Эпосы, легенды и сказания - Рамаяна

• Название: Рамаяна
• Автор: Эпосы легенды и сказания
• Жанр: Античная литература
• Год: 2017

«Рамаяна» («Путешествие Рамы») – древнеиндийский эпос, автором которого принято считать легендарного мудреца Валмики, – один из важнейших священных текстов индуизма. Образы «Рамаяны» вдохновляли множество индийских писателей и мыслителей: от Калидасы до Махатмы Ганди.

Великий Эпос повлиял на литературу, изобразительное, театральное и танцевальное искусство и стал неотъемлемой частью культуры не только Индии, но и всего мира.

---

Так, например, и в «Махабхарате», и в «Рамаяне» часто встречается формула «погруженный в океан скорби». Но вот в жалобе ракшаси Шурпанакхи на оскорбление, нанесенное ей Рамой, эта формула дополняется неожиданной метафорой:

Отчего ты не защищаешь меня, погруженную в необозримый океан скорби,
Населенный крокодилами отчаяния, увенчанный волнами ужаса?

А в одном из плачей Дашаратхи эта же формула разрастается до четырех двустиший, становится развернутым синтетическим сравнением во вкусе средневековой санскритской поэзии:

Тоска по Раме – бездонная пучина, разлука с Ситой – водная зыбь,
Вздохи – колыханье волн, всхлипывания – мутная пена,
Простирания рук – всплески рыб, плач – морской гул,
Спутанные волосы – водоросли, Кайкейи – подводный огонь,
Потоки моих слез – источники, слова горбуньи – акулы,
Добродетели, принудившие Раму уйти в изгнание, – прекрасные берега –
Этот океан скорби, в который меня погрузила разлука с Рамой,
Увы! – живому мне уж не пересечь, о Каушалья!

Приведенный пример – а в подобных ему в «Рамаяне» нет недостатка – показывает, что творцами «Рамаяны» эпическая формула часто уже ощущалась как стертый образ, который следует оживить новым, нешаблонным стилистическим приемом. Такое использование формул, а также некоторые другие особенности стиля и композиции «Рамаяны», которых мы касались, свидетельствуют, что на позднем этапе в ее формировании все большую роль приобретало авторское, индивидуальное начало. Коренные свойства эпического языка и стиля, узловые моменты древнего сюжета остались неизменными, но далеко не все в поэме может быть объяснено безымянной эпической традицией. По всей видимости, сказание «Рамаяны» – по-иному и даже в большей степени, чем «Махабхараты» – подверглось целенаправленной обработке, причем обработке средствами уже не устной, а письменной поэзии. И поэтому именно «Рамаяна» открыла собою новую эпоху литературного творчества в Индии, эпоху, украшенную именами таких поэтов, как Ашвагхоша, Калидаса, Бхартрихари, Бхавабхути.

История создания древнеиндийского эпоса, определившая во многом специфику его внешнего облика и содержания, как мы видим, была длительной, сложной и необычной. Но не менее необычна его судьба уже после того, как он был создан. До сих пор не исчерпано то глубокое и многостороннее влияние, которое «Махабхарата» и «Рамаяна» оказали на литературу и культуру Индии и соседних с нею стран Азии.

Необозримо число произведений древних и средневековых индийских поэтов, прозаиков и драматургов, в которых либо целиком перелагаются «Махабхарата» или «Рамаяна», либо какой-нибудь заимствованный из них эпизод, миф, легенда. Еще более существенно, что вообще едва ли в санскритской литературе найдется такой автор, творчество которого было бы свободно от воздействия идей, образов и стилистики обеих эпопей. Поэтому не будет преувеличением утверждать, что в Индии, как ни в какой другой стране, эпическое наследие послужило непосредственной основой всего развития классической литературы.

Ситуация мало изменилась и тогда, когда санскрит в качестве ведущего литературного языка Индии уступил место живым языкам и диалектам. На каждом из этих языков существует по нескольку переводов и переделок «Махабхараты» и «Рамаяны», сыгравших, как правило, решающую роль в становлении новоиндийских литератур. И теперь еще повсеместно в Индии обе поэмы исполняются народными сказителями, а для современных поэтов сохраняют силу совершенного образца и примера. Вместе с тем не в меньшей степени, чем на литературу, древний эпос влияет в Индии на все сферы культуры и идеологии. Почитаясь священными книгами, «Махабхарата» и «Рамаяна» во многом способствовали оформлению национальной культурной традиции, выработке кардинальных религиозных, философских, нравственных идеалов и принципов. И любое идеологическое и общественное движение в рамках индуизма всегда стремится отыскать в них свои истоки и опереться на их авторитет.

Однако влияние «Махабхараты» и «Рамаяны» не ограничено одной Индией. Тем, чем «Илиада» и «Одиссея» Гомера были для Европы, «Махабхарата» и «Рамаяна» стали для всей Центральной и Юго-Восточной Азии. Камбоджийская надпись от 600 года рассказывает о чтении «Рамаяны» в местном храме. Приблизительно в то же время появились переложения древнеиндийского эпоса в Индонезии, Малайе, Непале и Лаосе. Не позднее VII века «Рамаяна» проникла в Китай, Тибет и затем Монголию, а «Махабхарата» в XVI веке была переведена на персидский и арабский языки.

Повсюду в Азии, так же как в Индии, знакомство с санскритским эпосом стимулировало, наряду с литературой, развитие культуры и искусств, прежде всего – живописи, скульптуры, театра. Содержание поэм, воспроизведенное на фресках многих индийских храмов, отражено и в гигантских скульптурных композициях Ангкор-Вата (Камбоджа), и на яванских барельефах в Прамбанане. Представления на сюжеты «Махабхараты» и «Рамаяны» составляют репертуар южноиндийской танцевальной драмы «катхакали», классического камбоджийского балета, таиландской пантомимы масок, индонезийского театра теней «ваянг».

Во вступлении к «Махабхарате» говорится:

Одни поэты уже рассказали это сказание, другие теперь рассказывают,
А третьи еще будут рассказывать его на земле.

С этими словами перекликается и двустишие из «Рамаяны»:

До тех пор, пока на земле текут реки и высятся горы,
Будет жить среди людей повесть о деяниях Рамы.

Хотя подобного рода гордые утверждения обычны в памятниках древних литератур, по отношению к санскритскому эпосу они, как мы убедились, поистине оказались пророческими. И эти пророчества обретают особый смысл в наши дни, когда «Махабхарата» и «Рамаяна» преодолевают новые временные и географические границы.

П. Гринцер

Рамаяна

Перевод с санскрита Веры Потаповой

Подстрочный перевод и прозаические введения в тексте перевода Б. Захарьина

Книга первая. Детство

Святой подвижник Вальмики, красноречивейший из людей, просит всеведущего Нараду назвать безупречного мужа, самого отважного и добродетельного, прекрасного ликом, стройного статью и умудренного знаньями.

Нарада рассказывает ему о сыне царя Дашаратхи, доблестном Раме из рода Икшваку. Он призывает Вальмики восславить жизнь и подвиги витязя в мерных стихах песнопения, смысл которого был бы внятен всем живущим.

Они расстаются. Задумавшийся Вальмики медленно прогуливается, сопутствуемый учеником. Внезапно он замечает двух куликов-краунча. Они предаются любви и не видят, что к ним подкрался охотник. Краунча-самец падает наземь, убитый стрелой. Его подруга горестно кричит. Вальмики потрясен. Он проклинает охотника, и… слова проклятия оказываются мерными строками стихов.

Немного спустя Вальмики сознает, что случай исторг из его сердца неведомый прежде размер песнопения – шлоку.

Неожиданно Вальмики является бог-творец Брахма. По его слову, песнопенье о Раме должно быть создано размером шлоки.

Следуя веленью Брахмы и разуменью собственного сердца, Вальмики слагает эту прекраснейшую из поэм.

[Царство и столица Дашаратхи] ( Часть 5 )

Сарайю-рекой омываясь, довольством дышала
Держава обширная – славное царство Кошала,

Где выстроил некогда Ману, людей прародитель,
Свой город престольный[3], Айодхью, величья обитель.

Двенадцати йóджанам[4] был протяженностью равен
Тот город, и улиц разбивкой божественной славен.

На Царском Пути, увлажненном, чтоб не было пыли,
Охапки цветов ароматных разбросаны были.

И царь Дашаратха, владетель столицы чудесной,
Ее возвеличил, как Индра – свой город небесный.

Порталы ворот городских, защищенных оружьем,
Украшены были снаружи резным полукружьем.

Какие искусники здесь пребывали, умельцы!
На шумных базарах народ зазывали сидельцы.

В том граде величия жили певцы из Магадхи,
Возничие жили в том граде царя Дашаратхи.

И были на башнях твердыни развешаны стяги,
Ее защищали глубокие рвы и овраги.

А если пришельцы недоброе в мыслях держали,
Им ядра булыжные в острых шипах угрожали!

Столица, средь манговых рощ безмятежно покоясь,
Блистала, как дева, из листьев надевшая пояс.

Там были несчетные кони, слоны и верблюды.
Там были заморских товаров навалены груды.

С дарами к царю Дашаратхе соседние раджи
Съезжались – ему поклониться, как старшему младший,

Дворцы и палаты искрились, подобно алмазам,
Как в райской столице, построенной Тысячеглазым.

Был сходен отчасти с узорчатой, восьмиугольной
Доской для метанья костей этот город престольный.

Казалось, небесного царства единодержавец
Воздвигнул дворцы, где блистали созвездья красавиц.

Сплошными рядами, согласья и стройности ради,
На улицах ровных стояли дома в этом граде.

Хранился у жителей города рис превосходный,
Что «шали»[5] зовется и собран порою холодной.

Амбары Айодхьи ломились от белого шали!
Там сахарный сок тростника в изобилье вкушали.

Мриданги[6], литавры и вины в том граде прекрасном
Ценителей слух услаждали звучаньем согласным.

Так божьего рая святые насельники жили,
За то, что они на земле, как отшельники, жили!

В столице достойнейшие из мужей обитали.
Они в безоружного недруга стрел не метали.

Отважные лучники, в цель попадая по звуку[7],
Зазорным считали поднять на бессильного руку.

Им были добычей могучие тигры и вепри,
Что яростным ревом будили дремучие дебри.

Зверей убивали оружьем иль крепкой десницей,
И каждый воитель владел боевой колесницей.

Властитель Кошалы свой блеск увеличил сторицей,
Гордясь многотысячным войском и царства столицей!

Там были обители брахманов, знающих веды,
Наставников мудрых, ведущих с богами беседы.

Там лучшие жили из дваждырожденных, послушных
Велению долга, мыслителей великодушных,

Радевших о жертвенном пламени[8], чтоб не угасло, –
В него черпаком подливавших священное масло.

[Город Айодхья]