Инна Бачинская - Любимая игрушка Создателя

• Название: Любимая игрушка Создателя
• Автор: Инна Бачинская
• Жанр: Детектив
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-699-93899-5

Марго никогда не знала своих родителей, ее удочерила повариха детского дома. Вероятно, это и повлияло на ее характер: Марго выросла «казановой в юбке» – легко закручивала романы, получала от них выгоду и так же легко уходила в никуда. Иногда она действовала элегантно, оставляя приятные воспоминания о своих шалостях, а могла и запросто ограбить любовника. Но однажды Марго доигралась: ее узнал один из пострадавших от ее чар и вместе с двумя дружками решил расправиться с девушкой… Спас ее мужчина, назвавшийся Александром. Он попросил помочь в одном деле: украсть ребенка у человека, который задолжал ему денег. Марго согласилась…

---

Она вскрикивала, выгибалась дугой, прижимала его к себе так, что у обоих перехватывало дыхание, замирала на миг и… падала замертво, разбросав руки, освобождая его…

…Андрей не знал ни матери, ни отца. Человек, давший ему фамилию – Калмыков Алексей Петрович, – был участковым милиционером, который нашел его в подвале какого-то дома на окраине – маленького, тощего, перепуганного человечка лет пяти или шести. Он молчал, избегал смотреть в глаза, жадно и много ел. Был оборван, грязен и вшив. При малейшей опасности закрывал голову руками и скручивался в комок, стараясь стать незаметным. «Психическая неполноценность, потеря речи, возможно, в результате пережитого шока, – сказала детский психолог, женщина жесткая и беспощадная, ставя на нем крест. – Вряд ли оправится». Если бы не Калмыков, загремел бы он в спецдетдом, да так и сгинул бы там. Неизвестно, что заставило участкового принять участие в устройстве судьбы найденыша. В итоге попал он в обыкновенный детдом и выжил.

Свое первое слово он выговорил три месяца спустя – «Андрей». Так и получился Андрей Калмыков. Андрей Алексеевич Калмыков. Он начал говорить, но рассказать о себе не смог ничего. Помнил реку, мост, под которым жил какое-то время, большую желтую собаку, которая спала, привалившись к его боку, грея его. Он все время рисовал эту собаку простым карандашом, а еще других непонятных животных и человечков. Мальчика и девочку. И еще квадраты, бессмысленные черточки и кружки… космическую ракету в… клетке. Никогда цветными карандашами, а только простым, и рисунки получались мрачными, черно-белыми, какими-то недетскими.

Когда он уходил из детдома, поступив в политехнический университет, директор подарил ему папку с его детскими рисунками. Он рассматривал их, не узнавая – ничего в нем не дрогнуло. Он не помнил собаку под мостом, он не помнил, кто были нарисованные им мальчик и девочка. Мальчик с размытым лицом, девочка с косичками, в платьице, с длинными тонкими ножками. Брат? Сестра?

Он любил математику, схватывал все на лету. Цифры и числа казались ему выразительнее слов. Директор детского дома присматривался к нему, поощряя и развивая проявившуюся внезапно склонность, радовался, что парень, кажется, нашел себя. Для занятий математикой не нужна общительность, которой тот не обладал, ни живость не нужна, ни умение говорить долго и красиво. Мальчик нравился ему, и он беспокоился за него. Андрей был молчалив, тих и покорен. Его даже не били старшие мальчики, хотя он идеально подходил на роль жертвы. Директор детдома так и не решил для себя, все ли в порядке с психикой у его воспитанника, что-то настораживало его – удивительная мягкость, ласковость и покорность мальчика. К Андрею не приставала грязь, которой было полно в детдоме, ни ругань, ни хамство, ни жестокость старших детей. Уборщица Настя, пьяница и матерщинница, как-то назвала мальчика святым. То ли в шутку, то ли всерьез. Прозвище приклеилось с ходу, а директор вдруг с облегчением почувствовал, что это именно то слово, которое он сам так долго искал. Святой Андрей. Вроде и с насмешкой, ан нет. А Настя убеждала всех, что рядом с мальчиком ей спокойно и благостно. Она дошла до того, что норовила потрогать его за руку, взять за плечо, погладить по голове. Приносила из дома то пирожок, то котлетку, подкармливала, жалела. Директор выговорил ей за распространение глупых слухов и обозвал кликушей. Настя приняла выговор на удивление спокойно, не выругавшись по обыкновению, только упрямо поджала губы.

В папке с рисунками хранился выцветший фантик от конфеты. Андрей не помнил, как к нему попала конфета, а может, и конфеты-то не было, а только одна жалкая бумажка, подобранная на тротуаре и сохраненная как сокровище в кармане курточки. Он смотрел на красный фантик от дешевой карамельки, грязный, вылинявший, с едва различимым названием – «Ореховая», с едва читаемым, стертым названием кондитерской фабрики. Город, где находилась фабрика, была единственной зацепкой, говорившей о его прошлом. Хотя, скорее всего, фантик ни о чем таком не говорил – конфеты этой фабрики могли продаваться где угодно. В городе, правда, была река, а следовательно, и мост, что тоже ни о чем не говорило. Мало ли рек и мостов в природе?

Забытая папка свалилась на голову Андрею, когда он доставал с антресолей лыжные ботинки. Он отправлялся с Дивой кататься на лыжах на лесную турбазу и очень спешил. Бросил папку на стол и не сразу вспомнил, что это, когда вернулся. Сидел, рассматривал свои детские рисунки. Неумелые, кривоватые, но с удивительной настойчивостью повторяющие одних и тех же персонажей: мальчика с размытым лицом и девочку с длинными ножками; большую собаку; каких-то мелких животных. И выведенные старательно кружочки, квадратики – кубики, и гибкие плети растений, похожих на лианы. И что-то вроде ракеты – обтекаемый узкий корпус и острый верх, помещенной в клетку с частым переплетом. И ни малейшего отклика, ни малейшего отзыва в памяти. Ничего не дрогнуло в нем, ничего не царапнуло. Он повертел в руках линялый фантик, задумался, бессмысленно глядя в пространство перед собой, и вдруг черно-белая неяркая картинка мелькнула – дождь, холодно, он подбирает с тротуара мокрую конфету, обдирает липкую бумажку и сует в рот. Тут же выплевывает, откусывает кусочек и протягивает на ладошке большой худой желтой собаке. Собака осторожно берет конфету теплыми шершавыми губами…

Андрей поднес к глазам правую руку – чувство мокрого и липкого на ладони было столь явным, что ему стало не по себе.

То, что он сделал потом, было не самым умным из его поступков. Все знают, что иногда лучше не ворошить прошлое. Пусть прошлое хоронит своих мертвецов, сказал не самый глупый на земле человек. Дива с мужем уехала в Швейцарию, иначе бы он так и не решился исполнить задуманное.

…Он шел по улицам старого города, название которого стояло на конфетном фантике, прислушиваясь к своим ощущениям, полный ожидания, что вот-вот откроется некая истина, завеса приподнимется, и он вспомнит, что было до… До того, как его нашел участковый Калмыков. Ведь где-то он жил все это время, с кем-то, люди были вокруг, родители были. Наверное, были. Он помнил себя с того самого момента, как немолодой дядька в милицейской форме поймал его за руку и поволок за собой. Из куцего жизненного опыта он знал, что встреча с человеком в форме не сулит ничего хорошего, и попытался вырваться, но дядька держал крепко. Он до сих пор помнит свои ужас и тоску…

Город был ему незнаком. Кондитерская фабрика давно закрылась. Старый мост выглядел как после пожара. Тусклый, грязный пригород раскинулся вокруг. Он шел по улице с разбитым асфальтом, оглядываясь в поисках такси. И вдруг увидел в глубине двора, среди ободранных трущоб терем с темно-красной черепичной крышей, каминной трубой и ажурным коньком и понял, что знает его.

Двухэтажный терем из сказки прятался за однообразными и унылыми пятиэтажками, он был неуместен и чужероден здесь, он напоминал опустившегося аристократа среди босяков. Андрей подошел ближе. Синяя стеклянная вывеска сообщала, что это было общежитие музыкального училища. Он вошел в длинный узкий коридор с давно не мытыми скрипучими деревянными полами. Из-за многочисленных дверей доносились звуки голосов, музыки, радио. За одной кто-то старательно дул в трубу, извлекая пронзительные звуки. Из-за другой доносились фальшивые звуки дудочки. Он уверенно шел в конец коридора к последней двери. Это было то самое место…

Он постучал. Ему никто не ответил. Он постучал в соседнюю дверь. Всклокоченный парень вырос на пороге, взглянул вопросительно. Андрей спросил, кто живет в соседней квартире. Никто, ответил парень. Тетя Паша померла месяц назад, и с тех пор пустует. Говорят, драка идет за жилплощадь. А кто такая тетя Паша, спросил Андрей. Да никто, одинокая старуха, ответил парень. Доживала себе спокойно, да и померла. А родственники? Никого не видел, ответил он. И на похоронах никого не было, только соседи. А вы кто, наследник? Нет, ответил Андрей, я жил здесь когда-то. «Вы не могли бы… – он замялся. Достал бумажник, протянул парню пару купюр. – Я хотел бы посмотреть».

– Сейчас, – сказал тот и скрылся в своей комнате. Вернулся через минуту со связкой ключей. Он пробовал ключи один за другим. Андрей молча стоял рядом, ничему не удивляясь. Подошел четвертый.

Он вошел. Затхлый нежилой запах ударил в нос. В бедной комнате было полутемно – арочное узкое окно и частый переплет рам неясно угадывались под жалкой, потерявшей цвет, наглухо задернутой занавеской.

…Ребенок сидел на полу и рисовал окно, похожее на ракету. Это было окно, а не ракета. И клетки не было, а был частый переплет рам. Андрей явственно видел этого ребенка – маленького, напуганного, рисующего на листке бумаги окно – самое светлое пятно в полутемной комнате. Листок бумаги лежит на полу. Окно, задернутое наглухо темной шторой, едва угадывается. За окном – свобода и свет. Ребенок не один – в комнате двое других детей, мальчик и девочка. Дети знают, что нельзя шуметь и разговаривать можно только шепотом. Что скоро придет… кто? Придет друг. И все будет хорошо. Шаги за дверью заставляют их замереть и прислушаться. Они смотрят друг на друга. Девочка прикладывает палец к губам и отрицательно качает головой…