Лидия Чарская - Семья Лоранских

• Название: Семья Лоранских
• Автор: Лидия Чарская
• Жанр: Детская

Быстро, быстро летит неуязвимое время…

Проходят дни, недели, месяцы, проходят и канут в лету… Меняются люди, меняются обстоятельства их жизни. Набегают грозы, сверкают молнии, грохочут громы событий. Горе, радости, и опять горе и опять радости чередуются, сменяясь одно другим.

И в сером домике у «синего моря» время вывело целую сеть событий и эпизодов для того, чтобы снова вернуть сюда, в это мирное гнездышко, тихое безмятежное былое счастье…

---

Молодые слушатели словно застыли, восторженно сиявшими взорами устремясь в прекрасные, горючие, как звезды, глаза Валентины.

И вдруг чей-то незнакомый, чужой голос произнес за ними:

– Как хорошо! Как хорошо вы читали!

И вмиг сладкий дурман восторга, охвативший молодежь, рассеялся. Сон прошел – наступила действительность. Все разом, как бы по команде, обернулись в ту сторону, откуда слышался голос. В дверях стоял неизвестный молодой человек, лет тридцати, высокий, стройный, белокурый, в безукоризненном сюртуке и изящном жилете. Белоснежные воротнички и манжеты с блестящими запонками, небрежно повязанный галстук, – все в нем поражало особенным аристократическим изяществом. Его светлые глаза спокойно и остро смотрели с бледного лица, обличающего породу. Тонкие губы улыбались смелой, положительной улыбкой. Видя общий переполох, молодой человек с любезной улыбкой отделился от двери и прямо подошел к Валентине, смотревшей еще затуманенными от вдохновения глазами на неизвестного никому пришельца.

– Простите великодушно, – произнес он приятно ласкающим слух мягким голосом, – простите, что невольно оказался непрошеным свидетелем вашего чудного чтения, но так как прислуга, открывшая мне дверь, сказала, что у вас гости, то я рискнул войти без доклада в ваш приемный день.

– «Приемный день»… «Без доклада»! Слышишь? – незаметно подтолкнул Павлук Лелечку, растерявшуюся при виде такого важного гостя, и юркнул за ее спину, силясь удержать обуревавший его смех.

– Я – Вакулин! – делая вид, что не заметил общего смятения, произнес посетитель. – Вы были так любезны занимать моего отца в продолжении года своим дивным чтением… Нет ничего удивительного, что мы не встречались, так как я возвращался домой только к десяти часам, а иной раз и позднее, тогда как вы кончали свои занятия в девять. Теперь же я являюсь по предписанию отца и решаюсь беспокоить вас, Валентина Денисовна, только в силу его усиленного желания.

– Чем могу служить? – спокойно спросила Валентина.

– Но позвольте мне сначала представиться обществу, – немного заминаясь, произнес Вакулин.

– Пожалуйста. Мой брат Павел… Граня… т. е., Герасим… – поправилась она с улыбкой. – Сестра… – указала она на пылающую от смущения Лелечку, чуждающуюся всех незнакомых, – подруга сестры, m-lle Гриневич, наши почтенные эскулапы Навадзе и Декунин. Мой жених Кодынцев, Владимир Владимирович… И все… Вот и мама…

Марья Дмитриевна, оповещенная уже Феклой, вышла как раз в эту минуту из столовой со своей добродушной улыбкой навстречу гостю.

Вакулин поспешил к ней и склонился пред ней в таком почтительном поклоне, целуя ее руку, как будто пред ним была знатная барыня-аристократка, а не простая «гаванская чиновница».

Смущенная, красная, Марья Дмитриевна поспешно «клюнула», по выражению Павлука, Вакулина в надушенную голову и произнесла, захлебываясь от волнение:

– Милости просим, милости просим… Мы всегда гостям рады, батюшка! У нас попросту. Уж не побрезгайте, чайку-с. Милости просим, – и вдруг чуть не вскрикнула, потому что Лелечка, пробравшаяся к ней поближе, умышленно наступила ей на ногу.

– Бог с вами! Бог с вами! – зашептала она, пользуясь минутой, когда гость знакомился с молодежью. – У нас ведь колбаса чайная и холодная корюшка от обеда… А ведь его позвали! Ну, как же можно это, мамочка? Ведь сын домовладельца, богач!

– Ну так что же делать, Лелечка? – растерянно мигая, залепетала старуха. – Ну, скажи Феклуше, чтобы за ванильными сухариками сбегала в немецкую булочную, да морошки подала к чаю!

– Как же! будет он есть ваши сухарики и морошку! А впрочем… – и Лелечка поспешно «нырнула» в кухню.

А гость в это время говорил Валентине:

– Отец просил меня, Валентина Денисовна, уговорить вас вернуться к своим занятиям у него. Будьте снисходительны к старику. Он раскаивается, что был несколько резок с вами. Простите его…

– «Несколько резок?» – усмехнулась Лоранская, и оживленное, за минуту до того прелестное лицо ее стало снова холодным и устало-спокойным. – Он был непростительно резок, груб со мною…

– Он раскаивается, Валентина Денисовна, уверяю вас. Он большой чудак, мой отец, но золотой души человек. Его все считают скупцом, но он делает втайне много-много добра, – торопливо проговорил молодой Вакулин. – Ваш отказ искренно опечалил его, так как вы знаете, вероятно, что помимо вашего идеального чтения, отцу приятно было ваше общество: вы так поразительно напоминаете ему его покойную дочь и мою старшую сестру – Серафиму. Я был еще мальчиком, когда она умерла, и не могу судить о сходстве. Но судя по словам отца, это сходство огромное. В вашем присутствии он представлял себе особенно ярко покойную Серафимочку и вы можете себе вообразить, как ему больно поэтому лишиться его… И сегодня, едва дождавшись моего возвращения, старик мой командировал меня к вам с письмом.

И Вакулин вынул из кармана сюртука конверт большого формата, с четко надписанным на нем именем, отчеством и фамилией Валентины, и передал его молодой девушке.

Последняя вскрыла конверт и прочла:

«Не придирайтесь к старику-чудаку и умейте относиться снисходительно вообще к человеческим слабостям. Я успел за год привыкнуть к вашему голосу и методе чтения и, теряя вас, ощущаю большое неудобство. Поэтому предлагаю вам увеличенное жалованье ровно на треть вашего оклада и надеюсь на ваше согласие. С уважением – Вакулин».

Валентина кончила и с досадой скомкала записку.

– Передайте вашему батюшке, что мне неудобно это занятие у него и вообще я никогда не возвращаюсь к раз оставленному делу, – произнесла она веско по адресу молодого Вакулина.

Глаза ее холодно блеснули при этом. Алый румянец вернулся на бледные щеки и сделал холодное лицо снова живым и прекрасным.

В эту минуту подбежала Лелечка, успевшая оправиться от первого смущения, хлопотливая и приветливая.

– Валечка, – бросила она сестре, – зови гостя чай кушать!

– Но… – замялся тот, – моя миссия, кажется, окончена, и…

– Ну так что же? Недоразумение, вышедшее с отцом, не должно распространяться на сына, – произнесла Валентина, улыбаясь.

– Прошу пожалуйста! – еще раз радушно пригласила она Вакулина и других и повела их в столовую.

Здесь на чайном столе, на простых фаянсовых тарелках, лежали нарезанная тоненькими ломтиками чайная колбаса, холодная корюшка и стояла сухарница, наполненная доверху теми ванильными сухариками, за которыми успела уже слетать Феклуша в немецкую булочную на «уголок».

Молодежь вначале ужина косо поглядывала на «барина», затесавшегося незваным гостем в их тесный кружок. Но вскоре первое смущение прошло и языки развязались.

– Ну, что ты вздор мелешь! – громко произнес голос Навадзе с сильным восточным акцентом, очевидно, продолжавшего начатую под сурдинку беседу. – Больно ты нужен в твоем «Куринкове»!

– Не скажи… – протестовал Павел Лоранский, – не скажи, брат, там, во всяком случае нужнее, чем в другом месте. В деревне докторов нет. Каждому рады будут. Дайте мне кончить только, дайте крыльям отрасти – махну я в самые дебри, и ни тиф, ни холера, ничто такое повальное у меня в округе не прогостит долго. Ручаюсь!

– Что это ваш брат в провинцию собирается? – спросил Вакулин Валентину.

– Не говорите, батюшка, – вмешалась Мария Дмитриевна, услышав вопрос гостя, – не говорите, спит и бредит захолустьями разными. В самую-то глушь его тянет!

– По призванию? – сощурился гость в сторону Лоранского.

– По призванию, потому что выгоды тут ожидать не приходится, – спокойно ответил Павел. – А вас это удивляет?

– Признаюсь, да! – отвечал Вакулин. – Вы еще так молоды, юны!

– Павлук наш – урод нравственный, – неожиданно поднял голос шестнадцатилетний Граня, – он с десятилетнего возраста бескорыстно хромоногих кошек лечил, которых, по-моему, топить следует…

– Молчи ты, мелюзга! – презрительно-ласково осадил его старший брат, – молчи о том, чего не разумеешь… Нет, знаете, – обернулся он снова в сторону Вакулина, – я, действительно, урод, должно быть. Тянет вот меня туда, в глушь, к серым людям, лечить их немощи… Тянет, да и все тут. И не по доброте, заметьте. Доброта у меня еще вилами по воде писана – я нищему никогда не подам, потому что знаю, от моего гроша сыт он не будет, а просто потребность… Вот, как у Лельки потребность всех корюшкой кормить и пуговицы пришивать, – лукаво подмигнул он на младшую сестру, вспыхнувшую, как зарево, – так вот и у меня тяготение к серому рваному люду, находящемуся на самой низкой степени общественного развития. Хочется мне к этим детям природы махнуть… да и помочь их телесному и нравственному запустению.

– И это вас удовлетворит?

– Что, то есть? Принесение пользы рваным сермягам, полудикарям захолустья? Да, это за цель своего существования, за прямое свое назначение считаю! Ведь сколько пользы-то принести можно! Ведь, молод я, молод, поймите! Все еще впереди меня… Правда, Володька? – неожиданно прервал себя Павлук, встречаясь глазами с ласково сиявшим ему взглядом Кодынцева.