Юз Алешковский - Собрание сочинений в шести томах. Том 5

• Название: Собрание сочинений в шести томах. Том 5
• Автор: Юз Алешковский
• Жанр: Русское современное

Щедрость Юзова дара выразилась в количестве написанного и сочиненного им, в количестве осчастливленных им читателей и почитателей. Благодаря известным событиям творчество Юза вышло из подполья, и к ардисовским томикам добавились скромные и роскошные издания на исторической родине. Его прочли новые поколения, и, может быть, кто-то сумел преуспеть в бизнесе, руководствуясь знаниями о механизмах, управляющих процессами, происходящими в нашем славном отечестве, почерпнутыми из его книг. О. Шамборант

---

Впрочем, умолчим о том, что я сам себе теперь – и Порфирий, и Раскольников, и защита, и, если уж на то пошло, частичное судейское оправдание, умолчим…

К перестройке я отнесся нормально. Меня обнадеживали многие перемены к лучшему, если и не в быту большинства трудяг, то, скажем, на книжных развалах, на страницах газет и журналов. Хотя возврат читателям-интеллигентам запрещенной ранее литературы, а толпе вообще – свободы митингований было, на мой взгляд, наименее трудным, наименее важным из всего, что обязаны были предпринять банкроты из политбюро, когда бы они не были тупыми тиранозаврами и трухлявыми дубами.

Имелись и у меня на перестройку некоторые (без телячьего восторга) надежды, хотя многие юристы с ужасом секли (в отличие от массы кухонных философов), насколько прогнила и до основания протухла вся наша Система.

Мы ведь по роду службы знали кое-что о криминальных наклонностях как верхов, так и всякого середняка, не говоря о низах, которым трудно было существовать, не воруя, не химича, не гоноша на пузырь, не гнушаясь при этом любых злодейств. Во всяком случае, именно мы, сыщики, следаки, прокуроры, секли поглубже социологов и психологов, чем именно закончится последний акт чудовищной антропологической катастрофы, разразившейся в семнадцатом.

Вскоре он, последний акт, условно говоря, и закончился. Антракт. Поднят Железный занавес. Разномастная публика, фикстуля, разгуливает по различным зарубежным буфетам; фланирует по фойе так называемого свободно-го мира, на других глазея и себя со всех сторон демонстрируя. Публика же, так сказать, разноместная толпится в очередях перед кооперативными сортирами, одновременно рычит от жажды опохмелиться в желанном антракте, но чувствует себя униженной и оскорбленной полусухим законом, подло объявленным народу горбачевскими паралитиками из политбюро. Люди деятельные (как честные, так и начисто прожженные) успешно и безуспешно расползлись по нишам многочисленных возможностей. Остальные ишачили, злобно протестовали, восторженно митинговали, пили, играли, блудили, стрессовали, кайфовали, разлагались – жили, одним словом, в атмосфере новой житухи. Одних она, естественно, обнадеживала, радовала, разводила по доходным нишам, других начисто разоряла, кидала, верней, обворовывала, при-водила в недоумение, возмущала, делала доходягами, необратимо опускала.

В августе девяносто первого зазвенел будоражащий звонок. Всегда и везде успевающая часть публики быстро захапала чужие места и пересела на номенклатурные троны из партийно-комсомольских кресел. Многие выбрались из теневого экономического подполья, из блатных малин и бараков лагерей.

Согнанные со своих мест неудачники нехотя заерзали на откидных сиденьях. По себе знаю, приспособления эти почему-то сообщают хребтине радикулитную свербежь обиды на несправедливости жизни и стесняют свободу самодовольства – словом, боковуха неприятно закомплексовывает…

Я не особенно-то удивился, когда стало яснее ясного, что «в истории России вновь взяли верх Силы, снявшие шинельку с Акакия Акакиевича», как сказал один из сваливших в свое время писателей.

Вот и оказались мы, юристы, безоружными легавыми сявками перед теми, кого еще вчера загоняли на нары волею Закона. У них – тех-оснащенность с головы до ног; у них – пожизненно наживлено на крючки страха и блесны взяток всевластное чиновничество; у них – шикарные джипы, проблемы с отмывом «лимонов» и лепни от Армани, у нас – от хрена уши в автопарке и вшивенькая, да и то не в срок, получка в кармане.

Фамилий никаких называть не буду (тем более многие из них теперь известны), но когда я просек, что кое-кто из наших уже приятно корчится на крючке у бандитствующих перестройщиков и натуральных урок и что наверху, на берегу власти, ожидают клева-жора лично от меня… – нет уж, пардон, господа рыбаки и хозяева жизни, сказал я себе, обойдетесь без Пал Палыча.

Естественно, я был отстранен от дела одного припертого мною к стенке «бизнесмена» с наколкой на руке «ментам – чехты». Устная формулировка отстранения: что-то вроде «в связи с усилением дальнейших мер для скорейшего выявления сексуального маньяка и людоеда среди работников женского вытрезвителя имени Крупской». Качать права было бесполезно, лезть на рога – извините, я не Александр Матросов.

Я всегда относился к Закону как служитель и страж некой надмирной мифической Силы, призванной Человеком для его защиты от самого себя – зверя, погубителя существ себе подобных и матушки Природы. Что же, удивляюсь, сучий мир, происходит? СИЛЕ этой связывают на моих глазах руки, ее делают беззащитной перед беспределом. Зачастую на месте Закона и Правды вырастает всякая Падва. А любая сволочь из бывших заправил в центре и на местах распродает национальные богатства; урки – молодцы-победители – гуляют по буфету; одни интеллигенты валят за бугор, другие рады, что читают Бердяева, Фрейда, Маркиза де Сада и свободно смотрят порнуху, а наследники КПСС обирают на голоса трудяг, обобранных ранее слугами народа, ныне приблатненными нуворишами!

Быть шестеркой у ворья и у чиновной мрази – тоже увольте. Ну я и предпочел сыграть с моим благожелательным начальством в поддавки. Сначала закосил, то есть с понтом запил. Потом действительно втянулся в это дело – было ведь от чего.

Меня, понятливого мента, по-тихому ушли на пензию. Я, естественно, не просыхал, развелся, перецапался с корешами, само собой обнищал и постепенно опустился – в глубокую депрешку. Дрыном искалечил однажды ящик, сообщил на почту, что валю доживать срок в Гваделупу, столицу Катманды – освободился эдак вот от получения засмердевшей одной газетенки и журнальчика, ставшего по-мойкой реклам. Пью-забываюсь, был всем, а стал никем и в качестве опустившегося Никто прихожу к оптимистичному выводу: как бы то ни было, но лично я не обещал человечеству, что жизнь станет еще лучше, еще смешней, тогда как жизнь на глазах становится все хужей, хужей и плачевней. Короче, я решил, что история России есть предварительное следствие перед Страшным судом, а ведут его, судя по всему, ба-альшие знатоки.

Был у меня притырен в свое время «вальтер», с ходу я его расконсервировал, почистил, заглянул в ствол – был, между прочим, свет в конце ствола, был, и еще какой!… Выжру сейчас, думаю, последний свой в жизни пузырь, пулькою свинцовой подавлюсь и… Ну выжрал и завыл, помню, сквозь пьяную слезу:

…и па-адавлюся я пулькою свинцовой…

я горькой пу-у-улькою свинцовой подавлюсь…

но если маменька родит меня по новой,

то, курва буду, я по новой застрелюсь…

И вдруг ни с того ни с сего напал на меня безумный хохотунчик, хотя в башке не было ничего такого юмористического. Может, жизнь и вправду стала не лучше, но смешней? Корчусь, катаюсь по полу, барабаню по нему ладонями, мечтаю задохнуться со смеху – отличная была бы это смерть.

Но хохотунчик улетучился еще неожиданней, чем напал. Я отдышался. И подумал, что не мозг мой, не сознание мое среагировало на ситуацию частной моей и быстротечной жизни, но что это бессмертная моя душа потешилась над диким абсурдом происходящего во круг и около. Душе, значит, видней было, что к чему…

Проспавшись и высоконравственно опохмелившись, вновь притыриваю «вальтер». Он еще, думаю, возможно, пригодится. Хрена с два, назло вам не подавлюсь я пулькою свинцовой.

Раз у нас с вами, господа, рыночные отношения, то я начну служить батюшке-Закону частным образом. Это – мое призвание. Я и делать-то больше ничего не умею. Меня, как некоторых наших следаков, не подсечешь крючком за глупую губу, не заставишь подволочь к закрытию дело крупного воротилы с понтом из-за недостатка улик, не запугаешь, как знакомую судью, анонимкой со смертельной угрозой в адрес дочурки. И не купишь Пал Палыча, но заплатишь за мой труд – труд сыщика, а если понадобится, сам перед собою хорохорюсь, то и за мочилово заплатишь столько, сколько я запрошу, – не меньше.

Изначально не было у меня цели выступать в роли благородного санитара в злодейских джунглях общества. Если коротко, то плевать я хотел на отношение ЕС, МВФ, МФ и ООН к зверской криминальной ситуации в моей стране и к смертной казни – отношение, преступно поощряющее человеко-зверя к бандитским убийствам, растлению малолеток и прочим немыслимым зверствам.

В общем, решаю, лучше еще немного подостойней пожить, чем подохнуть в эдаком вот жалковатеньком видике.

Вновь заявляю: ни одной фамилии я вам не назвал и не назову, чтобы не отплатить подлянкой людям, которых новая Система «систематически» оставляла без получки. А теперь перейдем ближе к делу.

2

Первым делом я привел себя за неделю завязки в порядок. Для начала разжился солидной суммой у одноклашки, выбившегося в «новые». Используя старые связи, с ходу выправил ксивоту на право частного сыска. Обзавелся также правишками на ношение небольшого «николки», то есть кольта. «Вальтер» мой – «валюша», видимо, от слова «завалить», – остался на положении нелегала, с дальним, так сказать, прицелом на непредвиденные обстоятельства.