Алла Антонюк - Духовные путешествия героев А. С. Пушкина. Очерки по мифопоэтике. Часть 2

• Название: Духовные путешествия героев А. С. Пушкина. Очерки по мифопоэтике. Часть 2
• Автор: Алла Антонюк
• Жанр: Психология

Книга продолжает путешествие читателя в глубины художественного сознания Пушкина. Мы снова пускаемся в приключения с его героями – духовные «путешествия» в их рыцарском – авантюрном – понимании. Мудрость, требуемая для исцеления души, – в глубинах нашей психики. Эти прозрения Пушкина необыкновенно глубоки в таких его произведениях, как «Гробовщик». Завершив свой душевный кризис, герой возвращается в реальность, которая благодаря «путешествию» преобразилась неким тонким и глубоким образом.

---

Меланхолия, как и болезнь вообще, причастна духовному плану бытия. Это бурное открытое сострадание к прошлым бедам других, ведущее к мистической любви к человечеству, природе, Богу, славе, добродетели, отечеству и т. д. Она удаляет от материального мира и приближает к духу. И наличие меланхолии – это всегда свидетельство избирательного дара проникновения в потустороннее измерение.

Меланхолия, как литературный приём, в своё время заражает и Stürmer’а Гёте, и классика А. Шенье, и пессимиста Шатобриана, и уж, конечно, находившихся при смерти таких французских поэтов как Жильбер, Мильвуа и Луазон, страдавших чахоткой, не говоря уже о вполне здоровых и преуспевающих в жизни поэтов, таких как Ламартин, но которые, как и Ленский, начинали петь:

…поблекший жизни цвет,
Без малого в осьмнадцать лет. (2:X)

Поскольку стремление писать – есть способ прикоснуться к «заманчивой загадке» жизни и смерти, а значит к запредельной реальности, у элегических поэтов, каким был и Ленский, чрезвычайно распространён был мотив предчувствия скорой смерти. И чаще всего свои скорбные чувства они выражали, бродя «в роще», «при свете луны»… О меланхолических прогулках Ленского Пушкин также неоднократно отмечает в романе:

Он рощи полюбил густые,
Уединенье, тишину,
И ночь, и звезды, и луну… (2: XXII)

Излюбленный пейзаж любой элегической поэзии – руины, кладбища, звон колоколов, тусклая луна, картины осенней увядающей природы. И Ленский прилежно испещрял альбомы Ольги нежными элегиями и сельскими видами. Меланхолию как поэзию скорби и печали Пушкин представил некой рекой «живых слёз» – «живых истин»:

И полны истины живой
Текут элегии рекой. (6:XXXI)

И в этом определении романтической поэзии как «истины живой» подчеркнуто всё несовершенство материального мира в сравнении с его трансцендентальным прообразом.

Современник Пушкина, французский поэт Жильбер в своём стихотворении «L’Amant désespéré» («Безутешный любовник») идёт под сень мрачных лесов искать успокоения для своей печали:

Forêts solitaires et sombres,
Je viens, dévoré de douleurs,
Sous vos majestueuses ombres
Du repos qui me fuit respirer les douceurs.

Gilbert. «L’Amant désespéré»

Его Сильвии нет с ним, но каждый шорох кажется ему шагами милой, которая – как он себе представляет – будет после его смерти приходит к нему на могилу, чтобы оживить страдания пролитыми слезами:

Les yeux, au lieu de moi, retrouveront ma cendre;
Et les pleurs que sur elle on la verra répandre,
Ses regrets douloureux, ses longs gémissements,
Viendront, au tombeau même, éveiller mes
tourments.

Gilbert. «Oeuvres»

Здесь мы найдем и пушкинские «леса, в которых жизни нет» («Forêts solitaires et sombres»)1, и боль и страх «дневного света» («Je viens, dévoré de douleurs)2, и «невольные слезы» («Et les pleurs… on la verra répandre»)3. Пушкин в своих ранних опытах, особенно в стихах 1816 года, также любил говорить об унынии и бегстве под сень лесов («Je viens… //Sous vos majestueuses ombre»)4. Таковы его «Осеннее утро», «Элегия» («Опять я ваш, о, юные друзья»). В последнем мы как раз находим все эти строки, перепевающие французского поэта Жильбера:

Перед собой одну печаль я вижу! —
Мне скучен мир, мне страшен дневный свет;
Иду в леса, в которых жизни нет,
Где мертвый мрак: я радость ненавижу…
Умчались вы, дни радости моей!
Умчались вы – невольно льются слезы,
И вяну я на темном утре дней.

«Опять я ваш, о, юные друзья» (1816)

Всё это, конечно, написано самим Пушкиным «без малого в осьмнадцать лет».

Любые тексты элегий – это скорее выражение общего плана, нежели отражение действительно пережитого опыта, и они подчеркивают металитературный характер устремлений поэта. Рисуемая прогулка по лесу или воображаемое путешествие скорее воссоздают мифологическую образность перехода жизни в иную реальность после смерти. Воспламененная поэтическая мысль способна таким образом прокладывать путь в иное измерение.

Мистические переживания и образ «потусторонности» «Лоно тишины»

«Я видел гроб; открылась

дверь его…»

«Я видел смерть…» 1816

У Данте в глубинах адской бездны есть страшная обитель тишины. Это круг изменников, предателей. Всю безмерность своего презрения к предательству и измене Данте излил в картине страшной казни предателей холодом, мраком, мёртвой пустыней. Там вечный мрак и неподвижность смерти. Это страна жгучего холода и вечной мерзлоты, где мёртвым зеркалом блещет ледяное озеро Коцит, сковав своей стеклянной гладью вмёрзшие тела. Данте собрал здесь все разновидности позорного порока: предатели родины, родных и близких, друзей, предавшие тех, кто им доверился. Холодные души, мёртвые еще при жизни, им нет пощады, нет облегчения, им даже не дано выплакать свою муку, потому что их слёзы с самого начала «В подбровной накопляясь глубине, //Твердеют, как хрустальные забрала» (Ад; Песнь XXXIII).

Ленский встретился с предательством друга, которое требовало осмысления. Перед дуэлью последнее желание его «воспламененной души» – было дописать, довести свои мысли до конца. Как Данте и сам Пушкин, Ленский переосмысливает своё существование на металитературном языке. В его предсмертной элегии другой мир – вне дома, вне «мирного порога» предстаёт ему «таинственной сенью» (некое таинственное лоно, лоно мистического пейзажа под сенью дерев):

…………………… гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета…

«Евгений Онегин» (6:XXII)

Уже в этом описании проступает имманентное присутствие потусторонности с её характерной дантовской топонимикой. О принадлежности пейзажа к миру запредельности говорит упоминание реки Леты, которая разделяет миры и делает их непроницаемыми друг для друга.

При этом Ленский испытывает настоящее удовольствие от того, что после его смерти найдётся читатель, и таким образом его слово будет тем мостиком, который соединит его, ушедшего из этого мира, с теми, кто в этом мире останется жить:

«Куда, куда вы удалились,
Весны моей златые дни?
Что день грядущий мне готовит?
Его мой взор напрасно ловит,
В глубокой мгле таится он.
Нет нужды; прав судьбы закон.
Паду ли я, стрелой пронзенный,
Иль мимо пролетит она,
Всё благо: бдения и сна
Приходит час определенный;
Благословен и день забот,
Благословен и тьмы приход! (6:XXI)

«Блеснет заутра луч денницы
И заиграет яркий день;
А я, быть может, я гробницы
Сойду в таинственную сень,
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета,
Забудет мир меня; но ты
Придешь ли, дева красоты,
Слезу пролить над ранней урной
И думать: он меня любил,
Он мне единой посвятил
Рассвет печальный жизни бурной!..
Сердечный друг, желанный друг,
Приди, приди: я твой супруг!..» (6:XXII)

Так писал Ленский накануне своей смерти. Его предсмертная элегия имеет несколько многозначительных строк, которые роднят её с романсом французского поэта Жильбера «Priez pour moi» («Помолитесь за меня»), написанным за несколько дней до его собственной смерти, и в котором умирающий больной Жильбер, готовясь к смерти, вспоминает о своей печальной жизни и просит всех молиться за него:

Je meurs au printemps de mon âge,
Mais du sort je subis la loi…
Ma compagne, ma seule amie,
Digne objet d’un constant amour,
Je t’avais consacré ma vie,
Hélas! et je ne vis qu’un jour.

Жильбер. «Priez pour moi»(«Помолитесь за меня»)

Как не узнать здесь родной Ленскому язык, здесь можно найти всю знакомую нам из последней элегии Ленского метафорику: и «весны моей златые дни» («printemps de mon âge»), и «прав судьбы закон» («du sort je subis la loi»), и «желанный друг, сердечный друг» («ma compagne, ma seule amie»), и «тебе единой посвятил» («digne objet d’un constant amour»), словом, всё то, о чем довольно завуалированно – «темно и вяло» – писал Ленский накануне своей смерти.

Пушкин, вероятно, был знаком с Жильбером, а также со стихотворением «Le poète malheureux» («Несчастный поэт»), и не только непосредственно по его французскому тексту, но и с переводом этой элегии поэтом Милоновым, современником Пушкина, в сборнике стихов, напечатанном в 1819 году:

О, дней моих весна! куда сокрылась ты?
Едва твой след примечу,
Как сна пленительны мечты,
Вотще лечу к тебе – тебя во век не встречу!
Полжизни, может быть, моей,
В себе ты заключила;
Но ах, жалеть ли мне о ней?
Восход моей зари ты скорбью омрачила,
И скрылась от меня,
Как кроется от глаз предвестник бурна дня,
В туманных облаках померкшее светило!
Но блеск отрадных дней твоих
Еще прельщенное воображенье ловит.
Кто знает, что судьба в грядущем нам готовит?

Жильбер «Несчастный поэт»(Пер. с фр. Милонова, 1819)

Здесь мы слышим тот же вопрос к вечности и желание заглянуть в беспредельное, что и у Ленского. Поэзия как способ мышления, как осознание «истины живой», способна прокладывать путь в запредельное – это и есть то «чудо» сознания, о котором «подозревал» Ленский.