Андрей Медушевский - Социология права

• Название: Социология права
• Автор: Андрей Медушевский
• Жанр: Прочая научная литература

Книга вносит вклад в теорию социальных функций права, показывая его роль в социальной интеграции, осуществлении контроля, разрешении конфликтов, легитимации социальных отношений, конструировании политических институтов. В то же время она имеет выраженную практическую направленность и может использоваться в качестве методической основы в таких жизненно важных областях, как законодательное проектирование и социологическая экспертиза принимаемых законов. Критически используя теоретические подходы современной социологии права, автор обосновывает свои выводы на значительном эмпирическом материале, в том числе собственных исследований, в области частного и публичного права, законодательных проектов и их реализации; разработки земельного законодательства, истории кодификации и преодоления правового дуализма, конституционных и административных реформ новейшего времени, а также судебной практики.

---

Правый радикализм – понятие более широкое, чем фашизм. Сюда входят такие направления, как итальянский фашизм (Б. Муссолини, Дж. Джентиле), немецкий национал-социализм (А. Гитлер), испанская Фаланга (Х.А. Примо де Ривера, Ф. Франко), некоторые современные праворадикальные течения (например, П. Пужад и Ж.М. Ле Пен и его Национальный Фронт) (170).

Сионизм – пример националистической идеологии, используемой для политической мобилизации в целях создания еврейского государства. Теоретики сионизма XIX в. Мозес Гесс, Леон Пинскер и особенно – основатель современного сионизма Теодор Херцль в борьбе с антисемитизмом видели выход в национальном возрождении и самоопределении евреев в особом государстве, заложили основы этой идеологии, которая, однако, позднее скрещивается с другими, в особенности с социализмом в период провозглашения государства Израиль в 1948 г. Различают в связи с этим политический, культурный, социалистический сионизм, ревизионистский сионизм (антисоциалистический и выступающий за сильное государство). Конфликт различных интерпретаций идеологии сионизма наиболее четко предстал в ходе дискуссий о конституции государства Израиль, которая так и не была принята. На Ближнем востоке еврейский национализм сталкивается с арабским национализмом, составляя основу нестабильности региона (171).

Таким образом, социальные и интеллектуальные предпосылки национализма, сложившиеся еще в эпоху абсолютизма и Французской революции, получили развитие не в сформировавшихся национальных государствах, а в тех, где проблемы национального объединения в новое и новейшее время не получили своего разрешения. Начавшись с протеста немецкой интеллигенции против наполеоновского вторжения, национализм распространился на более широкие слои студенчества и мещанства, а затем охватил нацию в целом, достигнув пика в фашизме. Вслед за Германией и отчасти под влиянием ее риторики, на тот же путь вступили Италия, Польша, Россия, затем – Балканы, страны Балтики и Ирландия, затем, после поражения, Третья республика во Франции и так вплоть до настоящего времени, особенно в развивающихся странах. В настоящее время этот процесс проявился очень четко в распаде Советского Союза, Югославии, объединении Германии, а также сепаратистских националистических движениях в Канаде, Испании, даже Великобритании. Романтический национализм исходил из допущения, что реализация национального самоопределения с распадом многонациональных империй приведет к социальной гармонии как внутри этих национальных государств, так и в отношениях между ними. Вышло, однако, как раз наоборот: реализация националистических установок не остановилась на провозглашении новых национальных государств, но привела к конфликтам внутри них – с различными национальными меньшинствами. С другой стороны, в международных отношениях национализм противопоставил отдельные государства, приведя к более острым столкновениям между ними. Эта тенденция в новой форме проявилась в последнее десятилетие, когда провозглашение борьбы с терроризмом со стороны ряда ведущих государств стало легитимацией их вмешательства в дела других государств, иногда ставящее под сомнение нормы международного права (172). В результате появился агрессивный национализм, проявления которого встречаются и в современной России. Национализм при всей неопределенности его содержания как идеологии (а может быть именно поэтому) оказывается едва ли не единственной идеологией, которая в чистом виде перешла в современность. Распад ряда государств (в том числе и СССР) показал, что в условиях кризиса коммунизма в Восточной Европе именно национализм часто берет на себя функции интегрирующей идеологии.

Сделанные наблюдения показали устойчивость идеологии национализма, ее гибкость, позволяющую национализму выступать в сочетании практически со всеми другими идеологиями от консерватизма до анархизма, наконец, многообразие модификаций национализма в современном мире. Общий вывод состоит в необходимости пересмотреть традиционные принципы европоцентризма: сейчас ни одно политическое движение, во всяком случае, вне западного мира не будет успешным, если не использует националистических аргументов. В XIX и XX вв. социалистические течения имели успех только в соединении с национализмом. Националистические течения в конечном счете оказались сильнее, чем социалистические и вытеснили их в Восточной Европе. Большинство государств современного мира оказывается в условиях трудной дилеммы: сочетания национальных приоритетов с необходимостью модернизации и определения своего места в условиях глобализации.

Особенно четко данный конфликт идеологий проявился в ходе радикальных социальных движений в отсталых аграрных и колониальных странах. Влияние Запада привело к фундаментальным изменениям в странах Азии, на Среднем Востоке, Африке и Латинской Америке по следующим направлениям: индустриализация; демократизация; колонизация и христианизация. Особенно деструктивным это влияние было для древних неподвижных культур, как Китайская империя. Разрыв между запросами общества и возможностями правительства вызвал кризис легитимности власти, достигший апогея в 1911–1912 гг. Под вопрос были поставлены стабильность, централизация и унификация системы, скреплявшиеся традиционными конфуцианскими религиозными и этическими принципами, культурным единством правящего класса и преданностью династии (173). Особенности идеологии китайской революции выявляются из сравнения с российской: быстрый переворот в России и «долгий путь» в Китае; пацифизм в одном случае и национализм в другом; движение революции из столиц (из Петербурга и Москвы) в провинцию и, наоборот, из отсталых зон (Шанхай) – в столичные города; преобладание рабочих в России и крестьян – в Китае (174). Главные составляющие китайской формулы – национализм, крестьянство, армия. Они присутствовали и в русской революции, но их соотношение было иным. В обоих случаях важную роль играл аграрный вопрос, ставший центральным. Существовало сходство революционных партий, имевших аналогичную структуру. И в том, и в другом случае импульсом революционного движения стала империалистическая война (вторжение Германии в Россию и Японии в Китай), существовал национальный кризис и, как следствие, слабость противника революции – правящего класса и государства в целом. Однако выражение этого кризиса было разным: революция во имя интернационализма в России и революция во имя национального освобождения – в Китае. Роль лидеров была не однозначна: Мао в Китае был единственным национальным лидером, воплощавшим в одном лице Ленина-Троцкого-Сталина. Китайская революция в связи с этим сформировала модель для революций в странах Третьего мира именно в силу своего национального, антиколониального и крестьянского характера.

Своеобразное соотношение национализма и модернизации представлено моделью социальных преобразований в Японии нового и новейшего времени. Дело в том, что этой стране в сравнительно короткий исторический промежуток времени удалось перейти от традиционного общества к индустриальному, причем осуществить этот переход без социальных потрясений. Фактически эта модель иллюстрирует возможность избежания революции путем радикальной реформы. Не случайно японская историография колеблется в определении такого принципиального исторического периода, как «эра Мейдзи», определяя его и как «революцию», и как «реставрацию». Нарастающая быстрота изменений была причиной смены фаз революции фазами реакции (175). В отличие от опыта европейских революций и их азиатских аналогов (как Китайская или Иранская революции) японская модель показывает, каким образом радикальные социальные изменения (новая система ценностей, социальная структура, политические и правовые институты) могут быть введены без революционного взрыва на верху, без массивных изменений обстоятельств жизни внизу. Прошлое (национальная традиция) продолжает влиять на новый порядок, но это не предотвращает демонтаж этого порядка, экспроприацию привилегий и доходов старой элиты, организационную революцию и глубокую реформу институтов и правил, которые ограничивали возможности обычных людей (176). Контакты с Западом, неравноправный договор 1858 г., дали импульс процессу модернизации, борьбе за власть внутри правящих групп, выявили различные позиции в отношении национального единства и укрепления государства, стимулировали институциональные реформы. Результатом стала смена режима Токугава в ходе серии кризисов 1867–1868 гг. абсолютизмом. Гражданская война 1867–1869 гг. укрепила позиции радикалов. Был осуществлен ряд социальных реформ – реформа земельного налогообложения 1871 г., введение новой образовательной системы и реформа армии. Завершением этого процесса модернизации и европеизации стало принятие конституции Мейдзи. Был произведен синтез модернизации и национальной традиции, позволивший избежать социальной революции в западном смысле. Этому способствовали, как показали исследования, особые культурные и социальные факторы – конфуцианская этика, патриархальные семейные связи в обществе, особенности культуры правящего класса. Таким образом, это была не революция, а реформа (или реставрация): власть не перешла к новому классу буржуазии, элита, определявшая политические решения, по-прежнему формировалась из бывших самураев. Изменения социальной природы власти носили не революционный, а эволюционный характер. Результатом был не феодальный и не буржуазный строй, но гибрид между ними, который японские марксисты называли бюрократическим абсолютизмом в духе Восемнадцатого брюмера. Это была промежуточная стадия модернизации, которая завершилась лишь в XX в. (177).