Александр Беляев - Прикосновение. Эссе

• Название: Прикосновение. Эссе
• Автор: Александр Беляев
• Жанр: Философия

Это эссе было написано в середине восьмидесятых годов в пору бурного увлечения автора эзотерикой. В нем анализируются причудливые переплетения феноменального и ноуменального, излагается мистический опыт автора.

---

Когда это начинается, что это? Может быть в каждом, глубоко в подсознании живет память парящего в небе и не дает успокоиться в серой обыденности. Быть может уверенность сна «я умею летать» основана на собственном забытом опыте, на неосознанном «когда-то я летал».

Не хочу ничего утверждать, примите это, как гипотезу, но Зов слышен уже в первом крике младенца. Быть может, его постоянный плач связан не столько с внешним дискомфортом, сколько с необычностью и непривычностью его нового положения, быть может, его почти двадцатичасовой сон с короткими промежутками для кормления – это невозможность и нежелание долго находиться в таком непривычном и неудобном в мире плотных форм, быть связанным такой помехой, как еще беспомощное, но не отпускающее на свободу тело. Сон ребенка – не столько отдых, сколько попытка вернуться в привычное состояние тонкого плана, в состояние довоплощенной души. Но все больше и больше ограничений накладывает плоть, все больше и больше «Я» маленького человека связывается с его ручками, ножками, первыми примитивными, но сильными желаниями.

Все чаще и чаще он противопоставляет себя окружающему миру. Наступает видимость затухания Зова, освоение внешнего мира, укрепление сознания в его преобладающей реальности, а со временем – формирование мнения о нем, как о единственной реальности. Пугающая непонятность первоначального Зова (хотя в этом периоде – весь мир загадка) постепенно угасает, появляются новые доминанты, внешний мир, все более познаваясь еще глубже погружает в себя. Тело осваивается, оно уже не только источник мук, но и удовольствий, появляются первые обманчивые перспективы какого-то понимания новой бытности, идет обучение. Зов ослабевает, трансформируется, но никогда полностью не исчезает. Вырастающий ребенок, пытающийся все себе объяснить, одевает его в земные одежды, первоначальность Зова становится почти неуловимой и воспринимается, как нечто данное.

На каком-то этапе, когда острота проблем освоения внешнего мира притупляется и актуальность познания окружающего мира не то, что теряется, но становится обыденностью, приходит новая фаза трансформации Зова: погружение ребенка в мир фантазии (у разных детей это может проявляться по-разному): ребенок начинает воображать себя кем угодно: мышкой, зайцем, Винни пухом, помещает себя в мир сказок, в фантастический мир игры.

В некоторых случаях то, что мы называем воображением настолько сильно. Что утрачивается интерес к физическому миру, грезы принимают форму галлюцинаторности, практикуются своего рода спонтанные медитации, в исключительных случаях вводящие в трансцендентальные состояния. Один мой знакомый примерно так описывал свое «Самадхи», пережитое в возрасте 4—5 лет.

Однажды ночью, когда его сознание находилось в каком-то трансформированном состоянии, и внешний мир не столь довлел над реакциями, проснувшись, он ощутил странное, напугавшее тогда своей совершенной необычностью состояние. Он увидел звездное небо, а затем почувствовал себя растворяющимся в нем: происходило странное угасание личности, «Я», связанного с телом, умом и эмоциями, памятью и все большее проникновение его во все сущее. Не было во вселенной атома, который не был бы «им», его «Я» было во всем, и, возможно трансформируясь через какой-то оставшийся участок не выключенного детского сознания. Держалось ощущение, что теперь никуда не надо идти, чтобы завладеть каким-то предметом: он (предмет) – это я. И земное бытие бессмысленно, так как растворились рамки конечного, исчез принцип «не я» объекта.

Естественно, что это небывалое впечатление, наложившееся на неподготовленное, но одновременно достаточно утвердившееся в земном детское восприятие привело к страху, к желанию как можно скорее уйти из этого состояния, вернуться в привычный мир с отчетливостью понятий Я – он, субъект – объект.

– В дальнейшем, – говорил мой знакомый, – я все бы на свете отдал, чтобы еще раз вернуться «туда», в нечто, которое и описать-то адекватно невозможно ничем, кроме той куцей схемы, которую я привел, но, несмотря на глубокие медитации, которыми он много лет занимался, подобных состояний больше не возникало.

Разные формы может проявлять Зов в проявлениях детской психики, порой это – необычность обычного. Отблеск стекляшки, запах смолистой почки или утренняя свежесть прикосновения ветерка могут произвести переворот в сознании. Казалось бы, нет в этом ничего «небесного», однако, по-видимому, врывается в сознание не обыденное привычное земного явления, а смутное ощущение – есть нечто за этим, невообразимое, бесконечно прекрасное, неизмеримо более важное, чем видимое и слышимое.

В свое время несколько видоизменив гриновское понятие «несбывшегося». Я назвал это «несбыточным». Именно смутное и неоформленное ощущение того, что миг осознания какого-то явления, предмета, запаха, отблеска, ощущения (более придуманный, чем реальный), отгороженный непреодолимым барьером «Я» и «Оно», не дающим в себе раствориться, стать розовой зарей и благоуханным утром – именно несформированное понимание невозможности остановить прекрасное мгновение, сделать вечностью все дивно мимолетное, уносящееся, несмотря на почти не изменившуюся реальность – все то, во что облачается Зов в это мгновение, и составляет наше несбыточное, прекрасное как раз своей неопределенностью и невозможностью назвать «это», придать ему какую-то конкретную форму.

Есть и другие трансформации Зова в период раннего детства. У моей бывшей жены был достаточно редкий дар, современной науке известный, как эдейтизм. Это способность видеть внутренним взором красочные, удивительно реальные статичные и динамические изображения, столь же отчетливые, как и реальность внешнего мира. Они разворачивались независимо от ее сознания и памяти: ей как будто показывали кино: всегда новое, с незнакомым сюжетом, иногда – многосерийное, с перерывами от видений к видению. Этот мир видений обладал для нее чуть ли не большей реальностью, чем внешний. Она могла часами сидеть с остекленевшим взором (что, разумеется страшно беспокоило ничего не подозревающих родителей), погруженная в пространственно-временные путешествия. Такая спонтанная медитация была ее второй жизнью, ее она предпочитала играм и ссорам со своими сверстниками. В дальнейшем, чтобы не быть белой вороной, ей пришлось буквально насильно включить себя в круговерть внешних событий.

Именно тогда у многих детей очень развиты парапсихологические способности. Порою родителей пугает неожиданное прочтение мыслей ил угадывание ближайших событий их ребенком. Иногда это не замечается, иногда забывается, успокоенное губящим всякую необычайность словами «случайность» и «совпадение» – тем более, подобные явления встречаются не столь уж часто. Ребенку же недоумение родителей удивительно: «Разве вы сами не видите?»

Маленький человек растет, он уже полноценный гражданин внешнего мира: постепенно утрачивается интерес к играм, сказки заменяются приключениями, сказочные Иван-царевич и Василиса премудрая более реальными д, Артаньяном, Спартаком, Чингачгуком. Тогда же выкристаллизируется все сильнее звучащий зов пола, окрашивающий восприятие подростка в свой мучительно-сладостный цвет. Пол… казалось бы, такое земное понятие. Но берусь утверждать: суть зова пола – трансформированное несбыточное Великого Зова, который как бы ищет – в какую наиболее сильную эмоцию обрядиться, чтобы не дать застыть, успокоиться, удовлетвориться тем, что окружает. И чем более неизведанное стоит за возникающим новым ощущением, тем громче звучит он в самом обыденном.

Подростка начинает мучить то, что мы называем возрастными настроениями. Ставшие вдруг хорошенькими и недоступными девушки, раньше, чем он повзрослевшие, облачаются им в романтические одежды чего-то необычайного. Многие стесняются подобных идеализаций, пытаются разрушить ореол неосознанного благоговения пошлостью и цинизмом, но это лишь маска, так как в глубине души несбыточное Великого Зова звучит в полный голос, поскольку за объектом стоит тайна и недосказанность. Будучи же по своей природе тайной и недоступностью, Зов служит резонатором материальной оформленности притяжения полов. И не обязательно это реальный объект и то, что мы привыкли понимать под первой юношеской любовью: иногда это любовь к вымышленному, когда-то увиденному в кино, на сцене, либо прочитанному (очевидно подобное явление замечено издревле, что воплотилось в легенду о Пигмалионе и Галатее). Иногда это очень сильное чувство, сродни тому, что мы называем любовью. И естественно, ведь для каждого существенны лишь сами ощущения, для нас – весь мир – это лишь реакция нашего сознания на внешнее и внутреннее, поэтому любовь к конкретной женщине (особенно когда присутствует столь редко встречающееся в наше время благоговение) и любовь к какой-то выдуманной принцессе очень сходны, особенно в этом романтическом возрасте. Поскольку Великий Зов проявляет себя в нашей обыденности прежде всего в неуспокоенности, то влюбленность в выдуманное, либо в выдуманное о реально существующей, активизирует состояние внутренних и внешних поисков, столь необходимые человеку для перехода на следующую, более высокую ступень.