь – конечная, выдерживали расписание. Ожидание зудило – горели минуты! Наконец, вразвалочку подходит, водружается в кабину, закуривает – вперёд, шеф, мы ещё здесь!

С ветерком перемахнув через ершистую Волгу, вкатили в Жигулёвск. Я доехал до конечной же остановки и своим уже ходом от неё пустился по дороге дальше. Улица – прямая, зелёная, в двуи трёхэтажных добротных домах с магазинчиками, бытовыми службами – похоже, центральная. По ней вышел на площадь с массивной трибуной, увенчанной по центру монументальной Головой, за ними цветистый скверик; напротив же представительное здание с полуколоннами, Доской почёта: горсовет, надо думать, – и мимо них дальше по той же улице. Тихо здесь, ни людей, ни машин, разве автобус допотопный, раздрыганный неспешно протарахтит по мостовой, так уже оживление. Проглянуло случайное солнце, и зажёгся тротуар яркой леопардовой шкурой под тенью деревьев. Повеселел день… По настрою здешней жизни она очень может здесь быть, естественнейшим образом! Но улицы пустынны. Да и время поджимало, повернул назад… Опять исчезли тёплые солнечные зайчики, свет потускнел.

Лопнул последний шанс. Домой!..

Но вышла неожиданная оттяжка на самом избыве моих уже притольяттинских минут. Уже на перроне станции, когда больше некуда идти – только в вагон, когда подадут состав, – и я в смутной потерянности всё здешнее уж отторгнул от себя, вдруг по репродуктору сообщают, что посадка отсрочивается на два часа «по техническим причинам». Ещё два часа! Полной свободы здесь! Я, как будто помилованный, огляделся с улыбкой облегчения – вся округа как будто опять стала ближе, роднее. Безусловно, безусловно надо куда-то махнуть! Но куда? Да вон за станцией, на холме, большой посёлок – Жигулёвское море, – он почему-то лишь краем сознания отметился. Не будь этой задержки с поездом – так и уехал бы, не успев его проверить и, может, мучась потом, как клюнет память: а если именно в нём она и живёт? Ох, это «а если»!

Посёлок стоит на супесях. Вначале по крутому песку, затем по склизким глинистым дорожкам забрался я к верхним домам в садах – и остановился, весь взмокший несмотря на пасмурный день, отирая лоб. Размёт сторон, лабиринт просек, улочек, почти безлюдных видом отсюда, – как охватить всё это за отпущенное время? А главное – неверие, неверие – нужно ли! Немного поблуждал по ближайшим просекам и стал возвращаться к станции – не брало сердце этот посёлок. К тому же, всё портилась погода. Небо тучно волоклось, набрякая, низилось от водяной тяжести. Затевались преждевременные сумерки, гложущие унылостью. Не дожидаясь моего ухода, уходил день – и это пуще обессмысливало остаток пребывания здесь. И даже не торопление ненастья, скоро наступающей тьмы, а видно, так сам естественный срок настал, и незачем здесь больше пребывать: все поиски уже мертвила изжитость, все мыслимые возможности испробованы.

На станции табором, кто как, люди сидели у своего багажа, слонялись туда-сюда без цели, иные пожилые пары гуляли по платформе, как по бульвару. Не удержался-таки, закапал дождик, робкий, будто виноватый…

Наконец, подали состав. Заворошилась платформа встрепенувшейся толпой. Приступом заселили поезд, пяти минут не прошло. Определясь в вагоне, я вышел – ещё постоять, окропиться тихим прощальным дождиком в этих всё-таки её местах. «Вот он, рубеж, навсегда, отрезающий от меня всё это, – посмотрел я на вагон. – Завтра в Москве и он покажется милой частицей Тольятти» …На смерклой опустелой платформе загорелись фонари и в их свету чаще, чаще блёстко строчили пунктиры смелеющего дождя. Но уже через окно вагона.

Всё – тронулись! До Жигулёвска ехали почему-то медленно, в полумраке дежурного плафона – будто в трауре («Похороны! – ударило вдруг в память. – Значит… всё так…»). Лишь миновав Жигулёвск (проезжали, где я сегодня сходил с автобуса: платформу Могутовая, – и дрогнуло во мне), тотчас как-то освобождённо-быстро набрали скорость и дрожа влился в купе мёртвый неоновый свет. А в окнах – сырая мохнатая темень жигулёвских глухих чащ.

А в душе – опустошённость. Оцепенение. Обморок…

Часть 3. Утро вечера мудренее

Москва. Она встретила тоже дождём, но осенне-холодным, сеющим, похоже, давно: сыростью чернеют дома, чёрен асфальт в дробящихся каплями бельмах луж. Озабоченно снуют люди, заводясь будничным челночным ритмом рабочей недели. Утро ненастного понедельника распределяло живую человеческую энергию по своим «точкам».

Уже специфический запах чрева метро водворял в привычный круг старой обыденной жизни; но теперь в ней во всём виделся и угнетал дух столичной официальности, какой-то фальшивый, обтекаемо-формальный стиль общения. После отсутствия здесь казалось, ещё ощутимее правит свой сатанинский бал суета, суета и суета, в которой незаметно сам от себя ускользаешь – и обманываешься, мельчишь и массой мелочей застилаешь или подменяешь одно главное. «Как я в то утро, – неожиданно сравнилось: – все мешкал, не подозревая, что девочка сейчас сойдёт, – и потерял… Так же и все мы – не знаем, когда сойдём, и в текучей повседнености и спешке всё откладываем, забываем к душе-то своей успеть».

…И вот, опять дома. Та же комната, что и в день отъезда, только затхлая от долгого непроветривания. В лёгком, радужном настроении уезжал я отсюда, ещё не ведая, что есть эта девочка, и это настолько перешибёт всё, что предвосхищалось, вообще всё изменит… Теперь это – склеп. Вряд ли мне было хуже в тот первый день в Куйбышеве. Там был отпуск, была свобода. И даже в Тольятти, когда надежды уже не стало, от отчаяния удерживало всё же то, что я был на месте её потери, на «месте действия» – и действовал до последнего. Сейчас, в этой комнате, я голо осознал, что кончилось всё… Жуткая безысходность. Казалось, она приняла облик ненастья, которое пронизало серостью и сыростью всю дальнейшую жизнь. Невмоготу было в этом безразлично-деловом мире – а он уже забирал… Обратно, обратно бы сейчас, туда, в Тольятти, в те места! – мигом бы улетел, пусть и без всякой надежды!..

Вечером ещё сгустился подавляющий душу мрак. Вечером явилась мысль, что это мука мне за последний взгляд её – не за Затон, не за утро на палубе, – именно за тот момент, когда она перед выходом с парохода, в пролёте обернулась, словно не выдержала, словно потянулась вся, и открыто-прямо посмотрела на меня. Боже милосердный, какой это был взгляд, какая оголённость сердца!.. А меня так и сковало уже шоком невозможности. Вот за что! В непрерывном ознобе сидел я закрыв глаза и не мог сомкнутыми веками удержать слезы, заклинал: «Надо что-то предпринять, надо! Но что, что? Найти бы малейшую зацепку, не уповать на глупую случайность!»… Несчастны люди, в такой степени рабы своей душевной основы. Они – неприкаянные. И себе, и другим они в тягость…

Весь вечер я то рылся памятью в последних тольяттинских днях, то представлял какой-то её момент с новой, здесь открывшейся глубиной, или опять изнывало болью, что уже никогда не увижу. «Надо же было мне угодить на этот пароход!» – сетовал я тогда, и тут же какой-то лукавый меня успокаивал: ничего, встретятся ещё и милые, и тонкие натуры, да и повзрослей всё-таки – увлечёшься и забудешь. Но с раздражением отвергалось, вставало категорическое неприятие всех! Все казались, в сущности, так похожи друг на друга, «в духе времени»; а она… стоило лишь вообразить её, и постылая никчёмность сразу погашала всякую мысль о других. Тут поистине метче не скажешь: она не от мира сего. Это девочка, для которой можно жить без оглядки не обращая внимания ни на кого, и только ею поверяя всего себя. Она, как никто, была бы духовной крепостью и отрадой в житейских мытарствах – тихая обитель души. Хотя сама и воск ещё. Воск – но каким вдохновенным ваятелем только быть бы с ним! Руки смяли мокрое лицо: «Столкнуть, чтобы так нелепейше тут же раскидать! Разве это… логично? – Я засмеялся, безумно ухая по-совиному: – А что в мире нашем человечьем логично?..»