Инна Фидянина-Зубкова - Какая я девочка хваткая. стихи о девушках

• Название: Какая я девочка хваткая. стихи о девушках
• Автор: Инна Фидянина-Зубкова
• Жанр: Поэзия

Стихи о девушках: Не было берегов у берега. Я бегала по бескраю. Что-то да я не знаю: ни солнце, ни траву и ни море, я не знаю горькое горе. Я знаю песню, которая плачет. А это значит, глаза мои бесконечны, в них плавает вечность и Охотское море. Охота на волю!

---

Какая я девочка хваткая Стихи о девушках Инна Фидянина-Зубкова

© Инна Фидянина-Зубкова, 2017

ISBN 978-5-4474-5088-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Хваткая я

Как я замуж выходила

Собралась я замуж, однако.
Зачесалась у бати срака:
– Доню, денег нет на это дело,
а с чего ты замуж захотела?

«Тятенька, пора бы, лет мне много,
вон Колян стоит возле порога.»

– Ты скажи-ка своему Коляну:
пусть он свадебку сам и играет!

«Ну, папанечка, спасибо за подмогу!»

– Извиняйте, доню, я не могу.

Я к маманьке (та у печки):
«Надо б замуж выйти вашей дочке!»

Мать поварёшку лизнула,
как-то странно на меня взглянула:
– Ты б пошла, дровишек наколола.

«Мама, у порога стоит Коля!»

– Правильно, пусть Коля и наколет;
а ведь замуж, донь, никто и не неволит.

«Да хочу я замуж, вы поймите!
Вы к Коляновым родителям сходите.»

Что ж, попёрлись наши к родичам Коляна.
Также странно на меня смотрела его мама,
у его отца тоже чесалась срака —
в огород послал нас за бураком.

Хошь не хошь, а свадьба состоялась!
Я столы накрывала, старалась
и за водкой бегала с Коляном,
низко кланялись мы папам, мамам.

На гармошке я сама играла,
песни деревенские орала.
А как выпила, пошла я, девки, в поле.
Замуж ведь никто и не неволит!

Смелая я, однако

Смелая девочка, смелая
на белом свете жила,
смелая девочка, смелая
по острому лезвию шла.

Но шла так осторожно,
что понять было сложно:
боится упасть она что ли,
или не в её воли
слезть с этого острия?

Шла безвольная я
по крайнему краю:
то ли болею, то ли не знаю,
что ждёт меня кто-то.

Кто ты, милый? Забота,
одна забота:
с высоты не свалиться.
Не упаду —
я успела влюбиться!

Замуж я за Пересвята

Бойтесь, люди, пересуда,
Перегуда, Пересвята.
Бойтесь, люди, душегуба,
Троекура, партократа.

Бойтесь, люди, бояться;
и не смейте смеяться
над моею обидой великою:
ведь кого на Руси ни покликаю,
никто ко мне не кидается,
народ на зовне сбирается.

Видимо, нет во мне силы.
Открою-ка рот я пошире
и позову Перегуда:
«Гыть, Перегуд, отсюда!»

Гыть, а он не уходит —
все рядом орет да ходит,
ходит и ходит кругами.

Боялась бы я вместе с вами
всех Переглядов на свете,
да выросли мои дети
и закончили школу.
Теперь с Троекуровым спорить
старую мать заставляют.

А я не спорю, я знаю,
что от пересуда
не спасёт душегуба простуда,
не затмит партократа награда.

В общем, замуж за Пересвята
собралась я, добрые люди.
А чего ору? Не убудет!

Я сама швея вышиваша

Не дарите мне цветов, не дарите.
В поле нет их милей, не сорвите!

На лужайку опущусь я вся в белом —
разукрашусь до ног цветом смелым:
красная на груди алеет роза,
на спине капризнейшая мимоза,
на рукавчике сирень смешная,
а на подоле» астрища» злая!

Я веночек сотку из ромашек.
А знаете, ведь нету краше
жёлтого, жёлтого одувана
и пуха его белого. Ивану
я рубаху разошью васильками:
бегай, бегай, Иваша, за нами!

Беги, беги, Иван, не споткнись —
во всех баб за раз не влюбись,
а влюбись в меня скорей, Иваша;
разве зря я, швея-вышиваша,
васильки тебе вышивала,
да на подоле» астрища» злая
просто так ко мне прицепилась?
И зачем в дурака я влюбилась?

А цветов мне не надо ваших!
Я сама швея-вышиваша!

Мой нынче ответный ход

Я провокатор судеб,
я провокатор сердец!
Если меня осудят,
то добра больше нет,
нет добра на планете,
оно ушло навсегда,
потому что на свете,
лишь одна я чиста.

Нет меня чище, и это
не пустые слова:
видишь дыру в пространстве —
это и есть дела
все мои и поступки,
от которых так стынет кровь
у прорицателей. Шутка?
Нет, мой нынче ответный ход!

Берегись меня, родня

Не жила я у вас нежилою,
не была бы я небылою,
не было б меня и не надо,
да разрослась в огороде рассада,
рассада вишнёвого сада.

А раз рассада пробилась,
значит и я прижилась,
прижилась тут, вот и маюсь:
лежу не поднимаюсь.

И когда поднимусь, не знаю,
потому как встав, поломаю,
обломаю все ветки из сада,
подопру я ими рассаду:
расти, вырастай рассадушка,
буду тебе я матушка.

А что касаемо сада,
то нам чужих вишен не надо,
у нас лук, свёкла и морковка.
Берегись меня, родня, я мордовка!

Увезите меня в края таёжные

Не дружите со мной, не играйте,
и в друзья меня не добавляйте!

Потому как не ваше дело,
что мои пироги пригорели,
не накрашенная я сегодня
и хожу, как дура, в исподнем.

Не смотрите на меня, я плохая,
а с утра вся больная-пребольная,
злая, голодная, не поевши,
на бел свет глядеть не захотевши.

Не дружите со мной, не дружите!
Поскорей отсюда заберите,
увезите в края таёжные,
где избушки стоят молодёжные,
пацанятки гуляют скороспелые
и девки с топорами несмелые.

Тебе зиму, ему лето

Торговала я планетой:
тебе зиму, ему лето.
Торговала я едой:
кому кашу? Мне ж в пивной
пенку пенную от пива,
чтобы я была красива,
чтобы я была полна
снегом, ветром, и одна
засыпала, просыпалась,
говорила, улыбалась —
всё любименькой себе
да мерцающей звезде.

Проверяла я себя
на лето, зиму. А весна
улыбнулась: «Ну, встречай,
наливай мне, дочка, чай,
да продай уж всё на свете:
кошку, мужа, дом.» Но дети
посмотрели и сказали:
– Мама, как жила в печали,
так и дальше лучше жить
и не надо ворошить
на планете лето, зиму.
Зыбь – не сон, а пелерина.
Вот ей накройся и сиди
да стихи свои пиши.

Торговала я планетой:
ему зиму, тебе лето.
Торговала я едой.
Рот закрой, иди домой.

Благая весть

Никому не будет страшно
в тёплой сытости своей.
У кого одна рубашка?
Не отдашь? Ну и бог с ней.

Я последнюю раскрыла
неземную благовесть:
дикой повестью покрыта
пыль земная и известь.

А кого тут совесть мучит,
тот совсем её замучит,
и останется от ней —
пыль земная и иней.

Собирайся в круг народ:
девица в гости к вам идёт,
придёт и скажет:
«Кто пьёт да пляшет,
тому не страшно;
а кто поёт,
того сожрёт
велика совесть!» —
такая повесть.

Так собирайся ж народ,
к вам девка русская идёт!
А кому страшно,
так те не наши,
и бабы краше
у них, наверно.

А нам, неверным,
совсем не больно,
и совесть вольна,
сыта, красива
в тепле спесиво
скуля от боли:
«Доколе, доколе, доколе?»

Меня стали на улице узнавать

Меня никто никогда не спросит:
«Какой во времени век?»
И я никогда не отвечу:
– Каков человек, такой век.

«Есть ли на сердце рана?»
– Не бередит её
ни случайный прохожий,
ни смешное кино.

А когда на дворе очень жарко
(холодно, душно), умно
я разгребаю подарки —
улыбок веретено.

«Проходи, проходимка,
мы узнали тебя,
ты поэт-невидимка,
ты всегда голодна
этим городом пыльным,
лесом, полем!» Давно
смотрю взором остывшим —
мне уже всё равно
на мерцание улиц,
на мелькание лиц.

Нет, никто мне не скажет:
«Почему ты молчишь?»
– Я молчу потому что
не узнала тебя,
кто ты: призрак могучий
иль закон бытия?

Инна арлекина

Ничего не будет свято,
кроме совести твоей.
Нет, не простыни измяты,
просто надо быть смелей!

Ведь никто тебе не скажет:
«Как разделась, так лежи.»
Рот твой сильно напомажен
и гвоздищи из груди.

Молча смотрит арлекино
на нескромный твой наряд:
дуло в плечи, дуло в спину.
«Нет, с такой опасно спать!»

Будет Инна арлекином,
арлекиною сама:
дуло в плечи, дуло в спину
и усталый свой наряд
тихо снимет,
раскричится на бумагу и перо!

Подойдёт друг и поднимет
её тело всем назло!

Я победительница

Я победительница траурных шествий,
мой ласковый, ласковый бред
никогда не жил без последствий.
Что ты ел, сынок, на обед?

А я короля и капусту,
попа и церковный шпиль
и даже тролля за печкой
(чем мне он не угодил?)

Я зареклась бороться
и уходила в тень.
Но эти шествия траура
зовут меня по сей день.

Девочка проходимка