Лилия Корнильева - Старинные сказки на всякую пору

• Название: Старинные сказки на всякую пору
• Автор: Лилия Корнильева
• Жанр: Сказка

Книга написана в духе русских народных сказок. Она рассказывает про двенадцать месяцев, которые каждый в своё время посещают Русь и наблюдают за тем, чем живёт русский народ от посева до жатвы, от зимы до осени, от одного православного праздника до другого. Речь героев изобилует пословицами, поговорками, потешками, прибаутками. Ребёнок может почерпнуть из книги много информации о традиционных русских народных промыслах, приметах погоды, православных праздниках, старом укладе жизни людей в деревнях, типичных для Руси животных и растениях, русской кухне. «Старинные сказки» помогут пробудить в детях чувство патриотизма, любви и гордости за свою Родину, вызвать живой интерес к родному языку и русской культуре, приобщить ребёнка к традициям и обычаям наших предков, привить традиционные духовные ценности.

---

С теми мыслями Март дальше по земле пошёл и сам того не заметил, как перед самым Апрелем оказался.

Апрель

С первым, ненадёжным ещё весенним теплом пришёл в деревню Апрель-месяц – добрый молодец.

Он яркому солнышку подмигнул, подснежники в прохудившейся снежной перине отыскал, журчание ручейков послушал. По окрестностям прошёлся, огляделся, осмотрелся, реке ход дал, из ледяных оков её освобождая. Тут же юркая ледоломка[95] вглубь леса полетела другим птицам порассказать, что она, дескать, своё дело сделала, хвостиком лёд проломила, что в верховьях лёд тронулся и теперь уже половодье не за горами.

Улыбнулся Апрель её новостям.

– Ну, суета! А ведь верно, пичужечка! Апрельский снег тает споро, а вешние воды и самому царю-батюшке не остановить!

Идёт Апрель дальше, чириканье воробышков слушает.

Прошёл по подлеску – первые листочки развернул, в берлогу заглянул, пучок солнечного света туда бросил, чтоб её косолапого хозяина разбудить.

– Вставай, Мишенька! – звонким голосом зовёт бурого ломаку Апрель. – Просыпайся, а то скоро талая вода бока намочит!

Вышел Апрель-месяц на опушку и видит: стоят у него на пути два обоза гружёные, а хозяев рядом с ними и не видать вовсе. Подошёл он ближе, поглядел, что за товар такой, и глазам своим не поверил. Лежат горою сокровища несметные: меха куньи да собольи, бобры[96], шапки горлатные[97] да парчовые с меховыми околышами[98], одёжи богатые, сплошь саженым жемчугом, канителью[99] да битью[100] расшитые, отрезы[101] дорогие, узорочье[102] разное.

«Откуда это тут? – думает Апрель и всё по сторонам оглядывается. – Никак в толк не возьму».

Тут дровосеки на своей лошадёнке мимо ехали, увидали скарб невиданный, себе взять захотели. Да только разделить между собою поровну не смогли, всё жадничали, горланили, друг другу ни в чём уступать не желали.

На их крики других зевак понабежало. И все меж собою спорят, не знают, как исхитриться да себе всё и забрать.

Слышит Апрель, как один грамотей громче других кричит:

– Это всё моё, моим дочкам-красавицам везли под заказ да старухе моей. За всё плачено. А ну, руки прочь!

– Не по Сеньке колпак! – орёт другой. – Кишка у тебя тонка столько добра понакупить! Жирно будет твоим дочкам в таких нарядах хаживать, чай, не королевны!

И ну драться меж собою, будто собаки.

А Апрель всё к каждому шороху в лесу прислушивается, всё к каждой веточке присматривается: не объявятся ль сами собою те купцы, которые скарб везли?

А вокруг возов уже народу прилично собралось, и всяк человек на свой нос чужим добром распорядиться хочет. А тут уж и ночь скоро, надо б дотемна богатства невиданные в деревню перевезти. Не в лесу ж бросать!

А в Николиной Сторонке, как прослышали про возы, товаром диковинным гружёные, ещё больше народу на улицу высыпало – на сокровища поглазеть. Дивится Николина Сторонка, диву даётся!

Тут купцы стали меж собою совет держать, чьё это всё добро да куда его везли.

– Не пойму я ничего, – говорит старый купец Григорьев. – Старинная тут одёжа, не простая, чай, не вчера шитая… Одно скажу: тут платья знатные припасены, они с рукавами длинными, что аж по земле волочатся. Их тому везли, кто богат несметно, кто спустя рукава работает да в хоромах, в палатах каменных живёт, как сыр в масле катается.

Потом пощупал он одною рукою воротник высокий, жемчугами низанный да яхонтами драгоценными расшитый, и молвит дале:

– Такой воротник на боярской одёже «козырем»[103] зовут, он всякого вельможу знатней да важней сделает. Оттого и ходит знатный вельможа козырем, он всякой там мелюзге не чета. Шапки тут тоже хорошие, высокие, в целый локоть[104]. Они из куньих горлышек да соболей шиты, а значит – не копеечный товар! Не каждому по зубам! А коли кто богат да знатен – так тому и шапку высокую носить должно.

«Да уж, – думает Апрель-месяц, – богат товар и для богатых везётся… Тут и сапоги сафьянные[105], с золотыми нашивками, и шелка наилучшие – дамасские[106], и кокошники расписные, и бархат, и аксамиты[107], и камка[108], и тафта[109], и чего тут только не найдёшь. Тут грубого миткаля[110] нету!..»

– Эх, нарядить бы красавиц русских во все эти убранства, – говорит молодой да удалой Иван Степанов, купеческий сын. – Вон тут всего сколько, на всех хватит!

– И то верно, – ответствует его отец. – Премного красавиц на Руси! Глядишь на девок, а перед глазами будто сама красавица-зима в сверкающих аксамитах проходит, осень золотая проплывает в дорогих ферязях[111] из парчи да бархата золотного[112], лето тёплое в камке разукрашенной на бегу подмигивает, аль весна цветистая в шелках драгоценных тебе приветливо улыбается.

Глядит старый Степанов, что народ примолк, его речами заинтересовался, и продолжает тогда:

– Девица-зима станом тонкая, будто льдинка, с челом высоким, ясным, с кожею белою, чуть прозрачною, словно первый снег. Она не говорлива, не тороплива, хрупка, будто фарфор. Её зимняя краса взор пленяет, за душу берёт. И всё ей к лицу, чем зимние месяцы богаты. Идут такой девице и атласы белоснежные, и тафта серебристая, и аксамит, и бархат рытный[113], затейливыми зимними узорами расписанный. К лицу ей кокошники высокие, лазоревые, с поднизями[114] жемчужными, драгоценными.

– Хорошо говорит, – шумит народ, – знатно!

– А бывает, – продолжает Степанов-старший, – идёт девица, будто сама весна, – тёплая, нежная. Ей первоцветом себя украшать охота, ленты атласные в косы вплетать. Ей-то из всех самоцветов зелень изумрудов к лицу всего боле. Наряды ей подавай яркие, сочные, красоты необыкновенной, будто сама природа, что после зимы пробудилась… А есть девицы, – негромко продолжает купец, – будто лето красное. На них взглянёшь – и сразу на душе тепло становится. Этим любимицам лета красного всё к лицу, чем Июнь, Июль да Август их одарить могут…

– Вот бы нам, братцы, – кричит из толпы молодой Степанов, – раздать таким красавицам сарафанов разных вдоволь, летними красками расцвеченных, отрезов да платков пёстрых, узорочья дивного! А узорочье тут всё, поглядите, сплошь из червонного золота да каменьев ярких, работы тонкой, затейливой. Уж то-то постарались золотых дел мастера!

И видит Апрель, что несказанно хороши русские серьги-малинки, брошки да перстеньки, с душою сделанные. Они тут и с эмалями, и со сканью[115], и с зернью[116], и чернёные[117]! Золотые руки у русского мужика! А уж купцы-Степановы умеют показать товар лицом.

А Степанов, знай себе, продолжает:

– Бывает ещё, что девица с золотою осенью схожа, что завсегда в парче да багреце ходит аль в других каких паволоках[118], каких тут много. Ей бы яхонты червчатые, сердолики медовые, яшму переливчатую да янтари сочные подарить, будто бы дарами осени золотой украсить!

Зашумела толпа, заволновалась, кто с тем согласен, а кто и нет.

– Тех баб наделить надобно, – кричит дед Никофоров, – кто работы не гнушается. Наряды-то нынче как достаются? Добрая баба льны посеет, приглядывать за ними станет, а как ленок вырастет – дык она его весь с корешками повыдергает, водою нальёт, чтоб отмок, аль на реку снесёт и там разложит. Потом высушит свои льны на лугу хорошенько, вытрепает, спрядёт витки, станет холсты ткать, потом на морозе аль на солнце их выбелит да рубашку шить станет. Намаешься, пока с холстиною управишься, да только не про одну холстину бабе печаль да забота – другой работы полно. Так что пусть берут бабоньки наряды царские, душу повеселят. Чай, не гадали такими павами да лебёдками хаживать, шубы барские нашивать!

Гомонит толпа в ответ, будто улей гудит. Тут, откуда ни возьмись, подходит к обозам молодой купец: сам статный, пригожий, в дорогой шубе, шапке меховой да в сафьянных сапогах. Поклонился всем в пояс и молвит:

– С Божьей помощью я от злодеев вырвался и тут очутился, добро своё отыскал. Нельзя, люди добрые, богатства сии раздавать, не то не сносить мне головы моей буйной. Задумал государь-батюшка в стольном граде балы давать да старинными русскими уборами гостей заморских одаривать. Вот и везу ему свой товар, а не доставлю – осерчает не на шутку, и уж тогда берегись!

– А скажи, мил-человек, – обращается к нему дед Иван, – а откуда теперича отрезы дорогие да жемчуга возят?

Молчит купец, растерялся, видать. Товар радёхонек бы взять, да только не изволит про него ничего знать. Как так?!

– Ну, коли хороша крашенина[119], – говорит заместо него купец Степанов, – то токмо с Востока, больше неоткуда. Там всё найдёшь, чего душа пожелает, любую паволоку драгоценную купишь. Там и аксамит, и бархат, и тафта, и Бог его знает, что ещё. И жемчуга тамошние, гурмыжские[120], наилучшие на всём белом свете.

– А ларчик такой откуда привезть можна? – интересуется дед Иван.

Тут все посмотрели на дубовый ларец-теремок о два жира[121], чудесно изукрашенный, железом окованный, о пяти вертлюгах[122]. Железные ободки в нём сплошь просечные[123], выкованные, будто кружева затейливые. А под железными узорами красная подложка[124] в слюдяной глазури ярким огнём горит, кованый узор во всей красе любопытному взору являет.