Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 14

• Название: История России с древнейших времен. Том 14
• Автор: Сергей Соловьев
• Жанр: Образовательная литература
• Год: 2002
• ISBN: 5-17-002534-3, 966-03-0881-7

Тринадцатый и четырнадцатый тома сочинений С.М. Соловьева «История России с древнейших времен» посвящены времени, которое, согласно концепции автора, явилось гранью двух самых крупных этапов исторического развития Русского государства.

В томе тринадцатом анализируется состояние России в XVII веке; в четырнадцатом дается общая характеристика преобразований Петра I.

---

7 июля в обозе старшина Войска Запорожского обозный Василий Бурковский, судья Михайло Воехеевич, писарь Савва Прокопов, Василий Кочубей, есаул Иван Мазепа, полковники Константин Солонина, Яков Лизогуб, Степан Забела, Григорий Гамалея подали Голицыну донос на Самойловича: «Гетман старался препятствовать миру с поляками; узнав об его заключении, сильно огорчился и говорил окольничему Неплюеву: „Увидите, что не все из ваших московских чинов будут вам благодарны за то, что разорвали мир с государством Турским и Крымским хитростию польскою“; при старшине говорил: „Купила теперь Москва себе лиха за свои деньги, ляхам данные; увидите, что в этом миру с поляками сыщут и что против хана сделают! Пожалели малой дачи татарам давать, а будут большую казну давать, что только татары захотят“. Гетман не велел служить по церквам благодарственных молебнов по случаю мира. Известий о победах союзников не хотел слышать, поражениям радовался. Жена гетмана однажды говорила женам особ генеральных: „Сердит теперь и великие похвалки чинит Иван мой на Москву: пожалуй, то же сделает, что и Брюховецкий“. Когда король польский в прошлом году отступил из Волошской земли, то бунчужный после разговора с гетманом наедине говорил: „Рад был бы господин гетман, если б поляки, утесненные татарами в Волошской земле, помирились с ними; тогда Москва узнала бы нас и стала бы уважать за то, что мы надежную дружбу с государством крымским имеем“. Указал царским полкам дурное время для похода. Во время похода не старался добывать языков и не гасил горящих полей; из этого многие заключают, и мы знаем, что он приказал жечь степи. Терпя от солнечного зноя во время похода, говорил: „Вот как нам вредна эта безрассудная война московская: отняла у меня здоровье! Не лучше ль было Москве дома сидеть и своих рубежей беречь, чем с Крымом войну эту ненадобную заводить“. Желая бесчестья московским и козацким войскам, советовал возвратиться назад из похода, а возвратившись, говорил: „Не говорил ли я, что Москва ничего Крыму не сделает? Так и случилось, и теперь нам надобно от Крыма защищаться“. Смеется над неудачею похода; весел; говорил перед одною духовною особою: „Когда бы мне дал бог сына с Низу в добром здоровьи возвратить и в Батурин придти, то знаю, что сделаю!“ „Да будет великим государям и то известно, – продолжает донос, – что гетман самовластно владеет и хочем владеть Малороссиею, грамоты монаршеские у кого хочет отбирает и пожалованное грамотами отписывает на себя или на детей своих; в Москву не только мирским, но и духовным людям ездить запрещает, города малороссийские не государственными, но своими называет и людям войсковым приказывает, чтоб ему, а не монархам верно служили“. Говорил: „Когда возвратимся из крымского похода, то порадеем Малую Руссию лучше утвердить, а не так, как стоит в прежних статьях“. Сын его Григорий в Чернигове бранил войта и мещан и грозил смертною казнию за то, что они хотели поставить на ратуше орла двуглавого в знак того, что город Чернигов – отчина царского величества; Григорий говорил так войту и мещанам: „Не будете, мужики, жить на свете, когда хотите выламываться из подданства господина отца моего и поддаться Москве“ – и заказал, чтобы не смели ставить орла. Гетман много раз говорил старшине: „Не послушала дурная Москва моего совета, помирилась с поляками; дождусь я того в скором времени, что будут снова меня просить. чтоб я посредником был к перемирию с государством крымским: только я уж буду знать, как государство крымское с Москвою мирить; будут меня помнить, будут знать, как и нас почитать“. Он насмехался над царскою монетою; пересылался с польским королем, предлагая ему свою службу; оставил только два моста для переправы царского войска. Говорил, что знает о движении хана, который даст, конечно, полякам добрую встречу: „Пусть же бояре, такие непочтивой матери дети, скачут и полякам дают помощь, а нездорово дадут“. В тот же день пришел к нему войт переяславский и говорил: „Жалуется Москва, что людей государевых много померло и очень много больных лежит“; а гетман сказал на это: „Хотя бы и все пропали, то я бы не стал печалиться“. Однажды гетман был с полковниками московскими и с старшиною на обеде у обозного; после обеда полковник Петр Борисов размолвил с Гамалеею, который, верно, в надежде на гетмана, сказал полковнику: „Что ты на меня, полковник, нарекаешь? Ведь вы не саблею нас взяли!“ Гетман, слыша это, не сказал ни слова, только рассмеялся, а думать надобно, и похвалил. О землях по той стороне Днепра говорил жестоко: „Не так будет, как, Москва и поляки в мирных своих договорах постановили; сделаем так, как нам надобно“. Все один делает, никого к думе не призывает, должности по своему гневу отнимает, а не по пристойным причинам, наказывает и бес честит кого хочет, без суда и доводу, напрасно. За полковничьи места берет большие взятки и чрез то позволяет утеснять людей, чего при других гетманах не бывало. Людей старинных войсковых заслуженных всякими вымышленными способами теснит и слова доброго не говорит; а других мелких людей незаслуженных поставляя, тем дает знать, что может делать все, что захочет. В мельницал козацких нет козакам воли, ни знатным, ни заслуженным, все на себя забирает. Что у кого полюбится, возьмет, а что он сам пропустит, то дети его возьмут; тому только у него доступ, кто взятку дает; а кто не дает, хотя бы и годен был, отринут. Старшине генеральной нет у него чести надлежащей и безопасности; от гнева и угроз его больше мертвы бывают, нежели покойно живут. Судейской должности уже четыре года никому не дает, потому что никого добрым человеком не считает, хочет, чтоб эта должность за большие деньги была куплена; государево жалованье, соболиное и объяринное, на двоих присланное, себе забрал. В отсутствие судей погасло право, обиженным нет управы, и оттого плачут многие. По всем этим причинам и по неспособности его нет надежды, чтоб и впредь Войско Запорожское на службе монаршеской что-нибудь похвальное оказало; желает все войско и со слезами господа бога молит, чтоб великие государи, для лучшего управления монаршеских своих дел и для утоления многих слез, изволили указать с него должность гетманскую снять, а на ту должность по правам войсковым вольными голосами выбрать кого-нибудь бодрственного, вернейшего и исправнейшего человека, который бы в нынешней войне не лениво, но радетельно и верно с войском во всяких случаях великим государям служил. С переменою гетмана Крым может быть заперт и вскоре силами монаршескими и Войска Запорожского повоеван. А если этого не будет, то при Самойловиче не может ничего к славе монаршеской оказаться, кроме бед; будет то, что от его притеснений все разбредутся, или, избави бог, чтоб в добрых не учинилось какой порухи. И о том все Войско Запорожское бьет челом, чтоб по снятии его с гетманства не жил он в Украйне, но со всем домом взять бы его в Москву и казнить как явного изменника их царским величествам и Войску Запорожскому. Иных многих бесчисленных его злых поступков нельзя выписать: только у превысочайшего престола падши, просим о смене гетмана, потому что если бы на это не было соизволения царского величества, то Войско Запорожское из меньших чинов отнюдь его, как явного недоброхота, соблюдая к великим государям свою верную службу, не может терпеть и принуждено будет поступить с ним в скором времени по своим войсковым правам и обычаям, за что просим царское величество на нас не досадовать». После подписей имен приписали еще: «И то потребует высокого рассуждения, что он по высокому о себе разумению скрытым умыслом своим не только в народе малороссийском, среди которого он между мелкими людьми родился, не полагает никого себе равного происхождением и разумом, но и, великороссийского православия всякими чинами гнушаясь, не захотел ни за кого отдать своей дочери, но из-за рубежа нарочно приманил для этого князя Четвертинского, в чем полагает средство когда-нибудь достигнуть в Малороссии удельного владения; с этим явным намерением и печать Юраса Хмельницкого при себе задержал, не отсылая к великим государям».

Голицын отослал донос в Москву и до получения царского указа, разумеется, не мог приступить ни к чему, ни в пользу гетмана, ни против него. Войско продолжало двигаться назад, теряя много офицеров и солдат. По переходе чрез реку Орель 12 июля приехал к войску Шакловитый с милостивым словом за службу, спрашивал о здоровье всех от мала до велика. 14-го собрали военный совет для решения вопроса: что делать этим летом для воспрепятствования татарам вторгаться в Польшу или Украйну? Шакловитый предложил последнюю статью своего наказа – построить крепость на Самаре; вероятно, Голицын убедил его в невозможности исполнения первых, особенно когда открылось гетманское дело. По окончании военного совета Шакловитый спросил гетмана зачем он, как узнано, позволил зажечь степи? Самойлович отвечал что он ничего не знает о пожоге. Тем дело и кончилось; после совета все начальные люди пошли обедать к гетману, и после обеда по обычаю гости дарили хозяина. 16 июля уехал Шакло витый, 21-го войска переправились через реку Коломак, недалек от Полтавы, и раскинули стан; сюда пригнал гонец из Москвы к Голицыну с указом созвать старшину и сказать ей, что «великие государи, по тому их челобитью, Ивану Самойлову, буде он им, старшине и всему войску малороссийскому, негоден, быть гетманом не указали и указали, у него великих государей знамя и булаву и всякие войсковые клейноты отобрав, послать его в великороссийские города за крепкою стражею, а на его место гетманом учи нить, кого они, старшина, со всем войском малороссийским излюбят; а сказав им указ о посылке гетмана в великороссийский который город пристойно, также и о детях и о свойственниках гетманских по избрании нового гетмана учинить ближнему боярину по своему рассмотрению, как господь бог вразумит и наставит». Из этого указа ясно видно, что в Москве смотрели на дело Самойловича как на чисто малороссийское, не убеждались доносом в его измене, но не хотели оставлять гетманом человека, возбудившего всеобщее неудовольствие, боялись, «чтоб от того, от чего, боже сохрани, во всей Малороссии не учинилось какого замешания, бунта и кровопролития», как сказано в той же грамоте.