Александр Верещагин - За границей

• Название: За границей
• Автор: Александр Верещагин
• Жанр: Литература 19 века

«В начале января 1880 г. открылась выставка картин брата моего Василия в С.-Петербурге, на Фонтанке, в доме Безобразова. Вечером картины показывались при электрическом освещении. Выставка состояла из двух частей: из индийской, куда относились картины и этюды из путешествия по Индии, и из русской, содержавшей картины последней русско-турецкой войны 1877–1878 годов…»

---

– Отлично! восклицаю я. – Только, знаете, Михаил Иванович, ведь генерал сам избаловал Петрова. Ведь это на моих глазах было в Бами[5]: Петров подает генералу одеваться, и, не помню, что-то не потрафил. Михаил Дмитриевич оборачивается и бац того кулаком в ухо… А Петров не дурак: сейчас корчит плаксивую морду и отходит в сторону. Генерал же, вероятно вспомнил, что я был свидетелем такого проступка, за который он сам же строго преследовал офицеров, скорей достает из кошелька сторублевую бумажку и сует тому в руку. Ну сами посудите, не баловство ли это?

Мираж

Как-то, вскоре после этого разговора, встречаю опять Ушакова и спрашиваю его:

– А что, Михаил Иванович, не рассказывал я вам, как наш генерал на Черном море миражем любовался?

– Нет – нет! пожалуйста, расскажите! – восклицает тот.

– Постараюсь передать вам точь в точь теми же словами, как сам слышал от Баранка, говорю ему.

– Это, знаете, было, когда генерал возвращался из Турции в 1879 году. Сел он, кажется, в Буюк-Дере на громадный пароход добровольного флота «Россия». Вместе с ним был посажен целый пехотный полк, со всем обозом и лошадьми. Ну, вы конечно поймете, что при такой массе народа уследить за порядком было очень трудно. День был чудный. Солнце ярко сияло. Генерал сидел в кают-компании, в обществе офицеров N полка, и, по обыкновению, занимал их своими боевыми рассказами. Вдруг вбегает командир парохода и торопливо докладывает генералу:

– Ваше превосходительство, не угодно ли будет полюбоваться редким явлением на Черном море, миражем? – Генерал встает, а за ним, конечно, и все офицеры. Скобелев подымается за капитаном на мостик.

– Вот, ваше превосходительство, не угодно ли взглянуть: перед нами совершенно ясно видно устье Дуная, тогда как по курсу мы находимся более 100 верст от берега, – торжественным голосом объясняет капитан. Мы смотрим и любуемся. Устье Дуная, его берега, даже деревья отчетливо виднелись. Мираж, казалось, все становился резче и отчетливее. И чем дальше мы подаемся, тем Дунай становится виднее, даже цвет воды отделялся заметнее.

В это время все видят, как красивый пехотный офицер Абадзиев, который состоял при Скобелеве, ловко взобрался на самую верхушку мачты и оттуда наблюдает за горизонтом. Мачта шибко качается и дрожит.

– Слезайте прочь, Абадзиев! Я вас под арест посажу! Как вы смеете лазить без спросу? – сердито кричит на него Скобелев, боясь, чтобы тот не свалился.

– Не прикажете ли лот бросить? – не без некоторого смущения в полголоса спрашивает капитана его помощник. Тот в недоумении.

– Да, пожалуй, прикажите. – И затем, как-бы в свое оправдание перед генералом, кричит, не отрывая глаз от бинокля:

– Да ведь курс-то вы проверили?

– Так точно, – отвечает тот.

Бросают лот – 40 фут глубины. Мы, как есть, полным ходом валяем в берег.

– Стоп машина! – орет капитан.

– Что такое?.. – Шум! Переполох! Оказывается: солдаты, сколько за ними ни следили, успели навалить целую груду ружей, шашек, штыков, как раз возле компаса; ну, конечно, стрелку и отклонило.

– Вот вам и мираж! – смеясь говорит Ушаков. – Нечего сказать, угостили генерала редким явлением на Черном море!

Глава III

Берлин

15-го апреля, на Варшавском вокзале собрались родные и знакомые, проводить Михаила Дмитриевича Скобелева. Он уезжал за-границу. Генерал был в сереньком штатском пальто и в сером цилиндре.

Не скрою, что вид его в этом костюме, по крайней мере для меня, был несколько комичен. Скобелеву не шло штатское платье. Его манера держаться, его походка, расчесанные направо и налево бакенбарды постоянно напоминали военного. Но вот раздается второй звонок. Скобелев входит в вагон. За ним следует бывший его гувернер, француз Жирарде́, господин почтенных лет, маленький, худенький, подвижной, со склоченной седоватой бородкой. Скобелев очень любил Жирарде́. Затем вхожу и я. Ко мне заходит в вагон проститься брат мой Николай Васильевич, известный деятель по молочному хозяйству. Я познакомил его с генералом, и тот так сердечно обошелся с братом, точно и век знаком был. Браг до сих пор не может забыть этой встречи. Надо правду сказать, Михаил Дмитриевич умел покорять сердца людей.

Соседнее отделение нашего вагона занял знакомый Михаила Дмитриевича, некто П. Он тоже ехал в Париж. П. оказался преостроумным господином, и всю дорогу потешал Скобелева своими рассказами.

Надо прибавить, что я за-границей никогда не бывал, если не считать Турции и Румынии. Поэтому, чем дальше подвигались мы к западу, тем для меня все становилось интереснее и интереснее.

В Берлине мы пробыли сутки. Остановились в гостинице «Петербург». Утром, напившись кофе, Скобелев пошел со мной прогуляться по главной улице «Unter den Linden». Улица эта очень мне понравилась: широка и чисто содержана; здания же, на мой взгляд, не представляют собой ничего особенного. Первое, что поразило меня здесь, это пара громадных догов пепельной масти. Запряженные в маленькую тележку, они мирно лежали на панели, при входе в какую-то лавочку, высунув свои длинные красные языки.

Дорогой Скобелев зашел в лучший книжный магазин и заказал переслать ему в Россию все, что вышло замечательного, касающегося до военного дела за последние два-три года. Заказ этот, как потом я узнал, обошелся моему генералу приблизительно около 1000 марок. Когда мы шли обратно в гостиницу, то встретили, около Бранденбургских ворот, полк солдат с музыкой. Толпа мальчишек шла впереди и старалась попадать в ногу. Солдаты франтовски одеты и, по-видимому, хорошо содержаны. Когда знамя полка поравнялось с нами, Скобелев, чтобы отдать честь, высоко поднимает над головой шляпу. Только что прошел полк, как смотрю, нам навстречу едет в открытой коляске Император Вильгельм. Его характерное лицо, с седыми бакенбардами и закрученными кверху усами, трудно было не признать. Скобелев опять снимает свой серый цилиндр и, когда Вильгельм проехал, с некоторым пафосом говорит мне:

– Я очень люблю этого человека; он достоин уважения.

Что неприятно поразило меня тогда в Берлине, это страшная солдатчина. Она проглядывала во всем и на каждом шагу.

Вот навстречу нам идет молодой офицер, стройный, белокурый. Лицо гладко выбрито; рыжие усики тонко закручены кверху. Посмотрите, до чего оригинальна вся его фигура: плечи подняты чуть не до ушей; грудь как-то неестественно выпячена, и такая высокая, какой я не встречал у самых здоровых моих казаков. Мне ужасно хотелось узнать, не подложено ли было у него там что-нибудь, в роде ватки. Левой рукой офицер слегка придерживал золоченый эфес сабли, а правую горделиво засунул за борт сюртука. При этом локтями так вывертывал, точно они были у него на пружинах. И что мне в особенности странно показалось: при встрече с прохожими, офицер этот, как будто никого не замечал, шел совершенно прямо, точно все были обязаны давать ему дорогу. А уж важности в лице его было столько, что и рассказать нельзя. Я уверен, что у самого Мольтке такой важности и десятой доли никогда не бывало. За этим офицером встретили мы десятка два других, и у всех вид был точно такой же, и все были с богатырскими грудями.

– И чего они так важничают, думают, что уже это очень умно, что ли? – говорю дорогой генералу. Так Скобелев мне на это с досадой ответил:

– А что станешь делать! Они могут важничать: они имеют право на это.

От Берлина до Кёльна

Поезд мчится с замечательной быстротой. Я смотрю в окно вагона и любуюсь видом окрестностей. Селения за селениями, город за городом так и мелькают, точно во сне. И какая громадная разница с Россией! Нет здесь соломенных крыш, нет этого длинного ряда бревенчатых домиков, выстроенных в один порядок. Нет этой невыходной грязи на улицах. Постройки здесь все каменные, прочные, крытые большею частью черепицею. Улицы мощеные. Везде чистота.

Начинает темнеть. Поезд несется все с той же стремительностью. Не помню, от какой станции, по обе стороны дороги начались фабрики и заводы, и что дальше, то больше. Такого громадного количества фабрик, сосредоточенных в одном районе, я никогда и не предполагал. Ночь уже совсем наступила. Я продолжаю смотреть в окно и не могу оторвать глаз от этой удивительной картины. Мне решительно представляется, что я еду по какому-то заколдованному миру гномов. Тысячи труб извергают столбы огненного дыма. Чудовищные печи, раскаленные до красна, в ночной темноте зловеще пылают. Огненные языки по временам вырываются из жерл печей и, как-бы облизывая самый остов трубы, высоко взлетают к небу. Тысячи окон в громадных фабричных зданиях, освещенных электричеством, мелькают на темном фоне подобно звездам. Озаренные огнем лица рабочих, снующих около печей, среди моря дыма и пламени, дополняют эту волшебную картину. И эта картина тянется не две, не три версты, а несколько станций. Стоит только проехать от Берлина до Кёльна, чтобы понять удивительную заводскую деятельность Германии.