Борис Акунин - Счастливая Россия (адаптирована под iPad)

• Название: Счастливая Россия (адаптирована под iPad)
• Автор: Борис Акунин
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-8159-1430-8

Новый роман серии «Семейный альбом» переносит читателя одновременно в не столь далекое прошлое и довольно отдаленное будущее, так что появляется возможность заглянуть в день вчерашний и день завтрашний из дня сегодняшнего.

Эта версия книги подготовлена специально для чтения на iPad.

---

Вошел высокий парень, вернее сказать, молодой мужчина. Лет тридцать или, может, чуть меньше. Сразу видно – интеллигент, но не старорежимный, а свой, советский. Рубашка «юнгштурм» под вязаной жилеткой, на груди хорошие значки – «Активист Осоавиахим», «ЗОТ» – «За овладение техникой» и еще какой-то спортивный, с лыжником. В руке зажат берет-«испанка». Лицо хорошее, ясное. Высокий лоб, с него вкось вольная русая прядь. Твердый подбородок. Взгляд из-под круглых роговых очков прямой, безо всякого подобострастия. Обиженный.

– Товарищ Шванц, меня к одиннадцати тридцати вызывали, я торопился, на семинар не пошел, а сейчас уже… – И выразительно поднял левую руку с часами.

Начальник к нему прямо кинулся – правую руку своими двумя стиснул.

– Ради бога извините, Кирилл Леонидович. Работы море. Не дают враги передышки.

– Что вы, – убрал из голоса обиженность вошедший. – Я же понимаю.

Бляхин эту интеллигентскую фанаберию знал. Ихнему брату обязательно нужно, чтоб уважение оказали, хоть на копейку. Чуть по шерстке погладишь – сразу шелковые.

– Вот, познакомьтесь. – Шванц повернулся к Филиппу. – Тот самый Кирилл Леонидович Сверчевский, кандидат наук, надежда советской физики. А это оперуполномоченный Бляхин, Филипп Панкратович, мой коллега, один из наших опытнейших работников. Будет участвовать в нашем с вами деле.

Бляхин привстал, но улыбаться не стал, памятуя о куренке.

Рукопожатие вышло так себе – у обоих ладони мокрые, холодные. А капитан, будто спохватившись:

– Вам хоть чаю-то предложили, Кирилл Леонидыч? Ай, стыд какой. Пойду, попрошу. А вы пока расскажите Филипп Панкратычу, как помогли нам выйти на «счастливороссов».

И чуть не семенцой к двери, артист. Но из-за спины кандидата-физика снова сделал жест, уже несомненный: взял себя двумя пальцами за горло, как клещами.

Ага, ясно. Это он такой сахарный, чтобы напарник явил суровость.

– Сядьте, – хмуро указал Бляхин на стул.

Сверчевский сел. Сначала осторожно, на краешек. Потом, будто вспомнив, что он не арестованный, а помощник следствия, свободнее, с откидом.

– С чего начать, товарищ… Бляхин? Прямо с 27 июля?

– Сами-то как думаете? – Филипп глядел колюче. – И это… Всю правду говорите, начистоту, без вихляний.

Физику от такого тона следовало бы напугаться, а этот опять обиделся.

– Зачем вы так, товарищ следователь? Я всегда с органами начистоту. Спросите у Соломона Акимовича!

– Ладно, ладно. Давайте к делу.

Бляхин взял лист бумаги, приготовился записывать.

– Значит так. 27 июля сего года, после публичного диспута на Совете молодых ученых у нас в институте… – Сверчевский покосился на карандаш, быстро строчивший по бумаге. – Я же оргсекретарь Совета молодых ученых. Ну, вы знаете…

Бляхин строго кивнул, думая: какого черта Шванну от меня надо? Подлавливает, гад, на чем-то. Но на чем?

– Я сделал сообщение о том, как правильно организовать жизнь и работу ученых при социализме. Ученый – человек напряженной мысли, которая владеет им не только восемь часов рабочего времени, а постоянно, неотступно. Такого человека ничто не должно отвлекать от умственного труда, необходимого обществу, – ни бытовые хлопоты, ни семейные заботы. А еще очень важно все время находиться в среде себе подобных, своих коллег. Чтобы вести профессиональные разговоры, обмениваться мнениями, спорить, постоянно подвергать ход своих изысканий критической оценке товарищей… Я, конечно, говорю не об общественных науках, а о естественных, о точных – причем не только теоретических, но и прикладных. Ученые одного профиля должны не просто работать, но и жить вместе. Коммуна физиков, коммуна химиков, коммуна математиков, коммуна конструкторов, коммуна агробиологов. И все эти коммуны должны располагаться в одном «наукограде», по соседству. Потому что очень важны и межотраслевые контакты. Физик не может замыкаться только в физике, а математик только в математике. Встречаясь в столовой, в клубе, в парке, люди из разных сфер науки должны…

– Ближе к делу, – оборвал говоруна Бляхин.

Надо было, пока капитан не вернулся, хоть маленько, хоть самую чуточку разобраться в этой хренотени. А то наломаешь дров – Шванцу только и надо.

– Про Квашнина, да? – сморгнул кандидат.

– Про него.

Филипп прикрыл бумагу рукой, чтоб Сверчевский не подглядывал. Там было написано «27 июля, 27 июля, 27 июля» – раз десять и теперь еще прибавился «Квашнин», а больше ничего.

– После обсуждения подошел ко мне человек. Пожилой такой, приятный. Представился: Никита Илларионович Квашнин. Говорит: «Я устал от всеобщего энтузиазма, у нас его слишком много, но у вас энтузиазм прекрасный и очень редкий: без цветистых лозунгов, а исключительно по делу». – Физик заежился под мрачным бляхинским взглядом, сбился. – Я рассказывал Соломону Акимовичу, что Квашнин как-то очень располагающе себя вел. И смотрел так – просто, заинтересованно и… доверительно, будто мы много лет знакомы. Я сразу почувствовал к нему безотчетную симпатию. Мы разговорились о будущем науки. Пошли в буфет пить чай. Через некоторое время он говорит: «У нас создался кружок людей, мысль которых устремлена в будущее. В точности, как вы предлагаете. Все разные по роду интересов, но общая цель одна – благо отчизны. Однако все гуманитарии, и нам очень не хватает представителя естественных наук. Как раз такого, как вы: молодого ученого с хорошим культурным слоем. Вот если бы вы прочли у нас свой доклад. А может быть, еще его и развили? Это было бы всем нашим очень интересно. Сначала просто приходите на очередное заседание кружка, послушайте, о чем мы говорим». Я легко согласился. Почему нет? Конечно, я и помыслить не мог, во что этот Квашнин меня втягивает… Через два дня, 29-го, я пришел по указанному им адресу.

– Это по которому? Уточните.

– Маросейка, одиннадцать, строение шесть, – удивился Сверчевский. – У вас же есть. Все собрания кружка, насколько я знаю, проходили там, у Квашнина. До революции ему принадлежал весь дом. Но жена у него умерла в восемнадцатом, сыновья пропали без вести. Он мне не рассказывал, но товарищ Шванц потом пояснил: оба были из офицерья, наверняка ушли к белым. Квашнина уплотнили в полуподвал, но он там довольно уютно устроился, даже с собственным входом. Старорежимное такое жилье, настоящий провал во времени. Всюду книжные полки. На ковре коллекция старинного оружия. На стенах портреты историков – Ключевский, Соловьев, Забелин.

– Почему историков? – не понял Филипп.

– Квашнин до революции был профессор истории, – раздалось от двери. – Из университета его, конечно, давно вычистили. Кому нужны такие историки?

Сосредоточенный на ученом, Бляхин и не заметил, когда Шванц вернулся. Дверь-то обита кожей, на полу ковровая дорожка, а сапоги у капитана шевровые, без скрипа. Проскользнул тихонько – и встал, слушает.

Сверчевский был рад, что капитан вернулся. Говорил Бляхину, а смотрел на Шванца:

– Он устроился в Архив древних рукописей, Квашнин. Очень был доволен своей службой.

Начальник поставил на стол два чая в подстаканниках.

– Сахар уже там. Вам, Кирилл Леонидович, два куска. Тебе, Филипп, три.

Ишь ты, помнит. Бляхин в буфете действительно всегда три куска клал, любил, чтоб сладкий был.

Чай Филипп помешал ложечкой, но решил, что пить не будет. Вспомнил про заместителя Габунию.

– Вы рассказывайте, рассказывайте, – подбодрил Шванц. – Не мне, я-то знаю. Вот ему.

– Да, конечно. – Кандидат снова повернулся к Бляхину. – Когда я пришел – это 29 июля, – был доклад самого Квашнина. По-видимому, не в первый и не во второй раз. Квашнин свой доклад несколько раз дорабатывал, с учетом замечаний. Но я-то слушал впервые. Я чего ждал? Думал, доклад про коммунистическое будущее СССР, интересно. И тут Квашнин, спокойно так, начинает: про страшное время, в которое мы живем, про народ, одурманенный советской пропагандой… И, главное, таким ровным академическим тоном, будто о самых обычных, общеизвестных вещах. Остальные слушают себе, кивают…

– Напугался? – понимающе кивнул Филипп. Он решил для себя, что не будет больше изображать сурового следователя. Раз это зачем-то надо Шванцу, то хрен ему.

Кандидат оскорбленно вскинулся:

– Не испугался, а возмутился! Хотел заявить протест, а потом говорю себе: стоп, тут дело серьезное. Ты попал во вражеское логово, и твой долг врага не спугнуть. Поэтому досидел до конца и тоже кивал, для маскировки… Ну, доклад Квашнина вы сами читали, поэтому содержание пересказывать не буду…

– Не читал, но прочтет, – вставил Шванц. – Товарищу Бляхину интересна ваша оценка членов организации. Человек вы наблюдательный, с хорошим знанием психологии. Поделитесь.

Шванц свое дело знал. Именно так с интеллигентской шатьей-братьей и надо разговаривать.

Сверчевский приосанился.

– Во-первых, сам Квашнин. Очень умелый ловец душ, по-настоящему опасный враг. Остальные все к нему относились с огромным пиететом: «уважаемый профессор», «наш уважаемый председатель». Там вообще все друг друга называли уважаемыми. «Наш уважаемый дипломат», «наш уважаемый писатель», «наш уважаемый богослов». И меня тоже сразу – «наш уважаемый ученый». Это после доклада, во время обсуждения. Хотя я почти не участвовал, был в потрясении…