Евгения Перова - Против течения

• Название: Против течения
• Автор: Евгения Перова
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-699-94982-3

«Против течения» – второй роман Евгении Перовой из цикла «Круги по воде», в котором рассказывается о судьбах Марины и Алексея Злотниковых. Сначала герои просто любили друг друга на расстоянии, потом, пройдя через тяжелейшие испытания, смогли воссоединиться и стали семейной парой. Восемь лет брака, двое детей… И вот их отношения снова под угрозой. Внезапная измена Алексея ставит всех перед сложным выбором. Сохранить семью или разрушить? Противостоять соблазну или уйти к юной любовнице? Простить мужа или прогнать?..

---

– Ты знаешь, когда на нее смотрю, мне аж щекотно!

– Где тебе щекотно?

– В душе…

Лешему редко удавалось вволю пообщаться с детьми, так он был все время занят, но стоило ему только появиться, как дети повисали на нем в полном восторге – только и слышно было: «Папа!» Марина вдруг вспомнила, как они с Мусей устроили папе сюрприз: малышка захотела учиться музыке, и непременно на скрипке. Несмотря на хрупкость и нежность, Муся обладала сильной волей и от обожающих ее взрослых всегда добивалась того, чего хотела. Лёшка, как всегда, все пропустил, а Муся усердно занималась и доводила домашних, особенно Ваньку, до исступления, извлекая невыразимо скрипучие звуки из самого маленького инструмента, который им только удалось найти. Учительница была невысокого мнения о Мусиных способностях, да Марина и сама видела, но ребенок так старался: «Вот папа приедет, я ему сыграю!» Зная Мусю, Марина надеялась, что после того, как папа послушает, весь интерес к скрипке пропадет и она увлечется чем-нибудь другим, возможно, более тихим. Папа, наконец, приехал – Марина присела на край ванны, где он, совершенно зеленый от усталости, отмокал после многочасового перелета из Японии:

– А у нас с Мусей для тебя сюрприз есть.

– Сюрприз?

– Ты вот не знаешь, папочка, а мы научились на скрипке играть! – засмеялась Марина.

– На скрипке? Господи. Да у нее же слуха нет…

– Зато сколько усердия! Так что тебе предстоит концерт. Завтра ты будешь дома?

– Буду, конечно. Я только прилетел – а ты хочешь, чтобы я опять куда-то…

– Я-то совсем не хочу, но я же не знаю, какие у великого художника планы. Ай!

Лёшка брызнул в ее сторону водой:

– Слушай, а что-то мы с тобой никогда не занимались этим делом в ванне? Или под душем? Как в кино.

– Ишь, размечтался!

– А романтично! Ты ж любишь романтику? Надо сделать джакузи.

– Вот только джакузи нам и не хватает! Все остальное у нас уже есть, только джакузи…

– Ну, представляешь – вода булькает…

– Да ты до постели-то добраться не можешь. Булькает у него! Нет, ты подумай, джакузи ему подавай! Готовься лучше к завтрашнему концерту.

Концерт был настоящий – Марина расставила стулья полукругом, все торжественно сели – все, кроме Вани, который категорически отказался слушать, и его отправили под присмотр няни, а Юлечке с Аркашей и многострадальной Ксении Викентьевне, которая и так больше всех слушала Мусину скрипку, пришлось-таки участвовать.

– Я вас только умоляю: не смейтесь. – Марина серьезно всех оглядела. – Я понимаю, это испытание, но пожалуйста. А то Муся обидится.

Серьезная Муся в нарядном бархатном платьице с кружевным воротничком торжественно вышла на середину, приладила скрипочку и повела смычком – Марина взяла Лешего за руку, увидев, как он страдальчески поднял брови. Марина сама еле удерживалась от смеха, у Аркаши тряслись плечи, даже терпеливая Юлечка с трудом сохраняла на лице серьезное выражение. Юная скрипачка закончила, важно поклонилась, получила все приличествующие случаю аплодисменты, похвалы и поцелуи и спросила:

– Папа, тебе понравилось?

– Ты мое чудо!

Гостей пригласили выпить чаю, а Леший пропал. И когда Марина нашла его в спальне, он рыдал от смеха, валяясь на постели:

– Господи! Еле выжил! А вид-то какой серьезный!

Марина тоже захохотала и бросилась к нему в объятия…

«А ведь это был последний счастливый день!» – подумала она. Точно, конец апреля, потом все и началось, в мае. А в июне они впервые в жизни поссорились всерьез, по-настоящему. Конечно, они ругались и до этого! Но это был своего рода театр – Марина прекрасно понимала, что Лешему нужно время от времени «спустить пар», поорать вволю, и кончалось все обычно смехом и страстным примирением. А в тот раз…

«И ведь рассказать кому – не поверят!» – уныло думала она, лежа без сна и без Лёшки под боком: он ушел спать в мастерскую. Никто не поверит, что поссорились они… из-за живописи Николая Фешина! Фешин был вторым Лёшкиным кумиром – после Врубеля. Везде, где бывал, он старался увидеть фешинские картины, покупал альбомы, репродукция портрета Вари Адоратской висела у него в мастерской на стене, а когда был в Америке, специально потащился в Нью-Мексико – в Таос, где находился дом Фешина. Марина честно рассматривала альбомы и каталоги, пытаясь понять, что так волнует Лёшку, но он говорил – бесполезно! Надо смотреть оригиналы.

Однажды увлекся и произнес целую речь:

– В репродукции все плоско, а у него фактура – как бушующее море, ураган, стихийное бедствие! Я сам художник, а понять не могу, как и чем он писал: кистью, мастихином, пальцами? Вот эта картинка, смотри: она не передает НИЧЕГО! Ничего, кроме композиции и цвета – цвет относительный, конечно. Вроде бы мешанина красок, как ты говоришь, но нет: все неимоверно точно и продуманно. И вдруг из этого красочного месива проявляется прекрасное девичье лицо – отрешенное, печальное, потустороннее… Ты знаешь, мне кажется, Фешина подделать, скопировать – невозможно. Рисунок, композиция, тон, цвет – это да. Но повторить это яростное безумство красочного мазка – то вдоль, то поперек полотна, то по диагонали – невозможно! Он словно… вырывается с поверхности в другое измерение. Вот, посмотри: портрет Лепилова. Здесь, в книжке, он просто никакой, а живьем – я видел в Русском музее – это такой пир черного цвета! Масса оттенков! Как написан этот черный пиджак – это надо видеть. Надо долго рассматривать. По этому пиджаку надо путешествовать, экскурсии водить! А обнаженные Фешина? Он их не щадит, не стилизует под всяких сильфидок и венерок – они все живые, мясистые, со складками, но это не кустодиевский пышный зефир и мармелад. Это именно мясо – плоть, жаркая и желанная. Вот эта, смотри, написана этюдно, даже не дописана, и вблизи она… словно наспех слеплена из теста, а издали – светится, тает! Живет! А эта – из Третьяковки – сделана совсем иначе! Вообще особняком, единственная такая: никакого бушующего моря, никакой пастозности – тонкие лессировки, сквозь которые грунт виден и рисунок просвечивает, а энергичный мазок только по волосам и фону. Как, почти без краски, сделал он это живое, дышащее, прекрасное и бесстыдное женское тело?! Как?»

И вот теперь Злотников из Нижнего Новгорода, где проходила его персональная выставка, съездил в Казань, где было большое собрание работ Фешина – его пустили в запасники и он вернулся, полный впечатлений: еще бы, держал в руках картины кумира! Сначала ничто не предвещало ссоры, наоборот – Марине показалось, что возвращается прежнее. Лёшка увлеченно размахивал руками, рассказывая о потрясшем его фешинском портрете Ленина:

– Фешин его успел в восемнадцатом году написать. Еще у него Луначарский есть и даже Карл Маркс, но я не видел никогда. Ты знаешь, это самый поразительный портрет Ленина! А мы ведь столько насмотрелись – с детства. Во-первых, он явно рыжий, Ленин-то! Волос мало, но – рыжие. Во-вторых – такой взгляд, убийственный просто! Прищурился и глядит, следит за тобой. А рука! Рука – краб, рука – паук. И плотоядно выпяченная нижняя губа. Такой мрачной энергетикой веет – какой там добренький дедушка Ленин с ласковым прищуром! Воля, и воля злобная, разрушительная – «до основанья, а затем…». Это не тот Ильич, что гладил по головам детей – а тот, что расстрелы подписывал! Патронов не жалеть! Да, Фешин – гений!

Потом надолго замолчал, отвернувшись, и мрачно добавил:

– А моя живопись – дерьмо собачье.

Марина так и ахнула:

– Лёш, ты что? С ума сошел? Как ты можешь так говорить? Ты же… Ты художник с мировым именем, ты…

– Я! – заорал он вдруг, но, опомнившись, перешел на шепот: – Я продался, как последняя сволочь! Все на продажу! Я хватаюсь за любую работу, делаю, что предлагают, потому что… Потому что вас всех надо тянуть! Как последний ишак, тащу этот воз! Я своего не писал уже сто лет ничего! Потому что времени нет, мне передохнуть некогда! Все зря…

– Лёш, о чем ты говоришь?

– О чем? О том! Вон, твой поэт правильно сказал: «Как обидно – чудным даром, Божьим даром обладать, зная, что растратишь даром золотую благодать. И не только зря растратишь, жемчуг свиньям раздаря, но еще к нему доплатишь жизнь, погубленную зря»![3]

– Но ты же занимаешься любимым делом. – Марина начала злиться. – И я всегда тебе говорила: нам достаточно самого малого и незачем так надрываться. Мне самой вообще ничего не надо – куда мне ходить в твоих бриллиантах? В магазин? Чем ты плохо живешь? У меня-то вообще никакой жизни нет! Ты хоть ездишь по миру, а я мечусь между детской и кухней, и все! Где моя жизнь?

Они кричали друг на друга страшным шепотом, даже в пылу ссоры помня о детях и бабушке – не дай бог услышат! Кричали, обвиняя друг друга в равнодушии, непонимании, эгоизме, и Марина искренне недоумевала, почему он внезапно так взъелся на нее, хотя она старалась изо всех сил облегчить ему жизнь! Марина знала, что он один работает на всю семью, и освободила его ото всех забот: по дому Леший не делал вообще ничего – только рисовал, обдумывал свои замыслы или отдыхал и играл с детьми. Все остальное должна была решать Марина. И вот теперь он говорил, что все зря?!