Анатолий Шерстобитов - ПРО УРОДА и прочих. Четыре книжки под одной крышкой

• Название: ПРО УРОДА и прочих. Четыре книжки под одной крышкой
• Автор: Анатолий Шерстобитов
• Жанр: Драматургия

Любое уродство, физическое или духовное, требует нашего снисхождения, а по большому счету даже любви. Не бывает людей крашеных в одну краску, в любой бочке дегтя есть ложка меда. Умение распознать её даёт немалый бальзам в душу.

---

Про праздники мая

Первая повесть

Похмелье и работа

Дела на полтину, магарычей на рубль.

Запили тряпички, загуляли лоскутки.

Разгул всегда найдёт гуляк.

Что мне соха, была б гармошка.

Сведёт так домок, что не нужен и замок.

Казнь была упомянута еще утром.

– Башку отрубаю, – пресно уведомила Зинаида, хлопоча у стола с завтраком, – только нажрись еще раз, протяни свои грабарки поганые…

Очнувшийся от её тычков Завалишин, болезненно кривясь, поворочал глазами и обрадовано заключил, что он, слава Богу, дома, на родном топчане, в родной тесной кухонке, привычно гундит жена, тянет любознательно шеёшку из-за шторки с печи теща, ворона облезлая… родны-ые! он дома! и стало быть всё в порядке. Закряхтев, он освободил от перекрученной спецовки руку, что онемела до полного бесчувствия, размяв, оживив ее, переобулся – поменял местами концы портянок, какие во время сна упрели до хлюпа. Притоптывая сапогами для лучшей усадки ступней, согласно кивая привычным угрозам, Завалишин опорожнил ковш воды. Отирая обильный пот, выковырял желток из глазуньи, потянул кильку из кулечка и заключил со вздохом, что утро вечера куда мудрённее.

Тайком покосился на лицо супруги, да нет, никаких следов его «грабарок» не просматривается, должно по тулову щекотнул, нормальная косоротая морда – подзацепил как-то чуть усерднее, чем всегда, хрупнула челюсть, да и перекорежило, нерв, сказывают, какой-то отказал, левая сторона лица обмякла тряпкой, почти не шевелится. Ну и харя, удрученно вздохнул он, выйдя во двор и умащиваясь на крылечке, так и вымаливает оплеуху. Прялка, посетовал он попутно на ее незавидные стати, шуруп в лифчике… Напряжение мысли усилило головную боль, и Завалишин прекратил поиск сравнений, закурил и предался полусонному, мечтательному созерцанию окружающего мира.

Властвовала весна, все живое млело, ерзало и пело, гомонило и суетилось от избытка расконсервированных сил, первая зелень источала терпкий дурман. Ляпота! прижмурил опухшие веки Завалишин, шурша щекой о плечо, кайф! кабы бражонки еще кто со стаканчик поднёс для оздоровления, для пущего соответствия радостной природе. Сколько он не гармошил лоб досадливо, вчерашний день припоминался лишь до часов шести, это вселяло боязливость, не отмочил ли где чего непотребного. Н-да, что ни говори, а уж порезвились-то они вчера знатненько.

Утопающий в сухом бурьяне дворик пронизывал ручей. Завалишин отрешенно засмотрелся на разнообразный мусор, проносимый его течением: соломинки, щепки, птичьи перья, прошлогодние листья. В небольшом водоворотике поплавком при поклёвке выныривала и скрывалась яичная скорлупа. Он нашел у неё сходство с утопающим, только и не хватало крику сдавленного да рта раззявленного, а так вылитое известковое от ужаса лицо, и так и сяк бьется, сердешный, ну вот-вот вырвется, выскользнет и продолжит безмятежное, увлекательное путешествие, да нет, куда там, слабо. Презрительно хмыкнув, Завалишин точным броском половинки кирпича вбил скорлупу в дно ручейка, снова присел на старое место, угрелся и чуток задремал.

– Дмитри-ий Константинови-ич! ау-ушеньки!.. извините, Бога ради, что осмелился отвлечь вас от высоких мыслей… – У калитки стоял агроном. Завалишин, едва не срываясь на рысь, поспешил со двора – опять опоздал. Рядом с агрономом он всегда особенно зримо осознавал себя неряшливым коротышкой, уж очень тот рослый да статный, безупречно щегольски одет и ухожен. Нынче он в светло-сером костюме, выбрит до легкого голубого сияния, благоухает дорогими сигаретами, одеколоном и самую малость коньячком. Закладывал он систематически, за что и турнули из замов председателя райисполкома. Ступал он, ставил свои маркие замшевые туфли с боязливой осторожностью, того и гляди угодишь в колдобину с грязной жижей или одну из многочисленных «мин», отметин только что прошедшего табуна. Не ступить и на обочину, там густые заросли чертополоха и полыни. Завалишин на ходьбе не сосредотачивался, ломил прямиком. Агроном мельком всмотрелся в завалишинское нездоровое рыло, вздохнул сокрушенно и продекламировал назидательно, дирижируя указательным пальцем:

– Запрет вина – закон, считающийся с тем,

Кем пьется, и когда, и много ли, и с кем,

Когда соблюдены все эти оговорки,

Пить- признак мудрости, а не порок совсем.

– Красиво сочиняете, Виктор Николаевич, – похвалил Завалишин.

– Это не я, друг мой пернатый, – усмехнулся агроном, – это чуть раньше, восемьсот лет назад… А вот моё, про минувший праздник у нас в Долбилово, впрочем, как и районе в целом…

– На маевке под тенью ели,

Мы пили более, чем ели.

А слабо зная ликёр и эли,

Домой вернулись мы еле-еле.

– Тоже складно, – благосклонно кивнул Завалишин.

– Будешь сегодня, Митя, заправлять сеялки, автопогрузчик с центральной не пришел, шофер сломался. На току тебя уже ждут грузчики, два пэтэушника…

Завалишин покивал, морщась и легонько постукивая против сердца, то явно норовило приостановиться, покалывало.

– Неумерен ты, брат, так нельзя, лучше недо, чем пере, – агроном направился к своей «Ниве», из какой вылазил совсем изредка, больше дома, в городе. – Да щели в тележке позатыкай как следует, – обернулся он, – семян у нас в обрез…

– С наступающими, Митенька, праздничками, – легонько наступил на ногу возникший близ его трактора Санька Вихров, хлипковатый, лет тридцати парень, – днём печати, днём радио, Днём Победы. А ведь мы тебя заждались, дорогуша, спаситель ты наш…

– Отвали, – поморщился Завалишин, – не ты, гад, бензин слил и свечку вывернул из пускача?.. Смотри, Лександра, не дай бог, приловлю, враз монтировку согну об черепушку, зубы промассирую… У-уу, скоты, и шланг с гидравлики увели, и фару заднюю! Ты ведь, фиклистик?! Усек вчера, что я в дупель, забыл снять, ну и расстарался!

– Да ты что, Митя, ты что? кто вчера был не ужратый, только и делов-то было агрегат твой на пердячем пару раскулачивать… – Санька при разговоре засуетился глазами, зашевелил бровками, что у него были весьма своеобразны, очень редки, волосинок по десять в каждой, но длинны, до ресниц свисают. Санька на руку нечист, за что и схлопотал уже срок однажды. А вернулся, кто-то стал его регулярно поздравлять открытками с Восьмым Марта, отсюда и женское «Лександра». Он, макловошка, утвердился в предположениях Завалишин, больше некому, он, но придется смолчать, на горле тут не выехать.

Уразумев суть его предложения, он несколько подразмяк – заправщица, Катька-солярочная душа, намекнула, что за мешок-другой семенного зернишки сможет щедро отблагодарить первачком. Подошедшие мужики подтвердили, да, мол, есть такой вариант, что все зависит от него, Мити, он нынче банкует. Сказали и новость, на Пупках, соседнем хуторе, вчера откинул копыта скотник Маклушин, хватанув с похмелу непотребную дозу «синеглазки», жидкости для чистки стекол. Митя его хорошо знал, ему тоже лет сорок, в армию вместе призывались. Мужики пристали, чтобы рассказал, как хоронил тётку в городе, не все, мол, ещё слышали. Дело же было так.

Нарядили они тетушку, уложили, прошлись насуплено под духовой оркестр, а на кладбище обнаружили – могила уже занята! скромный холмик венчал чужой безымянный крестик. Поднялся шум-тарарам, стенания и проклятия, апрельский же денек удался холодный и дождливый, вскоре, все продрогли и вконец остервенились, стали орать друг на дружку, сквернословить, те, кто помянул усопшую загодя, даже хватались за грудки. Кто-то метнулся в горкомхоз искать трактор с ковшом, кто-то предлагал выкопать яму вручную, нашлись и радикалы, предлагавшие раскопать могилу и вышвырнуть нахала.

Но все больше и больше насчитывалось сторонников отвезти тётушку назад и поспешить в столовую, помянуть её, так сказать, авансом, не пропадать же исполненному заказу, весьма и весьма недешевому. Так и поступили. Дело, конечно, неслыханное, из ряда вон, бабки от произведенного богохульства испуганно скукожились и поминутно крестились, ожидая неминучей кары свыше. Закопать тётушку удалось лишь на следующий день, сопровождающих, само собой, было с гулькин нос.

Лишь пару дней спустя выяснилось, что в горкомхоз тогда предложили свои услуги два тунеядствующих гражданина, кто клятвенно заверили похоронить как положено безродного, никем неопознанного мужчину. И захоронили, сэкономив время на рытье могилы. Больше того, склепав короткий гроб, они не растерялись и отпилили чуть ниже колен ноги у нестандартного, метра под два покойника, отпилили и умостили их под бока. Что и узрели позже потрясенные родственники, какие все же сыскались и решили перезахоронить его прах.

Судьба столкнула Митю с рационализаторами уже через пару недель, в родительский день на этом же кладбище. Сам он родом из города, вся былая родня была прописана на этом погосте. Часа в три, когда многие основательно причастились, вспыхнула драка, в ход пошли кресты и прутья из оград. Началось же всё с избиения лжепопа, кто бессовестно стрелял стопарики с парой таких же как он залетных шутов. Но кто-то, не разобрав праведного суда, вступился за них, и пошло-поехало. Митя же, узрев рационализаторов в гуще свары, радостно окунулся в работку, добрался и успешно подвалил одного, другого…