Татьяна Михайловская - Крымский мост

• Название: Крымский мост
• Автор: Татьяна Михайловская
• Жанр: Русское современное

Невозможно представить себе русскую литературу и русское искусство без крымских мотивов в поэзии и прозе. Классика дала нам бессмертные образцы во всех жанрах. Крыму посвящены многие известные произведения русской литературы. Не случайно имена Пушкина, Мицкевича, Чехова, Волошина, Цветаевой, Грина, чьи судьбы в той или иной степени были связаны с Крымом, присутствуют и в альманахе «Крымский мост».

---

Но, как ни странно, именно этот хаос и помог выжить нашей семье. Дед, с его знанием языков, понадобился всем, кто приходил сюда в эти годы. Гурзуф все-таки небольшой город. Там было меньше крови, но не меньше грабежа, часто узаконенного. И деда звали, чтобы сообщить кому-то из местных купцов и ремесленников, а чаще просто богатым обывателям, что у них изымается то-то и то-то, или призывали как переводчика на все языки Крыма к официальным лицам.

Семья выжила. Мой дед и его друг ничем себя не запятнали. Утвердившиеся красные в первую очередь отобрали торговлю Михаила, впрочем, назначив его управляющим в каком-то Совкомхозе (так никто и не узнал, что это значит), но он по-прежнему торговал в своем магазине. Потом пришли к деду с требованием – отдать все сбережения и вернуть виноградные плантации трудящимся массам. Сбережений уже не было. А о виноградниках дед сказал: «Берите, но берегите. Это крымское золото». Бабушка мне рассказывала, что дед очень радовался, когда видел, как советская власть бережно и рачительно относилась к виноградникам и знаменитым Массандровским хранилищам.

Сулейман был, наверное, самым образованным человеком в городе. Его вскоре назначили директором мужской школы. Надо сказать, что она стала лучшей в городе, а, может быть, и в Крыму. Ни он, ни Михаил теперь никуда не стремились уехать, оберегая покой своих семей. В такое бурное и страшное время, время перелома и перемалывания, они нашли спокойную нишу. Бабушка вспоминала, что в 30-е годы, когда где-то развивались гигантские стройки, а где-то сотнями тысяч сажали и убивали людей, в их маленьком мире, в их теплом старинном городе два друга и две семьи жили спокойно и счастливо.

По вечерам друзья сидели в беседке возле дома. Над ними свисали просвеченные и напоенные солнцем гроздья крупного изумрудного или красно-янтарного винограда, играли в нарды и спорили, спорили. Каждый из них был знатоком истории и языка. Это был инструментарий их знаний. Сулейман утверждал не без основания, что триста лет пребывания Крыма под османской империей, оставили в жизни полуострова неизгладимый культурный и религиозный след.

Михаил только посмеивался. Караимы пришли сюда еще из Вавилона. Часть народа израиилева вернулась в Палестину, а часть попала в Крым и на Кавказ. И только много веков спустя хазары, принявшие иудаизм, смешались с истинными караимами. «Мы бережем истинную веру, отвергаем все поздние толкования. Именно мы народ божий. Современные евреи отступили ещё тогда, в Вавилоне. А мусульмане и христиане основные заветы веры взяли из Торы».

Спорили иногда до хрипоты, приводя в пример отрывки из древних манускриптов, которые знали наизусть, и расходились довольные, чтобы потом снова сойтись в споре.

По выходным они гуляли вместе с семьями. Спускались к морю, купались и молчали, пока их жены болтали по пустякам. Иногда просили машину у кого-то из знакомых, чтобы прокатиться вдоль моря.

Одну из таких поездок Елена запомнила навсегда. Это был 1935 год. Тамара уже уехала в Москву. Поступила в медицинский институт. Фетхе окончил школу и собирался в Симферополь, в инженерное училище, а маме было всего 15 лет. Поездка развлекала её. Раскрепостилась и бушевала сочная южная зелень, возвышались горы, вольно дышало море. Наконец они подъехали к огромной долине. Вокруг, куда ни кинь взгляд, террасами спускались виноградники. Дед вышел из автомобиля. Сорвал одну кисть и поднес её к глазам. Виноградины заиграли с солнцем как драгоценные камни. Каждая ягода посылала свой изумрудный свет. Глаз нельзя было оторвать.

– Смотрите, дети. Раньше эти виноградники были наши. Теперь они общие. Не жалейте свое личное. Думайте о винограде. За ним ухаживают, его любят, делают отличное вино. Я хочу, чтобы вы любили эту землю, её язык и этот виноград.

Елена пришла в восторг. Так она потом рассказывала мне. Она поняла и почувствовала благородство своего отца. Его любовь к чему-то незримому, но родному.

Совсем по-другому отреагировал Фетхе.

– Что же тут хорошего, когда все, возделанное и созданное нашими предками, отдано неизвестно кому? «Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё!»

Мама рассказывала, что главной чертой брата в эти годы была едкая ирония по отношению ко всему окружающему. Впрочем, высказывал он её только в кругу самых близких людей.

– Главное, что дело живёт, а не погублено, – строго ответил дед, – мы сами найдем, чем заработать и что делать.

Вот так и определились судьбы трёх родных людей.

Летом 1940 года вся семья последний раз собралась вместе. Отмечали пятьдесят пять лет Сулейману и двадцатилетие Елены. Пришли все друзья и знакомые. Бабушка вспоминала, что никогда не было у них так шумно, многолюдно и весело, как в этот день. Её больше всего радовало, что прилетела из Москвы Тамара, теперь уже известный в Москве врач-офтальмолог, с ней прилетел её муж-хирург; приехал из Симферополя Фетхе. А уж Михаил и его сын, Семён, который немного ухаживал за Еленой, просто не уходили из их дома, помогая принимать гостей.

– Я тогда даже подумала – не к добру это, такая радость и веселье, – говорила бабушка. – Как в колодец смотрела.

Поздней осенью 1941 года немцы заняли Крым и вошли в Гурзуф. Тамара осталась в Москве, её муж ушел на фронт. Ушел на фронт и вскоре погиб Семён, сын Михаила. Фетхе избежал мобилизации и примкнул к немцам.

Он на один день приехал в Гурзуф, чтобы объяснить отцу свой поступок.

– Русские отобрали у нас все: религию, землю, виноградники. Немцы всё нам вернут, когда уничтожат большевиков и евреев.

– Евреи-то тут причём? У них тоже отобрали всё, впрочем, как и у русских. Разве в этом дело, что взяли, что дали. Есть твоя земля. С ней мы должны быть вместе: и в горе, и в радости.

– Да нет у тебя ничего! Только немцы всё вернут!

Сулейман страшно побледнел и тихо сказал:

– Вон из моего дома.

Больше никто в семье, кроме моей мамы, Фетхе не видел. Она разыскала его в 1968 году в Мюнхене. Они встретились как чужие. Просто убедились, что оба живы.

Я своего дядю не видел никогда.

Вскоре до нас дошли слухи, что он принимал участи в расстреле евреев под Симферополем. Дед закрылся в своей комнате, он никого не хотел видеть. Вернуться к жизни его заставила новая беда. Арестовали и бросили в тюрьму его друга, Михаила.

Надо сказать, что после известия о гибели единственного сына Михаил сник, постарел, утратил интерес ко всему. Когда фашисты пришли за ним, он воспринял всё как-то отчужденно. Но мой дед не смог вынести ещё одного удара. Он достал старую феску, надел новую рубашку и кафтан, бабушка говорила, что он так никогда не одевался в обыденной жизни, но своей одеждой он хотел подчеркнуть торжественность случая. Он решил пойти к коменданту тюрьмы и вызволить друга. Надо сказать, что Крым заняли румыны, но руководящие должности и войска СС, конечно, были немецкие.

Дед обратился к коменданту на чистейшем немецком языке.

– Моего друга, с которым я провёл вместе всю жизнь, арестовали как еврея. Но он иудей по вероисповеданию, а не еврей. Он караим.

– Да, мне известно, но это профилактическая мера. Вопрос о том, евреи или не евреи караимы, решается на самом высшем уровне. Не нам его решать.

– Простите. Этот человек сейчас подавлен. У него горе. Я ручаюсь за него. Мы прожили бок о бок всю жизнь. Он будет жить у меня дома.

Комендант расхохотался.

– Ну, нет. Уж лучше вы с ним в камере дожидайтесь решению фюрера.

Так мой дед оказался в тюрьме. Он был человеком сильным, здоровым. Как мог, помогал другим заключённым, тем более что ему разрешили передавать передачи. Особенно он беспокоился о Михаиле. Но всё было напрасно. У того не было желания жить. Через месяц он тихо скончался на руках у деда.

Сулейман был в гневе, который перекрывал горе. Он потребовал, чтобы его привели к коменданту тюрьмы.

По-немецки Сулейман не захотел говорить и начал кричать по-русски и что-то по-турецки. Комендант помнил прекрасный немецкий этого человека, но принял игру. Он вызвал начальника госпиталя, расположенного рядом. Тот, румын, говорил и по-немецки и по-русски.

С ехидной усмешкой немец просил Георгия, так звали главного врача госпиталя, перевести ему крики этого человека. Георгий взглянул на Сулеймана. Это была первая и последняя встреча моего деда и моего отца. Врач старался как можно мягче переводить слова деда, о том, что немцы оказались не великими инженерами и музыкантами, а профессиональными убийцами, что в этом они нашли своё призвание.

Чтобы не говорил Георгий, гнев и крик деда были понятны и без перевода. Комендант вызвал конвой и велел расстрелять этого человека во дворе тюрьмы.

Так друзья и приняли одну смерть на двоих.

Георгий был потрясен. Он давно начал презирать немцев за жестокость и самомнение, но этот случай перевернул его.