Ирина Красногорская - Великая княгиня Рязанская

• Название: Великая княгиня Рязанская
• Автор: Ирина Красногорская
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4444-7447-1

Дочь великого князя Московского Василия Темного Анна выходит замуж за великого князя Рязанского, которого знает с детства, но не любит. Гордая и честолюбивая Анна надеялась править вместе с мужем, однако молодой князь властью делиться не намерен. Только после смерти мужа она становится полновластной хозяйкой княжества и убеждается, что власть не стоит принесенных в жертву любви и таланта.

---

– Прости меня, сестра, грешен я, – смиренно, как матери, сказал Юрий, – совсем забыл, что Великий пост. Но грешить так грешить! – Он подвинул к себе пиалу. И хотя Юрий говорил по-русски и обращался к ней, Анне показалось, что слова его больше предназначались татарину. Тот сразу хлопнул пухлыми ручками, отдал распоряжение татарке, и она проворно поставила перед Анной плошку с двумя большими яйцами – ну кто же из православных ест яйца в Великий пост?

– Ешь, Анна, не то ты совсем обессилишь. Напоститься ещё успеешь: чай, не домой едешь, – сказал татарин по-русски, совсем, как отец сказал. И Анна, плача, съела два гусиных яйца. И об этом как о самом своём большом грехе говорила на первой монастырской исповеди.

7

В монастырь приехали незадолго до захода солнца, Анну ждала какая-то постель, а Юрий через час-другой должен был опять отправится в путь – опять седло, опять скользкая дорога – двадцать вёрст до княжеского терема в Серпухове. Устав обители не позволял гостям-мужчинам ночевать в монастыре, и ворота входящему и отъезжающему открывали только от восхода до захода солнца.

Юрий немного поговорил с настоятельницей наедине, потом кликнул пригорюнившуюся в коридоре у стены Анну.

– Христос воскрес, деточка! – ответила на Аннин поклон настоятельница и протянула для поцелуя руку. Рука оказалась холодной, обветренной и пахла огуречным рассолом. «От цыпок», – отметила Анна и, спохватившись, откликнулась:

– Воистину воскрес, – с удивлением соображая, почему настоятельница произнесла такое несвоевременное приветствие – до Пасхи было ещё далеко.

– Не приглашаю тебя сесть, деточка, – вижу, седло тебе было не в пору. Как же это так, братец, – отправить девочку в далёкий путь и не пригнать седло?

– Да мы не рассчитывали верхом ехать, – засмущался Юрий. – Весь скарб на дороге бросили: постель, одежду, снедь. Когда теперь прибудет…

– Ни Анне, ни нам этого ничего не нужно, братец. У нас общежитийный устав. Анна будет жить, как другие послушницы, и тех денег, что ты оставил, братец, вполне хватит.

«Почему она так часто говорит “братец”?»

И будто поняв, о чём Анна подумала, настоятельница объяснила:

– Мы родственники, деточка, – я тоже правнучка князя Владимира Андреевича. Но здесь, в стенах монастыря, наше родство ничего не значит. И я хочу, чтобы ты о нём ни с кем не говорила. Всё равны перед Богом. А здесь, в обители, княгиня и простолюдинка – все мы Христовы невесты. И всех нас привело сюда горе. Однако, – она улыбнулась, – есть всё-таки кое-какие отличия: ты, к примеру, только послушница, хотя и будущая великая княгиня, а я настоятельница. Не забывай об этом и веди себя со мной согласно нашим нынешним чинам. Христос с тобой! – Она позвонила в колокольчик – вошла с поклоном горбатая чёрная старушка. И только при виде её Анна заметила, что настоятельница молода, разве что немного старше Юрия и поразительно хороша собой.

– Отведи отроковицу в Ларисину келью.

– Но, матушка Ксения, там ведь…

– Отведи, отведи!

– Я провожу Анну, посмотрю, как устроилась?

– Долгие проводы – лишние слёзы, – усмехнулась настоятельница, – а тебе, братец, пора в дорогу – скоро солнце сядет.

Видимо, застеснявшись строгой Ксении, которой из-за молодости и красоты никак не шло звание матушки, Юрий не решился поцеловать сестру, лишь передал материнское благословение – искусный список с чудотворной иконы святой Анны, к её ризе и приложился. И тут померещилось Анне, что у святой и у молодой настоятельницы одно и то же прекрасное лицо.

В келье, куда привела Анну горбатая инокиня, прежде жила схимница Лариса, но недели две как келья пустует, а потому и выстыла, объяснила старушка. Печки в этой крохотной каморке не оказалось. И убранство её поразило Анну невиданной бедностью: киот с совершено чёрными образами, аналой перед ним, на котором раскрытая толстенная книга с забытыми на ней очками, словно Лариса внезапно вышла и сейчас вернётся, и покрытый рогожей топчан, в головах которого лежало вместо подушки гладко обструганное полено.

Да под топчаном громоздились какие-то цепи, гирьки и что-то похожее на конскую сбрую. Анна глядела на эту справу с брезгливым страхом: видимо, ею схимница умерщвляла свою плоть.

– Ты, девка, сиротинушка, что ли? – спросила монахиня с сочувствием, помогая Анне переодеться.

– Я? – изумилась Анна и тут же впервые произнесла это уничижительное слово применительно к себе: – Сирота…

– А бельишко на тебе, девка, шёлковое, не по званию, – укорила монахиня. – В обители такого не носят, не положено.

В княжеском тереме в Москве такое тоже не носили постоянно. Мария Ярославна дала его дочери лишь в дорогу – в шёлке не заводятся вши.

– В наше оденешься, – монахиня протянула грубую, плохо отстиранную, всю в каких-то пятнах рубаху.

– Мне бы помыться, – попросила Анна, изо всех сил стараясь справиться с отвращением, понимая, что ей в её нынешнем бесправном положении придётся надеть чужую затасканную рубашку, и пытаясь всё-таки хоть как-то оттянуть эту минуту. А мыться она не любила.

– Э, да у тебя месячные! – все ещё с удивлением разглядывая шёлковую рубашку, воскликнула старуха. – В храм тебе нынче нельзя.

Всё это старуха проговорила с суровой значительностью, будто раскрыла неожиданное преступление и вынесла справедливый приговор.

– Не, нет, – залепетала Анна испуганно, оправдываясь и стыдясь (о месячных она лишь слыхала от мамки), – это от седла.

– А ну скидай портки: негоже в монастыре женском да в мужской одежде.

Анна послушно оголилась, осталась в одних шерстяных носках.

– Не мыть тебя, а мазать надо, девка: ишь, все ягодицы в кровь стёрла. Обожди, за мазью сбегаю. А ты, если что, кричи Агнию, меня то есть.

Анна осталась одна, голышом, в чужом неприглядном ледяном обиталище. Говорят, голод – не тётка, а холод – что? Она надела застиранную рубашку, легла на покрытый несвежей рогожей топчан, укрылась ношенной кем-то рясой.

Матушка Агния не шла, сон тоже не шёл. Шею ломило от полена, ряса не грела. Догорела на аналое свеча. Лишь краснела лампадка у киота, куда Анна не успела поставить свою чудотворную. За оконцем, затянутым бычьим пузырём, мартовский вечер превращался в ночь. Уже несколько раз, отмечая час, ударяли в било. Никогда Анне не было так одиноко, так плохо, так жалко себя. «Неужели это навсегда?» – подумала и громко заплакала. А ведь совсем недавно она хотела постричься в монахини, чтобы заниматься иконописью, и вот, попав в монастырь, забыла об этом.

Отзываясь на её плач, кто-то резко пискнул под топчаном, легко скакнул к Анне на ноги, стремительно пробежал по её скрюченному телу к накрытой голове, за ним другой, третий – лёгкий и быстрый. Котята? Крысы! Анна онемела от испуга и не сразу вскочила. Но, вскочивши, сразу метнула в нахальных тварей сапоги, один за другим, едва не кинула подвернувшуюся под руку в темноте чудотворную, прижала её к груди, как оберег, и отбежала к окну. Она не стала кричать: кого звать – за толстенными стенами чужие. И эти жестокие черницы нарочно оставили её с крысами один на один. Дотянуть бы до утра, а там… она найдёт способ, чтобы послать весточку Юрию, умолит взять его к себе. Только бы лампада не погасла. Но слабенький огонёк вдруг трепыхнулся и потонул в кромешной тьме. Анна кинулась к двери – она не была заперта. По полутемному коридору со свечей в руках спешила горбатая старушка.

– Ой, девонька, прости – припозднилась: игуменья перебила мои задумки. Насилу с послушанием управилась – и сразу к тебе. А ты чего не спишь? Сесть-лечь не можешь? – втолкнув Анну в келью, тараторила старушка. Анна не могла вставить в её речь ни слова, таким плотным потоком она катилась. – Уж не крысы ли тебя одолели? Ох, дура я, дура, – забыла упредить, что свойские это твари, ручные. Лариса их приручила. А ты плакала небось – они на плач сбегаются. Она, вишь ли, Лариса, плакала много украдкой. Да ты одевайся, скоро служба начнётся. Смажу твои раны после, а даст бог, и сами затянутся.

Старуха принялась одевать Анну и справлялась куда проворнее, чем её былые служанки.

Отличающаяся от прочих послушниц теперь только небольшим ростом, Анна вышла со старушкой в коридор, по которому уже направлялись к храму инокини. Молодые, быстрыми лёгкими тенями проскальзывали мимо девчонки и горбатой старухи, а дряхлых, натужно опирающихся на палки обгоняли они.

– Всё не успеваю спросить, как зовут тебя, девонька?

– Анна.

– Имя какое славное – тихое, мягкое, словно шелест майской травы. Да, я тебе давеча про Ларису начала… Вообще-то мы друг о друге не рассказываем, друг друга не расспрашиваем, но тут случай особый. Она дитя своё нерождённое погубила, замолить грех не могла и всё плакала. А твари эти жалели её. Да. И понять не можем мы, от кого они, от Бога или от Диавола. Известно, что человек «есть поле битвы Бога и Диавола».