Ярослав Полуэктов - А слона-то я приметилъ! или Фуй-Шуй. трилогия: RETRO EKTOF / ЧОКНУТЫЕ РУССКИЕ

• Название: А слона-то я приметилъ! или Фуй-Шуй. трилогия: RETRO EKTOF / ЧОКНУТЫЕ РУССКИЕ
• Автор: Ярослав Полуэктов
• Жанр: Русское современное

Речь идёт об архивной перепечатке самых ранних версий мною изданного. В данном случае я говорю о трилогии «Чокнутые русские». Теперь к ней добавился стяг «RETRO EKTOF». Этот вариант «ЧР» выйдет в трёх томиках + памятное дополнение против экстрапервых «Чокнутых русских» от 2011 года, которые печатались одним фолиантом. То архитектоничное литературное сооружение создавалось по правилам издания редких подарочных и малотиражных до микроскопичности книг. Сейчас же я хочу получить экономвариант.

---

– Лена, а что такое много жёнства? У моего папы только мама, а еще Лушка—поломойка, так это что у нас тогда, много жёнства или как?

– Мы тут не лекцию читаем, – зло сказала Ленка. – У нас отпевание, поняла!

– Поняла, но все равно интересно…

– Я тебе потом разъясню, – сказал ей Михейша, – потом, отдельно. Малышне это нельзя знать…

Выкопали ямку, погрузили в нее гроб. Бросили по горсти песка. Зарыли. Взгромоздили холм. Воткнули ветку. Обложили венками. Красиво!

– Так положено.

– Помолиться теперь надо и медленно, опустив головы и сморкаясь в платочек, отходить.

– У мэна нэт платка, – сказал Толик.

– Просто сморкайся.

– Ф! Ф! Ф—ф—ф!

– А надо было головой на восток класть, – сказал кто—то запоздало.

– Там не разобрать, – грустно подметила Оля младшая, вспомнив недавнюю картинку цыплячьего раздавления.

– Мы гроб правильно расположили, а с головами они сами как—нибудь…

– А могилку весной подмоет Кисловка, – грустно сказала Оля—Кузнечик.

– Ш—ш—ш, – цыкнул Михейша, – без выводов, я сам уже про это подумал. Теперь поздно. Это будет кощунство над погребением. Над погребениями даже доходные дома нельзя ставить.

– А что так?

– Рухнут! Говорю, что это кощунство.

– А у нас дак…

– У вас так, а у нас эдак. Нельзя. Только сады можно и то только лет через сто. Понимаешь, души нельзя тревожить, а они летают сто лет. Если дом построить, то сны будут плохие и самоубийства увеличатся…

– А—а—а. А души из них (цыплят) уже выскочили?

– Вроде да.

Хотя какие у цыплят могут быть души. Разве—что цыплячьи.

– Души летают?

– Вроде того.

– Цыплята как пишутся?

– В виде исключения через «ы».

– А души через «ы»?

– Тут как раз через «и».

Очень странно, что для цыплячьих душ не сделано исключения.

К поминкам народу прибавилось. Пронюхали соседские мальчики—рыбаки и пришли на дымок. Никто и не выгонял. Чем больше народу на похоронах, тем значимей покойник. На песнопение приперлась растрепанная и как всегда голодная соседушка Катька Городовая. Она уже взрослая наравне с Ленкой. Стояла молча, скрестив руки, и, кажется, не произнесла ни слова, вспоминая не такое уж далекое погребение матери. Задумчиво уминала коврижку, принесенную добрососедской и хозяйственной Ленкой.

В конце поминок был десерт: стебли одуванчиков (в них горькое молоко – самое то для похорон) и дамские калачики (их росло навалом). Вместо крепкого напитка пилась чистейшая кисловская вода, налитая в свернутые листы подорожника. Приглашенные приносили с собой сучки и сухие шишки. Разводили костер. Костром руководили Михейша с Ленкой: уж они—то эти преступные дела хорошо знали. Сбегали за ложками и через полчаса уже черпали уху, наспех, но вкусно сооруженную мальчишками—рыбаками – Петькой и Квашней.

Завершался ритуал дикими танцами, прыжками, огненными манипуляциями. Напоследок в Кисловку запускались лодчонки, сделанные из коры, щепок и газет. Суденышки посыпались доверху лепестками ромашек и красотой анютиных глазок.

Как прекрасна игра! Как прекрасны цыплячьи похороны! Реинкарнация побеждена: вечное им блаженство!

Первые пробившие темноту звезды обозначили конец погребального шабаша.

Шум поубавился.

Детям начинала надоедать беготня.

Толька прикорнул и заснул на лопате.

Все пожелали сидеть на травке у гаснувшего костра, который постоянно требовал пищи. Кидали в речку камни, пускали блинчики. Михейша был впереди планеты всей. У него выпало восемь блинчиков, а у Петьки только шесть. После считали смешно вытягивающиеся в воздух носы пескарей и слушали задушевную песню зяблика.

– Рыб ловить и их кушать это преступление? – спросила Оля—Кузнечик.

– Они сами мошек едят. Значит, они преступники, а мы их наказываем и заодно приносим себе пользу.

– Клев вечерний! – заметили рыбаки.

– Шикарный клев!

– Не положено так сразу, можно только на девять дней говеть.

– Долго ждать. Давайте сейчас.

– Может забросить удочки, а поутру снять?

Забросили. Но тут же начался дикий клев, выдергивание рыб и снимание их с крючка; и пацанов было уже от воды не оттащить.

Дети готовы были дрожать хоть до утра, щупать скользких пескарей с их смешно шевелящимися ротиками—воронками, и слушать—слушать, пуча в темноту и в угли глаза, черные—пречерные Михейшины и Ленкины бытовые россказни и кладбищенские байки, где полно бесов, ведьм и нечистых.

Катька тоже внесла лепту, рассказав про бешенную корову и как к ней на рога наделся далекий и гордый испанский тореро. У тореро была жена, которая с горя, или сойдя с ума, переоделась в юношу и тоже стала торерой. Первой среди всех женщин Испании.

Михейше Катькина история понравилась и он решил когда—нибудь написать про этого бедного тореро книжку с картинками и вставить туда побольше эпизодов про любовь.

Толик периодически падал, поднимался и снова седлал лопату.

В его отрывочном сне, будто из понатыканных на каждом шагу паноптикумов тянулись окровавленные, обмотанные червяками и объеденные пескарями руки.

А для других – бодрствующих – чудилось как с их чердаков и подполий этой же ночью вымахнут вампиры с двухметровым размахом крыльев, а из—под карнизов разом выпадут и затмят звездное небо несчетные стаи летучих мышей.

– Всем домой! – кричали со дворов.

Округу заплетал ворчливый лай собак, в дрянную музыку эту вслушивался разбуженный соседский бычок и добавлял недовольных басов.

Толпа малоростков рассыпалась радостная и впрок возбужденная замечательным вечером, проведенном по всем похоронным правилам.

Откланивались за воротами.

Попрощалась наконец—то по человечески угрюмая Катька. Пожелала доброй ночи без вампиров и ведьм. Застала момент, когда спящий на ходу Толька чисто по заведенной привычке, игриво и для добавления прощального кайфа дернул легко одетую сеструху Олю—Кузнечика за раздутые пуфиком трусы, отчего в темноте высветилась белая полоска сочной Олькиной мякоти.

Ребята – из тех, кто заметил – засмеялись.

Девчонки возмутились. Больше всех Катька. Кузнечик взбрыкнул, отпустил кому надо затрещину и, не попрощавшись как положено, умчал к дому. На то она и Оля—Кузнечик, а не Оля—простокваша.

Михейша поутру расставит виноватых по заслугам. Он заранее придумал Толику кару: Толик будет завтра… шкурить калитку рашпилем, а потом мохрить ее щеткой до состояния дикобраза. Во!

Тишина. На крыльце перешептывались взрослые. В верхних окнах попеременке зажигались ночники. Бабка докуривала перед сном трубку и выговаривала что—то тихо— претихо маме Марии. Дед Федот прикрывал ставенку от прокрадывания в спальню ночной свежести.

Испортили почин: «Не надо баню тут городить, ночью испаримся!»

Вот так тебе и самый главный генерал!

***

Души погибших цыплят довольны. Редко кто из отряда куриноголовых так славно заканчивал жизнь!

Бомбёры и месье Фритьофф

1914 год.

28 июня в Сараево сербским террористом убит наследник австро—венгерского престола эрцгерцог Франц Фердинанд…

1 июля в России объявлена всеобщая мобилизация.

1 августа германский посол в России вручил российскому министру иностранных дел ноту с объявлением войны.

…На следующий день после вступления России в войну на Дворцовой площади собрались тысячи людей, чтобы поприветствовать Николая II. Император поклялся на Евангелии, что не подпишет мира, пока хоть один враг будет находиться на русской земле, а затем появился перед народом на балконе Зимнего дворца.

Тысячи людей встали на колени перед императором и с воодушевлением пели «Боже, царя храни…»

На волне противостояния с немцем и необходимости защиты братьев—славян, а также с учетом наличия в названии столицы немецких буквосочетаний, Петербург вдруг неожиданно для петербуржцев, а с другой стороны вполне закономерно для истории, стал Петроградом.

В космосе, изрыгая магнетизм, показалась новая неизвестная комета величиной в Берлин и летящая вроде прямо на 53—ю широту. А широта эта известна не только своим размахом, и пересечением всех континентов, исключая Австралию, которую, если бы нормально мыслить, вполне бы можно было отнести к острову. Широта отличается близостью к Шелковому пути. Но, самое главное, тем, что именно на этой пятьдесят третьей параллели проживала Михейшина семья. Радостного в этом для Полиевктовых совсем мало.

Доказательство: объявлена всеобщая мобилизация и сильно запахло жареным, а также и всеми теми ингредиентами смятения, что выплывают накануне всякой войны и приземлении кометы: порох, керосин, дрова, голод, бинты, йод, кожа чемоданов и призывы в Красный Крест.