Сергей Могилевцев - Лобное Место

• Название: Лобное Место
• Автор: Сергей Могилевцев
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016

Ремейк «Мастера и Маргариты».

Молодой московский поэт Иван Барков издает свою первую поэтическую книжку, и пытается пристроить ее в какой-нибудь магазин, или, на худой конец, в газетный киоск, но это у него не получается. Выясняется невероятная, ужасная вещь: в огромной, многомиллионной Москве его маленькая книжка, практически брошюрка, выстраданная долгими бессонными ночами, никому не нужна. Ее невозможно ни продать, ни даже подкинуть в какой-нибудь магазин. От отчаяния Барков решает утопить в пруду весь тираж своей злополучной брошюрки, а потом и самому покончить счеты с жизнью, прыгнув в воду вслед за своими стихами. Но в решающий момент, когда он уже пытается это сделать, в том же самом пруду приземляется Князь Тьмы, или, иначе, Сатана, вместе со своей свитой, прибывшие в Москву на праздник Иванова Дня. Злополучные пачки стихов внесли помехи в расчеты сил зла, и они вынуждены какое-то время сушить свои великолепные рыцарские наряды, поскольку прибыли в Москву прямиком с Венецианского карнавала. Баркова тут же заставляют участвовать в шабаше, где он убивает ножом прекрасную обнаженную девушку, срывает цветок папоротника, и находит под землей сундук с сокровищами. После чего шабаш заканчивается, Князь Тьмы со свитой поселяются в квартире Баркова, а сам поэт за убийство оказывается в Бутырке, где и проводит почти два года.

Программа пребывания Князя Тьмы в Москве весьма насыщена. Помимо праздника Ивана Купалы, он организует в Гостином Дворе таинственную мистерию, проводимую один раз в сто лет, выступает перед депутатами Государственной Думы, посещает московский ипподром и Красную площадь, катается на метро, и даже имеет отношение к поджогу Останкинской телебашни. В роман вставлены библейские главы: они написаны в виде снов Ивана Баркова, который присутствует при распятии Иисуса Христа, и настолько проникается библейской историей, что, фактически, становится иным человеком. Инспекция Москвы Князем Тьмы заканчивается, и, хотя его вместе со свитой принимают за опасных террористов, и пытаются арестовать, устраивая для этого настоящие сражения с привлечением спецназа, вертолетов и катеров на Москва-реке, – тем не менее силы зла покидают Москву на речном трамвае, который взлетает в воздух, и, подобно ракете, улетает в неведомые звездные дали. В свите Князя Тьмы находится ведьма Лючия, которая некогда была Еленой Прекрасной, и в которую влюбляются многие персонажи, в том числе и Барков, который после выхода из Бутырки решает никогда не жениться, и служить исключительно своей Прекрасной Даме. Он становится настоящим поэтом.

Волею сил зла, а также добра, в частности, Иисуса Христа, в романе названным Распятым, который благосклонно отнесся к Баркову, воскрешается в итоге убитая им девушка, и поэт освобождается от чувства вины. В романе также рассказывается о судьбе сокамерника Баркова, заключившего некогда по легкомыслию договор с дьяволом, который, в отличие от поэта, погибает в Бутырке. В целом роман построен из нескольких сюжетных линий, которые благополучно разрешаются к концу, подтверждая этим эпиграфы к нему из Гёте и Жоржа Батая.

---

– Дело прежде всего, – сурово сказал вельможа, справившись, наконец, с ботфортами, и вновь одев их на ноги. – Сначала дело, а уж потом все остальное. Ну что ж, против приключений поэта я ничего не имею, пускай участвует в представлении. Но главное – это вечер на Ивана Купала. Кстати, а где же сам злополучный поэт, и где та книга стихов, из-за которой он хотел утопиться?

– А вот он, поэт, – небрежно проронил Лепорелло, указывая на сидящего с открытым ртом на траве Баркова, который от нереальности происходящего, кажется, впал в настоящий транс. – А книжка стихов у Гаспара, он ее, кажется, уже выучил наизусть.

– А, ну что ж, поэт, как поэт, – небрежно отозвался вельможа, – выглядит типично для всей этой братии. А что, Гаспар, не прочитаешь ли ты нам что-нибудь из поэта?

– Охотно, милорд, охотно, – отозвался детским голоском Гаспар, и, тряхнув завитыми кудряшками, звонко продекламировал нечто длинное и заумное, где были и распятый Христос, и Понтий Пилат, и сам поэт, запутавшийся в хитросплетениях жизни.

Гаспар закончил стихотворение, и на некоторое время у пруда воцарилось молчание.

– Мда, – сказал, усмехнувшись чему-то тот, которого называли милордом. – Не знаю даже, что и ответить. Я не эксперт по части поэзии, и не могу судить, хорошо это, или дурно. Но вообще скажи мне, Гаспар, неужели теперь так пишут?

– Пишут, милорд, пишут, и еще даже похлеще. Вообще-то говоря, это не Петрарка, и не Гомер, но поэтическая струнка у него определенно имеется. Ему, милорд, не хватает классического образования, что-нибудь на библейские темы, милорд, с обязательным эффектом присутствия. Отправьте его, милорд, куда-нибудь в Палестину, пусть погуляет там и пообщается с первоисточниками. Возможно, после этого он и писать начнет по-другому. Исторического материала ему не хватает.

– А я бы этого поэта, не церемонясь, отправил прямо в Аид, – зловеще сказал, стряхивая щелчком с манжета кусок болотной травы, Кармадон. – Из-за его книжки мы все промокли насквозь. Могли бы и вообще утонуть, будь здесь поглубже.

– Злые духи, вроде тебя, Кармадон, не тонут в воде, – не преминула ехидно кольнуть его Лючия. – Они не могут ни утонуть, ни быть убитыми иными способами, так что не надо преувеличивать и сгущать краски. Твоя бы воля, ты бы всех передушил и отправил в Аид.

– И тебя бы в первую очередь, ведьма! – зловеще схватился за клинок Кармадон.

– Руки коротки! – показала зубы Лючия. – Скорее бабушку свою отправишь туда, чем меня!

– Стоп, стоп! – захлопал в ладоши вельможа. – Избавьте меня от своих препирательств. Итак, решено: поэта отправляем странствовать в Палестину; не сразу, разумеется, сначала пусть поучаствует в представлении; кстати, он ведь где-то рядом живет?

– Прекрасная квартирка в ближайшей высотке, – с радостью проинформировал Лепорелло. – Досталась в наследство от покойной тетки три года назад. Четырнадцатый этаж, правда, и лифт весь исписан подростками, но что же касается видов, открываемых из окна, то они, милорд, ничем не уступят итальянским шестнадцатого столетия. Сплошные пруды и заброшенные каналы, прямо как на картине у Леонардо, той самой, где вы позируете в роли женщины.

– В роли Моны Лизы, – услужливо уточнила Лючия.

– А, этот гениальный художник? – усмехнулся чему-то вельможа. – Он действительно изобразил меня в роли женщины с той странной улыбкой, которой я соблазнил Еву в райском саду. Дремучие люди до сих пор спорят по поводу этой улыбки, не понимая суть ее тайной прелести.

– Не только спорят, но даже и тиражируют ее миллионными экземплярами.

– Это их дело, – равнодушно ответил вельможа. – Мне, впрочем, больше нравится мужское обличье и тот наряд, который на мне одет.

– Разумеется, милорд, – весело защебетала Лючия. – Мы ведь только что с Венецианского карнавала. Подумать только, какая экзотика: шестнадцатый век, и все до единого веруют в Бога и в вас!

– В меня, Лючия, верят не так, как в Бога. В меня верят, как в Его вечного антипода, и это меня, разумеется, огорчает. Впрочем, ближе к делу. Итак, с поэтом, кажется, все решено, и с его квартирой, раз вы ее одобряете, тоже. Сколько там, кстати, метров?

– Двенадцать, – сконфуженно сказал Лепорелло, – и совсем небольшая кухня, но я, милорд, предлагаю уплотнить соседей на этаже. Пусть временно переедут в другое место.

– Идея неплохая, прохвост, – с усмешкой сказал тот, кого называли милордом, – и я ее одобряю. Итак, не будем терять времени, и начнем праздник Иванова Дня. Гаспар, почему нет костра?

– Сию минуту, милорд! – звонко ответил златокудрый мальчик, и, взяв в руку большой, изогнутый, неизвестно откуда появившийся лук, вытащил из-за спины длинную золотую стрелу, и со свистом пустил ее в черное московское небо. В небе послышался крик, и тотчас на землю перед компанией упал пронзенный стрелой черный ворон, который, вспыхнув ярким слепящим светом, вмиг превратился в добрый костер, сложенный из больших дубовых поленьев. Вся компания уселась перед ним на высокие черные стулья, покрытые дорогой резьбой, и стала греть озябшие руки. Праздник Иванова Дня начался.

Глава третья. Вечер на Ивана Купала

Местность вокруг странным образом стала преображаться. Вдобавок к уже цветущим водяным лилиям распускались новые, вытягиваясь прямо из воды к бледному свету Луны. Слышался шорох растущих побегов мака, паслена и головолома. Целые поляны белены появлялись то тут, то там, одурманивая людей резким пьянящим запахом. Из земли показывались головки подсолнуха, и, быстро вытягиваясь к небу, покачивались уже на слабом ветру, наклоняя свои тяжелые, наполненные семечками чаши вслед движению ночного светила. Вдоль дорожек и тропинок расцвел цветок иван-да-марьи, и две его головки – желтая и синяя, – соединялись друг с другом в страстном объятии, как брат и сестра, объятые внезапной преступной страстью. Целые хороводы болотных лягушек принялись исполнять невероятные концерты, заглушая своей навязчивой музыкой остальные звуки большого города. То тут, то там, с прудов взвивались к небу караваны уток, и, в испуге, улетали куда-то прочь, а на их место, на купы стоящих у воды деревьев, опускались черные стаи воронов. Мертвенный свет Луны заливал все вокруг, высвечивая местность до малейшей травинки, и сквозь его непрерывный мертвый поток не видно было ни огней стоящих поодаль высоток, ни обычного сияния ночного московского неба, сквозь которое не видно ночных звезд. И, наконец, где-то в дальнем углу прудов, за громадными трехсотлетними дубами, за купами деревьев, рядом с остовом старого полусгнившего дерева, облепленного белыми ядовитыми грибами, в зарослях дремучей травы, распустился красным огнем цветок папоротника.

– Свершилось! – вскричал страшным голосом тот, кого называли милордом. – Продолжим комедию. Дайте ему в руки нож, и пусть он сделает то, что должен сделать.

Лючия, сидевшая до этого на стуле возле костра, подскочила вдруг к Ивану, который так и продолжал сидеть на траве, находясь в некоем трансе от нереальности всего происходящего, и вложила ему в руку нож.

– Иди, и убей ее, – зловеще шепнула она ему в ухо.

– Кого? – удивился Иван.

– Ее, свою злодейку-сестру, которая соблазнила тебя, – жарко зашептала Лючия.

– У меня нет сестры, – слабым голосом ответил Иван, – и меня никто не соблазнял.

– Есть, миленький, есть, – гладила его по голове Лючия и жарко шептала в ухо слова, которые раскаленным железом врезались ему в мозг, подчиняя своей страшной воле, – есть, у каждого человека есть сестра, но иногда он об этом не знает. Убей ее, Иванушка, убей эту змею и разыщи цветок папоротника. Если разыщешь, то станешь поэтом, которого еще не видали в Москве.

– Это правда, – встрепенулся Иван, – я стану знаменитым поэтом?

– Еще как правда, – жарко и льстиво ласкалась к нему Лючия. – Таким знаменитым, что будешь сидеть на своем этаже, словно в башне из слоновой кости, и писать стихи о Прекрасной Даме. Таким знаменитым, что даже дух у тебя захватит от этой знаменитости. Ну иди же, иди, – легонько подталкивала она его в спину, – и сделай то, что ты должен сделать. Убей ее, и отыщи цветок папоротника. А не сделаешь этого, не быть тебе, Иванушка, знаменитым.

– Хорошо, я сделаю это, – страшно закричал Иван, поднимаясь с травы, и, схватив нож, решительно бросился вон от костра.

Вокруг горело много огней. Сотни людей, обезумев от вина и жары, скинув с себя почти всю одежду, бегали среди цветов по высокой траве, сидели кучками у огня, прыгали через костры и от избытка чувств пели всяк на свой лад. Иван, зажав в руке нож, шел через траву с решимостью человека, обязанного совершить некий подвиг. Он уже забыл, что это будет за подвиг, но точно знал, что обязательно его совершит. Перед ним в свете костров на миг показывались веселые и потные лица, он перешагивал через тлеющие уголья, задевал плечом каких-то людей, и многие, увидев в его руке нож, с криками шарахались в сторону. Кое-где у костров жгли соломенные чучела, одетые в женские платья, и Иван понял, что это жгут ее, соблазнительницу и развратительницу, называвшуюся его сестрой. Он мучительно старался вспомнить, как же зовут его сестру, и вдруг сообразил, что ее зовут Марьей. И в ту же секунду он увидел саму Марью: обнаженную, совсем молоденькую, необыкновенно красивую, с распущенными волосами, змеившимися по ее плечам и груди и с венком белых лилий, одетым на голову.