Андрей Франц - Беспредел и тирания. Историко-политические очерки о преступлении и наказании

• Название: Беспредел и тирания. Историко-политические очерки о преступлении и наказании
• Автор: Андрей Франц
• Жанр: Политика

Что есть тирания? Абсолютное зло из учебников политологии или естественная реакция общества на социальный эгоизм властвующих элит? А сами элиты? Соль земли и цвет общества или сложноорганизованный социальный паразит, неизменно ввергающий подчиненный социум в кризисы и катастрофы? Об этом размышляет автор, всматриваясь в тиранические режимы, – начиная со старших греческих тираний и заканчивая правлением Ивана Грозного.

---

«Утверждали, будто народный трибунат предохранил Рим от тирании. Если бы это и было правдой, то все-таки это не имело бы важного значения; перемена формы правления сама по себе еще не составляет несчастия для народа, а для римлян несчастием было скорее то, что монархия была введена слишком поздно, т. е. после того как физические и душевные силы нации истощились»118.

Вот оно – главное! Монархия в Риме утвердилась слишком поздно, то есть после того, как физические и душевные силы нации истощились. Установление монархического режима во времена Спурия Кассия, при живом еще римском народе, создало бы невероятной силы импульс дальнейшего развития римского мира. А вот монархический режим, фактически созданный в рамках тирании Цезаря и унаследованный затем Октавианом-Августом, пришел, увы, слишком поздно. Когда народа уже не стало. Но и попытка Мария, и даже, наверное, Гая Гракха случились уже слишком поздно для римского народа.

19. Цезарь. Рок сильнее гения!

Итак, от тирании Мария до тирании Цезаря прошло более полувека. Это были страшные десятилетия. Бесконечные войны, восстания, революции и реставрации. Но было ясно одно. Вся органическая структура римской республики погибла. «… от нее не оставалось ничего, кроме аморфной массы более или менее разнородных элементов. Риму угрожала опасность полной анархии и внешнего и внутреннего разложения государства. Политическое развитие определенно шло к деспотизму. Спор шел еще лишь о том, будет ли деспотом замкнутый круг знатных семейств, сенат, состоящий из капиталистов, или же монарх»119.

«Даже самый разумный государственный деятель оказывался в положении врача, который находится в мучительной нерешимости, продлить ли агонию умирающего или сократить ее. Не подлежит сомнению, что для Рима было бы тем лучше, чем скорее и решительнее тот или другой деспот устранит все остатки старого свободного строя и найдет новые формы и формулы для того скромного благосостояния человеческого общества, которое совместимо с абсолютизмом»120.

Последняя из римских диктатур, диктатура Цезаря, совершенно естественно и ожидаемо перетекла после его убийства в принципат Августа. Случилось то, чего уже не могло не случиться. Империя пришла на землю гордого Рима. Вот только земля эта была уже пуста и бесплодна, ибо не было на ней народа. Наемная армия и наемная бюрократия – таковы были теперь опоры монархического режима.

Понимал ли это последний тиран Республики? Скорее всего, нет. Для него единоличное правление означало что-то вроде восстановления народной монархии Сервия Туллия, где величественный союз царя и народа кладет предел безумным и безудержным притязаниям аристократии. Ведь конечный итог этих притязаний Цезарь видел своими глазами. Гибель народа и разрушение государства.

Не мог пройти мимо этой удивительной духовной близости политических режимов и наш с вами рассказчик, Теодор Моммзен. «Но еще поразительнее, – пишет он, – …внутреннее родство монархии Сервия Туллия с монархией Цезаря; если древние цари римские при всем их полновластии были все-таки повелителями свободной общины и к тому же являлись заступниками простого народа от обид со стороны патрициата, то и Цезарь ставил себе задачей не упразднить свободу, но осуществить ее, и прежде всего сломить невыносимый гнет аристократии. Нас не должно также удивлять, что Цезарь, всего менее бывший политическим археологом, обратил свои взоры за полтысячелетие назад, для того чтобы найти образец для своего нового государства. …Цезарь так же сознательно пошел по стопам Сервия Туллия, как впоследствии это сделал Карл Великий по отношению к нему самому и как Наполеон, по крайней мере, старался опереться на пример Карла Великого»121.

И, тем не менее, политическому идеалу Цезаря не суждено было сбыться. Ибо для народной монархии эпохи Сервия Туллия недоставало теперь главного компонента – народа. Империя, заложенная Цезарем, могла теперь быть только военно-бюрократической. Удерживаемой лишь наемной бюрократией и наемной армией. Удерживаемой до поры, до времени. До тех пор, пока бюрократия, а затем и армия не сообразят, что в состоянии не только удерживать власть императора, но назначать ее. И наступает эпоха «солдатских императоров». Но это уже не важно. Ничто не важно после того, как исчезает народ!

Осознавая высочайшею трагедию рассказываемой им истории, Моммзен сам в своем повествовании поднимается на уровень древнегреческих трагиков: «Рок сильнее гения! – пишет он. – Цезарь хотел стать реставратором гражданского строя, а сделался вместо этого основателем ненавистной ему военной монархии, он ниспровергнул владычество аристократов и банкиров в государстве лишь для того, чтобы на его месте водворилось господство солдатчины, и привилегированное меньшинство по-прежнему угнетало и эксплуатировало нацию»122.

Вместе с тем, нельзя не отдать должное. Монархия, выросшая из тирании Цезаря и занявшая ее место, сумела на целых четыреста лет затормозить обрушение римского общества. Более того, Рим времен империи знал времена подлинного могущества и блеска.

Но, увы! Могущественная римская империя, потрясая своей мощью, охраняла уже лишь блестящий, но пустой остов. Остов, лишенный внутреннего народного содержания. Ведь римский народ был выжжен в войнах, революциях и гражданских конфликтах. А еще более – был заменен другим народом. Главным достоинством которого, с точки зрения аристократии, было наличие рабского ошейника и абсолютная зависимость от воли господина. Ведь именно так и должен выглядеть идеальный народ – не так ли?

Проблема лишь в том, что любой государственный остов, лишенный народного содержания, пуст и неустойчив, как бы блистательно и грозно ни смотрелся он со стороны. Так и римский императорский остов, оставленный без подпитки народом Рима, рухнул ровно тогда, когда в Средиземноморье пришли новые народы.

III. Кто же вы, «лучшие люди»?

В предыдущих двух главах мы с Вами, уважаемый читатель, весьма внимательно и подробно рассмотрели, как аристократия, элита, лучшие люди, раз за разом, доводили свои общества до катастрофических системных кризисов. Увидели мы и то, как из этих кризисов с необходимостью вырастали тирании, обрушивающие на аристократическое сословие всю мощь «пролетарского гнева». Ведь именно на низшие сословия опирались в рассмотренных случаях греческие и римские тираны в своей борьбе против лучших людей.

Но можем ли мы в чем-то обвинять греческую и римскую аристократию? Можем ли мы ее в чем-то серьезно упрекнуть? Отнюдь. Ведь и те, и другие действовали, исходя из своих представлений о правильном устройстве общества. О том, как надо. О том, что в жизни естественно и правильно. Фактически, они действовали, исходя из своей природы. А это, пожалуй – самое глубокое, предельное основание для любого социального действия. По-другому никто никогда поступать и не может. Ни аристократ, ни пролетарий. Другое дело, что представления о правильном устройстве общества у аристократии и народа существенно разные. Но народ нас пока не интересует. Мы же с вами исследуем лучших людей, не так ли?

Так вот, аристократические, элитаристские представления о правильном устройстве нашего мира хороши всем. Как правило, они и интересны, и остроумны, и глубоки, и даже эстетически привлекательны. У них есть лишь один недостаток. Время от времени, с пока что не просчитанной социальными науками периодичностью, эти представления приводят аристократию под топоры тираний. На виселицы и в изгнания. В ГУЛАГи, на лесоповалы и прочие малопривлекательные места.

В чем же суть аристократических воззрений на мир? О, на эту тему написано множество великих и прекрасных книг! Некоторые из них мы чуть позже даже на секунду—другую откроем. Но лишь на чуть-чуть. Просто не хватит ни времени, ни книжной площади для того, чтобы пересказывать все их подробно.

Однако можно ли в одной фразе, в одном предложении, в одном абзаце сформулировать самую суть аристократического взгляда на мир? В принципе, да. Если коротенечко, то вся аристократическая философия, со всеми ее аристократическими потрохами, умещается в следующем утверждении:

ВСЕ ВОКРУГ ГОВНО, И ТОЛЬКО МЫ, ИЗБРАННЫЕ, Д’АРТАНЬЯНЫ!

Вдумайся, уважаемый читатель, в эту великую максиму, вчувствуйся в нее, вживись, сделай ее своею плотью и кровью – и ты сам не заметишь, как легчайшей пушинкой взлетишь к сияющим вершинам социального Олимпа. Туда, где восседают, делают свои дела, перетирают проблемы, принимают решения ЛЮДИ, то есть люди в полном и безоговорочном смысле слова. Те, кого только и можно считать собственно людьми. Ибо остальные…. Для них замечательная польская аристократия изобрела очень правильный и выразительный термин, с удовольствием взятый на вооружение наиболее честными и последовательными из современных российских элитариев.