Екатерина Риз - Жили-были

• Название: Жили-были
• Автор: Екатерина Риз
• Жанр: Русское современное

Жили-были!.. Как бы хотелось сказать так о своей жизни. Начать рассказ о любви и верности, достатке и сопутствующей удаче. Но Саше Богатырёвой не так повезло, её жизнь мало походила на сказку. И в довершение всего она полюбила человека, которого сестра-красавица когда-то в юности выбрала в свои верные рыцари. Разве это можно посчитать счастливой судьбой? И когда рыцарь отправляется в дальнее странствие, это кажется благом. С глаз долой – из сердца вон. Но проходят годы, и рыцарь возвращается.

---

Допила залпом, пытаясь проглотить хлебец. И всё равно заговорить так сразу не смогла, тем более, нужно было разыграть спокойствие… Если спокойствие, вообще, можно разыграть, и если о нём речь в эту минуту идти может.

– Ефимов?

Лика кивнула с определённым удовольствием и намёков.

– Ефимов. Ума не приложу, где Каравайцева его выловила.

– Значит… он вернулся в город?

– По всей видимости. Хотя, на мой порог ещё не приползал. Будет любопытно на него взглянуть, правда? – Анжелика поднялась, отвернулась от Саши. – Выпьем ещё?

Пользуясь тем, что сестра её видеть не могла, Саша зажмурилась. То ли от шока, то ли уже от ужаса. Губы вытерла, хотя, на самом деле, пыталась понять, трясутся или нет. Вроде не тряслись, и даже в кривой улыбке получилось их растянуть, когда Анжелика подошла к ней, чтобы забрать пустой бокал.

– Мне Алёна ничего не говорила… про Ефимова.

Лика плечами пожала.

– Со мной тоже откровенничать не стала. Только сказала, что он сам позвонил, сказал, что придёт. Узнал от кого-то.

– Так может… он давно в городе?

– Может, и давно. – Лика снова устроилась напротив, но на Сашу не смотрела. Взгляд был устремлён вдаль, а на губах появилась вызывающая усмешка. – Он уезжал с наполеоновскими планами, помню, что мне говорил. И вот приехал обратно. И что-то мне подсказывает, что живёт в квартире матери.

– И что в этом такого?

Лика плечами пожала.

– Да ничего. Это всего лишь Ефимов. – Анжелика улыбнулась, отсалютовала Саше бокалом и сказала: – Выпьем. За субботу. Будет весело.

Саша ничего не сказала, но вина выпила. Сделала несколько больших глотков, а про себя сказала: за прошлое.

Но чего она точно не хочет, чего не желает больше видеть, так это того, как отец её сына, снова упадёт в ноги к её сестре. Удружила, Каравайцева, ничего не скажешь.

Но при всём душевном ужасе и сопротивлении, теперь Саша точно не пропустит субботнюю встречу. Хотя бы ради того, чтобы просто взглянуть на НЕГО… Спустя девять лет.

2

Конечно, никакого жёлтого платья Саша себе не купила. По нескольким причинам. Во-первых, в отличие от Анжелики, её бюджет не предусматривал отдельной статьи для нарядов, ей никто отступных и приданного не оставлял, и лишние средства взять было неоткуда. А во-вторых, после того, как первое волнение улеглось, и она смогла сделать первый вдох, и к ней вернулось рациональное мышление, она подумала: с какой стати?.. В том смысле, что она не должна думать о Ефимове, а уж тем более думать о платьях и о чём-то подобном, в желании что-то доказать или поразить его воображение.

Но это так странно, прошло девять лет, и она даже от имени его отвыкла. Толя Ефимов. Звуки из другой, давно позабытой жизни. Где она молодая, неопытная и вечно смущённая пламенем, что её озаряла сестра. Толя был одним из тех, кого это пламя опалило не на шутку. Все годы учёбы он добивался любви Анжелики. Не расположения, не симпатии, а именно любви, потому что Толя Ефимов всегда хотел всего самого лучшего, и властвовать над этим безраздельно. И Лику он видел своей – женой, любовницей, спутницей жизни, в то время, в том возрасте, это казалось не таким уж и важным и существенным. Он хотел её, и этого было достаточно, чтобы идти к своей цели, не оглядываясь по сторонам. И Саша прекрасно помнила, что она той стороной, в которую Толя забывал посмотреть, и была. Стояла и наблюдала за тем, как всё рушится. Отношения Лики и Ефимова были подобны грому – громкие и устрашающие, но с каждым раскатом всё менее впечатляющие. И, в конце концов, Толя уехал, в один день, собрался и исчез из их жизни. Даже не ведая, какое воспоминание и наследие после себя оставил. И Саша давно перестала ждать его, строить какие-то планы, представлять их встречу. Она даже перестала об этом мечтать и этого хотеть. Сейчас она боялась правды. Что Толя узнает, а особенно, Митька…

Её сыну восемь лет, и он, без сомнения, как любой мальчишка, нуждается в мужском воспитании, и как любой любознательный ребёнок, время от времени задаёт вопросы про папу… И Саша каждый раз в ужасе замирает, не зная, что сыну говорить. Тётя Валя ругала её за ту бездарную сказку, которая больше на отмазку смахивала, о том, что папа не может с ними жить, что работает, что… Что бы ещё придумать?

– Всё сложно, Митя. У взрослых всё так сложно бывает. Мне жаль…

Тётка её за это ругала. Потому что было понятно, чем старше Митька становится, тем больше понимает. И скоро он начнёт задавать совсем другие вопросы, по крайней мере, ответов будет ждать других, более конкретных. И Саша это знала. Раздумывала над тем, какой тон избрать: мягкий и обещающий, или категоричный, не оставляющий надежды? Ещё совсем недавно склонялась ко второму. Знала, что будет трудно и больно сказать сыну, что папа… что папы нет, и ждать незачем, а вот теперь… Ефимов вернулся в город. И в субботу она с ним встретится.

Совершенно не знает, чего ожидать. С какой целью, с победой или поражением он вернулся? Как выглядит спустя девять лет? Что скажет ей при встрече? В этом месте можно было печально улыбнуться. И впервые за много лет позволила себе вспомнить, причём очень ясно и чётко, будто это было несколько дней назад, его голос и улыбку. И его:

– Привет, малыш.

Она всегда была для него малышом. Сначала крутящимся под ногами и мешающим, потом милым щеночком, с которым можно пошутить и посмеяться, в ожидании Лики, а потом… он уехал, не вспомнив о малыше, который дома вопил от восторга, веря, что всё только начинается. Толя её любит!

– Дурацкие фотографии, – пробормотала Саша, разглядывая огромное количество снимков, разлетевшихся по покрывалу на постели. Сама достала коробку с фотографиями с антресолей, сто лет этого не делала, не позволяла себе, не желая расстраиваться и раскисать, а вот сегодня, проснувшись утром и первым делом вспомнив о предстоявшей в субботу встрече, поддалась желанию вспомнить его лицо. Точнее, убедиться, что помнит.

С фотографий, почти со всех, смотрело его лицо. Толя был душой компании, без него не обходились ни одни студенческие посиделки. Ни без него, ни без Лики. В этом смысле они друг другу весьма подходили. А так как Саша была самой младшей и, следовательно, всегда трезвой, фотографировала зачастую она. Так что удивительного, что Толино лицо присутствовало практически на каждом снимке? И сейчас Саша разглядывала фотографии, и чувствовала, как у неё сжимается сердце. Не от тоски, нет. И даже не от страха перед встречей. Она смотрела на Ефимова и чётче, чем за все последние девять лет, понимала, что видит своего сына в будущем. Да, сейчас сходство ещё не так бросается в глаза, особенно людям, которые не желают приглядываться, но она-то… она всё видит и замечает. И улыбку, и непослушные кудри, которые падают на лоб, и нос с небольшой горбинкой… Жесты, а ещё невероятный, не проходящий задор в глазах.

В какой-то момент не выдержала, отодвинула от себя фотографии и даже отвернулась. Сердце стучало, и всё в дурном предчувствии. И бесполезно было говорить себе, что он не знает. Сегодня не знает, завтра… Может, не ходить на встречу? Отсидеться, как всегда, в сторонке, подождать, пока Ефимов снова скроется на необъятных просторах родины, а то и за её пределами. Вот только существует опасность, что не скроется, что он вернулся насовсем, а уж когда увидит Лику… Можно будет только истерически рассмеяться, если этот дурак пойдёт по проторённой дорожке. А чтобы не смеяться истерически, оказавшись в невероятно дурацкой ситуации, придётся пойти и самой разобраться в происходящем. Потому что Саша совершенно не представляет, как после будет выпытывать подробности у Каравайцевой или у сестры. Алёнка, наверняка, станет возмущённо фыркать, а Лика смеяться и жеманно отмахиваться. Она любит наводить тень на плетень, её это забавляет.

– Дурацкие, – повторила она злым шёпотом, а в следующее мгновение с ужасом уставилась на взъерошенного сына, который заглянул в её комнату. Только с кровати поднялся, зевал и тёр глаза, переминался с ноги на ногу.

– Мам, я проснулся, – оповестил он. Моргнул, посмотрел с любопытством. – А ты чего делаешь?

Саша поторопилась прикрыть фотографии краем покрывала. Сыну улыбнулась.

– Ничего, разбираю кое-какие вещи. – С постели поднялась, распахнула дверь и сына поцеловала. – Молодец, что сам встал. Иди, умывайся, я приготовлю завтрак.

– Хочу гренки!

– Хорошо, гренки, – не стала спорить Саша. Митьку в ванную отправила, а сама торопливо сгребла снимки в одну кучу и сунула в коробку. Правда, те мялись и сопротивлялись, как могли, и Саша даже разозлилась настолько, что собралась эту злосчастную коробку тотчас отправить в мусорное ведро. И плевать, что на них Ефимов, плевать, что она сама ещё с хвостиками и с целым сердцем, наплевать, что эти фотографии – память не только о её прошлом. На них ещё Алёнка на два размера меньше, для неё это, наверняка, ценно, да и Мишка Стариков ещё без бородки и подтянутый. При жене в последние три года расслабился, брюшком обзавёлся. Поэтому Саша эти фотографии столько лет не выкидывала, хотя, за последние лет семь, ни разу не доставала и не смотрела. Не хотела. И сейчас с трудом закрыла крышку и поторопилась спрятать её обратно в шкаф. Ещё бы так просто, как закрыть дверцу шкафа, вернуть себе душевное равновесие.