Александр Добровинский - Добровинская галерея. Второй сезон (сборник)

• Название: Добровинская галерея. Второй сезон (сборник)
• Автор: Александр Добровинский
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-17-101169-7

Александр Андреевич Добровинский – адвокат, коллекционер, писатель, радиоведущий, публицист, муж, отец, гольфист, актер кино, меценат и путешественник, гурман и модник, а теперь еще и декан юридического факультета.

Москвич во втором поколении, хотя прожил полжизни за границей: Париж и Сен-Тропе, Нью-Йорк, Люксембург, Монако, Женева.

Свободно владеет несколькими европейскими языками, но что более важно – изучил культуру каждой страны проживания.

Считает, что самое главное в нашем мире – это ЛЮБОВЬ!

А самое приятное время – это то, которое ты проводишь с людьми: лежа, стоя, сидя или даже в движении.

Старший партнер Московской коллегии адвокатов (имени себя самого) «Александр Добровинский и партнеры».

Известен в стране как главный специалист по трудным разводам.

Собрал 22 различные коллекции, которые насчитывают более 40000 единиц хранения.

Автор нескольких книг и монографий, включая «Добровинскую галерею». Издательство АСТ. Четыре тиража за год, между прочим!

Не любит политику.

Очень любит жизнь.

---

Наступила зловещая пауза.

«У нас нет шлимазала, товарищ Липкин. У нас есть Цедрейтер, Сема Цедрейтер, – проблеял трясущийся главврач. – Он старейший доктор в городе. Работал акушером еще при Александре Третьем. Ему всего девяносто два. Пару дней назад Семена Шмуллейбовича хватил удар. С тех пор он в коме. Лучшей кандидатуры вам во всей Одессе не найти!»

«Зер гит [очень хорошо]! – ответил товарищ Липкин. И уже по-русски громко добавил: – Он у нас быстро заговорит!»

Рентгенолог Мира – внучка дяди Семы, которая успела забеременеть, но еще не торопилась выйти замуж, охнула и начала рожать в присутствии всех потенциальных подозреваемых отцов – работников больницы. (Ах, эти ночные дежурства…) Так и появился на свет Семенчик, которого назвали в честь прадедушки – спасителя одесских врачей.

…Я предполагал, что из Цедрейтера охотник, как из козьих фекалий рулет с маком, но посмотреть на это было безумно интересно. Кроме того, я никогда в жизни не охотился, разве что на комаров и мух. И согласился.

…От саратовского аэропорта мы ехали куда-то в глушь, если, конечно, считать Саратов за центр мироздания. Через два часа уникальной тряски в джипе водитель меня успокоил, сказав, что сейчас зима и «колдожопины захерачены снегом по самое ё-моё и поэтому трясет меньше по сравнению с летом». На улице было минус двадцать пять, и назавтра обещали похолодание. Доктор Рони Анусович (когда-то просто Арон) сказал, что ни на какую охоту он не пойдет, будет греться дома, а кроме того, родители его вывезли мальчиком из Бухары, когда ему было десять, и снег он видел только на репродукции картины «Эмиграция Суворова в швейцарские Альпы», которая по странному стечению обстоятельств висела у папы в кабинете.

Еще через час мы прибыли в некое охотхозяйство.

Местная знать еще толком не поняла, что израильтяне будут инвестировать в проект только свое «хау-ноу», и поэтому решила до переговоров погулять по-крупному.

Вечером, как и было положено, начался маркетинговый заход. Принимающая сторона рассказала, что мы находимся в любимом охотничьем заповеднике Леонида Брежнева и сюда просится на пару дней Билл Гейтс, но на фиг он здесь кому нужен… До этого меня обычно кормили рассказами про английскую королеву, которая ест только алтайский мед, курит исключительно отечественные сигареты «Прима» и, ни с кем не делясь, тоннами хавает мумие на зависть всему Букингемскому дворцу. В рекламных раскладах Брежнев и Гейтс выглядели нововведением.

Израильтяне с олигархами накатили еще. Я, как человек мало пьющий, наслаждался чаем с чабрецом. В это время в гостиную вошел здоровый мужик в юбке, топлес, но с фетровой панамой на голове, и заявил, что баня готова. Иностранцы попросили полчаса на переодевание и отдых, затем, поддерживая друг друга, разошлись по своим комнатам. Меня категорично послали в баню. Пришлось идти.

В парной, лежа навзничь на скамейке, я прикрыл одной рукой сердце, а другой – «живность», и нешотландский мужик в юбке начал обрабатывать меня остатком березы. Потом заставил перевернуться на живот, мордой в холодный веник, и начал снова. Видно, решил все-таки добить.

Через 15–20 минут у парня, по-моему, начали плавиться золотые зубные коронки. Очевидно, это было сигналом к выкидышу моего тела из бани в сугроб, где я аккуратно растапливал снег в радиусе пять метров от самого себя. Тут кто-то заботливо укутал меня махровым халатом с печатью «Дом отдыха “Красный Кавалерист” – 1939 г.», и я попал в какую-то комнату, за стол с чаем, медом, сушками и почему-то пивом с водкой и черемшой.

Еще минут через сорок-пятьдесят наконец появились точные, как швейцарские часы, израильтяне, и мы переползли в предбанник.

Почти шотландец решил совместить мой второй заход с их первым, предложив всем намазаться медом. Роня, который в голом виде напоминал шерстяным покровом кавказскую овчарку, начал делать попытки намазать себя янтарной тягучкой. Пять минут спустя доктор смахивал на стриженного клочками облезлого пуделя, когда протянул мне банку, из которой торчала деревянная палочка: «Хочешь попробовать?» Так как содержимое банки благодаря арончиковой эпиляции представляло собой мохеровый шарф, на который вылили чуть-чуть меда, мне пришлось ответить уклончиво: «Спасибо, я лучше попозже, с чаем…»

Затем Арончика пригласил банщик с помощником и со словами: «Ну что, Израиловка, ща мы из вас всю дурь-то вытряхнем…» – завел в душегубку.

Меня потихоньку сморило, и я закрыл глаза…

Очнулся я в тот момент, когда из парилки два работника в юбках выносили Ароново тело для дальнейшего погребения. Кряхтя и охая, старший банщик говорил молодому:

– Не-а, хиляк в снегу не отойдет. Давай еврейчика в прорубь шмякнем…

Доктор одними губами шептал на иврите: «Литраот, има… [Прощай, мама…]» – и потихоньку уходил в небытие.

Главный банщик иврит хорошо не знал и поэтому отреагировал на услышанное по-своему. Обращаясь ко мне, он сказал:

– Ни хера себе пацан! Я думал, он коньки сейчас отбросит. А ему литр водки импортной подавай! Живучий парень попался!

Через час приехали дамы…

У прошедших первую ливанскую войну, тут же очухавшихся при виде девушек израильтян заблестели глазки, и они никак не могли понять, почему я совершенно не реагирую на двух хрюшек.

Цедрейтер начал рассказывать Хавронье номер раз про то, как во время войны, в палатке, ночью, бойца Гофштейна укусила пчела в мужское начало, и тот очень явственно почувствовал свой конец. От душераздирающего ора рядового Йосика враг решил, что пошла психическая атака, и начал стрелять. Тогда доктору Цедрейтеру, с винтовкой на спине, под диким обстрелом врага, пришлось вынимать жало из рядового обреза. Хрюшка романтически вздыхала и все время приговаривала: «Ну какой вы, Семен, умный…»

Влюбленные разошлись по гнездышкам, а я остался в гостиной дочитывать привезенный с собой из Москвы триллер.

Последнее видение того вечера заключалось в том, что из своей комнаты выполз очень пьяный и совершенно голый Семен.

– Представляешь, – с гордостью заявил мне Сеня, – Настя сказала, что ее больше всего во мне возбуждает мой интеллект! Ты понял?

Я поправил очки, вгляделся в семеновские детали и понял, что вечерняя хрюшечка – абсолютно искренняя и честная девушка.

В восемь утра нам подали завтрак. Роник, как и говорил, на охоту, включая ранний завтрак, решил не идти, а мы с Цедрейтером такой шанс упустить не могли. Завтрак был довольно необычен и для него, и для меня. Вместо ожидаемых круассанов или творожков с дымящимся кофе нашему вниманию был предложен наваристый борщ со сметаной и спирт Royal с небольшим графином воды. Термометр показывал привычные для Тель-Авива тридцать градусов, только со знаком минус. Пришлось пить и есть.

С трудом вспоминается, как после завтрака меня одевали три человека в военные ватные штаны, куртку, валенки и что-то еще. Было тепло и уютно. Сене уже было все равно.

На улице я взбодрился морозом, и мне представили егерей. Четыре здоровых шифоньера сказали, что отвезут нас на номера и пойдут куда-то в лес, за несколько километров, гнать на нас зверя по целине.

Я понял меньше половины. Цедрейтер уже ничего не понимал вообще.

В номере высадки мне выдали двустволку и показали, куда тыркать в случае необходимости. Семена выгрузили подальше. Я притулился к дереву и стал ждать неведомо чего.

Сколько я так просидел, не знает никто, потому что в сугробе и валенках было очень тепло, и пришлось слегка закемарить.

Через какое-то время я услышал собачий лай и посмотрел со своей возвышенности на большущее поле впереди меня. По огромному глубокому снегу, метрах в двустах-трехстах от меня, несся здоровенный кабан, а за ним две охотничьи дворняжки, одна из которых уходила полностью в снег с каждым прыжком.

Вдруг справа от меня раздался выстрел. Стрелял, естественно, поддатый доктор. Кабан хрюкнул по-своему, что по идее должно было означать «Шалом, Цедрейтер!», окинул опушку с врачом свинячим взглядом и повернул, как водится мужской особи, налево.

Собаки в недоумении попрыгали еще метров сто и остановились. Вскоре, обливаясь потом, появились егеря. Такого мата я не слышал никогда в жизни. Претензии господ егерей сводились к тому, что они изо всех сил, стуча палками и чем-то еще, гнали по метровому снегу зверя вперед, на нас. А идиот со второго номера выстрелил и спугнул кабана.

Цедрейтер оправдывался тем, что спьяну заснул и ему снилась охота на уток. И вот когда утки уже почти пролетали над его головой, они зачем-то стали лаять. Тут Сеня проснулся и выстрелил в воздух, по уткам. Егеря усилили устный матерный фольклор и, похоже, были абсолютно правы. Ружье у придурка отобрали сразу. После этого Сеню оставили рядом со мной, а бригада пошла назад, гнать кого-то еще. Цедрейтер поведал мне, что в следующий раз, месяца через два, он привезет в Саратов узи.