София Семина - О Родине, и о любви, и о судьбе…

• Название: О Родине, и о любви, и о судьбе…
• Автор: София Семина
• Жанр: Поэзия

Семина София Николаевна в стихи вложила свою любовь, нежность и доброту ко всему, что её окружало, а также и память о войне. Стихи от всей её души, наполненной добротой, нежностью, любовью и гордостью за свою Родину и своих учеников и за весь свой великий народ, победивший в Великой Отечественной войне. Эта книга как попытка вернуть ей частицу тепла и любви, которой ей так не хватало при жизни. Любите и уважайте своих родителей: пишите, звоните, навещайте. Им так это нужно.

---

Вернусь к 1-му классу. В классе была одна коробка карандашей на всех. Тетради нам шила из серой бумаги Мария Николаевна. Она всё куталась в белый вязаный платок. Улыбалась нам как-то тепло, никогда не повышала голоса. Один раз мы собирали посылку для фронта. Мама Сони Малютиной сшила и вышила кисет с надписью «Дорогому бойцу». Я тоже сшила какой – то мешочек из лоскутка крепдешина (сероватого цвета с фиолетовыми цветами), что мама принесла для игры в куклы.

Хотелось одеть самодельную куклу понаряднее, в шёлковое платье. Да вот решила своим детским умом, что кисет важнее. И сшила. И ещё принесла клюквы и тоже положила в посылку. Другие ребята тоже клюкву принесли и сухари.

В декабре 1942 года папа погиб под Сталинградом. Получили похоронку. В тот день я дома не ночевала, не пустили, отвели к соседям. Думала, почему? Не понимала тогда ещё горя.

Запомнился день Победы. В класс пришёл председатель сельского совета, Ястребов и сказал: – Война кончилась. А сам заплакал. Я тогда училась в 3-ем классе.

Что ещё вспомнить из детства? На уроках физкультуры в начальной школе приходилось плохо. Руки, ноги замерзали. Военрук кричал: – 3апевай! А мы замерзшими губами порой не могли и звука издать. Ползали по-пластунски по глубокому снегу. Еле согревались в классе около печки. Холодно и в классе было, чернила замерзали. А пели мы часто одну песню (припомнила куплет):

Суровый голос раздаётся,

Клянёмся землякам:

– Покуда сердце бьётся,

Пощады нет врагам.

В голодные 1946—47 годы «гуляли» по полям в поисках колосков и перемороженной картошки, ели лебеду и клевер. Чуть не умерли. Трудно было, что и говорить. И люди моей деревни помогали друг другу выжить. Спустя 50 лет, в 1997 году одна женщина Нина Ивановна на поминках у мамы рассказала такую историю:

– В голодный год мы вашей матери отдали тесто. Хотели сами хлеб печь, да в тесто мышь угодила. Мышь с частью теста выкинули, испекли хлеб, сами не ели, а отдали Клавдии, вашей маме, пусть хоть девчонок поддержит немного, а то, как былинки, качаются от голода. А про мышонка умолчала». Женщина извинилась. Мы ей ответили: А может и выжить этот хлеб помог, да доброта людская. И мы, три девчонки, не подвели деревенских, вышли в люди. Они к нам всегда с уважением относятся.

Дом наш остался холодным (до войны поставили без пакли и мха, а за войну осел, так что уже не проконопатить).

В 1946 году у нас появился отчим. По просьбе мамы я стала звать его папой, и сестрёнки тоже. Он фронтовик, имел орден Красной Звезды, несколько медалей да два тяжёлых ранения (вот и всё богатство). Прожили они с мамой не менее 30 лет. Вот и сравниваю его с нынешними неродными отцами. И вижу, что он совсем другой был, человек из того поколения, что прошло горнило войны, но не растеряло доброты. И отчим тоже. Мы выросли, выучились. Я – учитель. Римма – бухгалтер. Нина – строитель. Теперь уж нет родителей в живых, а мы всё помним их. Похоронены они рядышком (тут же и мой сын Николай). Могилки всегда ухожены.

Когда я училась в 5-м классе (в голодный год) мне, как лучшей ученице, давали от школы хлебную карточку (400 г. в день). Я приходила в магазин и, стоя в очереди, всё мечтала о том, чтобы продавец дал хлеб с довеском (хлеб тогда был весовой). Тогда я брала довесок в рот и просто, как конфетку, сосала, чтоб подольше чувствовать вкус хлеба. А если довеска не было, все 400 грамм приносила домой не тронув. Дома ждали сестрёнки. Они уже съели свою порцию баланды. Приходилось с ними делиться и хлебом, и так называемым супом.

В августе 1947 года стало легче. Созрели семена клевера. Мы их приносили домой, толкли в ступе, а потом мама приносила из города ситро, мы заливали клевер сладкой водичкой и ели. Потом поспела рожь. Из зерна стали варить кашу. Председатель колхоза Н. И. Ячин молчаливо разрешал женщинам брать несколько горстей зерна. Потом он так и говорил:

– А если я не дам им несколько горстей, то некому будет хлеб убирать. Всеждали, чтобы хоть чёрного хлеба поесть вдоволь. Потом всё наладилось. В 6-м классе вступила в комсомол. До сих пор в памяти номер первого комсомольского билета (27264549), а второй билет и сейчас храню.

За всё своё детство ни разу не пришлось побывать в пионерском лагере. Зимой учёба, летом работа, работа. Всплывают в памяти эпизоды детства, опалённые войной. Три девчушки дома, мал – мала меньше. У младшей сестрёнки я и Римма были няньками (бабушка Анна умерла в феврале 1943 года. Нине было 3 года). Однажды копали картошку, а Нина бродила, бродила, путаясь в картофельной ботве, устала, видимо, и уснула. Хватились, а малышки нет. Бегали, плакали, искали. Через какое-то время она проснулась, встала, стоит и улыбается. Нашлась потеря. Бывало, и подшлёпнем её. Воли хочется, а с ней куда убежишь? Вечером она жаловалась маме: – Меня били. А мама в ответ: – Били да не убили и ладно. Трудно тогда было с сахаром. Дадут к чаю чайную ложку песку и всё. А мы уж больше и не просили, понимали взрослых. Откроешь шкаф, а там ни хлеба, ни сахара. Хлопнешь дверцей посильней и опять на улицу. В конце войны в нашем недостроенном доме жили солдаты (стояла в деревне воинская часть). Поваром был Костя Демченко. Он всегда нас чем-то угощал. Один раз мы уронили пустую солдатскую кухню в пруд, испугались и убежали на Левоново (боялись повара, так как он сказал: – Всех на телят переделаю). Один из солдат Пётр Захаров, охотник-сибиряк, запомнился. Он маму всё замуж звал. Очень добрый был. Он отстреливал лосей для в\ч, подвозил воду с реки (в колодцах зимой вымерзла) и для жителей деревни привозил воду. Работал на уборке льна и хлеба так скоро, что 10 женщин за ним не успевали снопы вязать. После войны он снова звал маму к себе, в Сибирь (в леспромхоз где-то около Тобольска), а она не решилась ехать. Вот сейчас я думаю, а если бы он жил с нами, нам жилось намного легче, были бы как за каменной стеной. Не чета Василию Фёдоровичу (отчиму), хотя он был тоже добрый, но… не во всём умелый. Вот недавно я упомянула местечко Левоново, где знали каждый кустик, где какая ягода растёт. Через Левоново тянулась канава далеко-далеко. По-детски рассуждали, что мол до Москвы доведёт. Решили проверить. Долго шли, бежали. И вывела нас эта канава к соседней деревне Лисицино. Вот вам и Москва! Москва казалась совсем близко. Видели где-то в районе Грибково пожарную вышку – думали, вот там и Москва, и Кремль. Какие же наивные были! Пасли с двоюродным братом колхозных овец. Повстречали цыганку. Та нагадала, что найдём кошелёк со 100 рублями. Искали. Не нашли. Обманула цыганка.

Цветы мы очень любили. Плести венки – одно из любимых занятий было. У кого лучше? Да у всех красиво получалось, особенно венки. Кто-то выпрашивал у девчонок, кто-то выхватывал из озорства. Но обид не было. Цветов хватало на всех. (Об этом можно прочитать в моём стихотворении «Детство, опалённое войной»! ). Моя тихая родина – деревенька Ельцино, где жили замечательные люди. На фронт ушли 14 человек, вернулись 7. Остались сиротами 14 детей, в том числе и мы трое. Все жители деревни чем-то добрым знамениты. Один ёлку устроил для малышни, другие поднимали 5-и парнишек, оставшихся без матери, третий отдал тулуп пастуху, так как тому нечего было надеть. Кто-то угощал мёдом, разрешал рвать черёмуху, у других лакомились яблоками. Иной в голодную пору находил картофельную оладушку для чужого ребёнка (для меня), хотя своих было семеро. Потом многие уехали в город к своим детям. Моя мама дольше всех жила в деревне. Но случилось, что бабушки – старушки со своей снедью приходили из города в деревню: – Клавдия, мы к тебе, говорили, – Захотелось на родину. И несколько дней попивали чаёк из самовара да вспоминали прожитое. А потом довольные уезжали. Наверное, благодаря им, я и полюбила поэзию Некрасова, когда будучи школьницей, по их просьбе читала отрывки о хозяйке без мужа в дому, о берёзе без вершины из поэмы «Мороз Красный нос».

Давным – давно, в детстве, мы любили смотреть в бездонное голубое небо, давать названия облакам (вон гора, а вон-вон рыбки плывут), смотрели на чистую воду в реке Лоста. Весной слушали звон капели. Любили и осень с её золотом и журавлиными прощальными криками. И дружили по-настоящему. Девчонок в деревне было много. Но подруга одна Вера Вера Лохова (теперь Антонова). В детстве и юности не мыслили и дня прожить друг без друга. Помню однажды, когда возвращались из школы, около кладбища напугали нас парни. Все убежали, а Вера отставала (после больницы была). Схватила я её за руку и побежали вместе. Кажется, мелочь? Да нет! У обоих испуг прошёл, потому что вместе были. Потом она переехала жить в город. Но очень часто – то я приезжала к ним на Малую Фроловку, то она к нам в деревню. Что сближало нас? Может стеснительность. Нам неудобно было громко смеяться, осуждать других. Мы просто жили открыто и честно, так, чтоб рядом с нами и другим хорошо было. Доверяли друг другу все свои тайны. И сейчас, когда мы уже поседели, остаёмся всё равно подругами, хотя встречаемся и не часто. И всегда рады друг другу.