Алевтина Татищева-Никитина - И они распяли его. Последняя дорога последнего императора

• Название: И они распяли его. Последняя дорога последнего императора
• Автор: Алевтина Татищева-Никитина
• Издательство: ЛитагентРидеро78ecf724-fc53-11e3-871d-0025905a0812
• Жанр: Историческая проза

В июле 2018 года исполнится 100 лет трагедии в доме Ипатьева. Трагическая гибель семьи последнего императора России и его приближенных остается одной из самых страшных страниц мировой истории. Автор этой книги рассказывает о людях, которые посвятили себя раскрытию тайны расстрела в доме Ипатьева. О том, как трудно Россия признавала это преступление.

---

Мы собрались тогда всей школой у линии оцепления. Когда храм начал заваливаться после целого шквала взрывов, мы кричали: «Ура!». Все кричали. Мой отец в это время вел фотосъемку с крыши, для истории. Эти фотографии он потом передал мне.

Конечно, тогда я ничего не знала о доме Ипатьева. Только теперь я сопоставила даты. «Дом особого назначения» был разрушен в Свердловске в сентябре 1977-го. Храм в нашем городке – через полгода. Сегодня для меня эти два позорных факта связаны между собой. Получается, что моя взрослая жизнь началась с того, что я кричала «ура», когда рушился храм. Не потому ли я и мои ровесники так мечемся по жизни, все не можем найти точку опоры.

Необходимое отступление

Нам долго не удавалось повзрослеть. Мы – это вторые «шестидесятники». Те, первые, в 60-е годы стали уже сознательными и «несознательными» гражданами одной шестой части планеты, а мы – только родились. Пока мы ходили в пионерах и вступали в комсомол, они уже выходили на Красную площадь протестовать против русских танков в Чехословакии или хотя бы пели на кухне «мы так вам верили, товарищ Сталин…». Нас так плотно отгораживали идеологическим щитом (сначала это были пионервожатые, потом – райкомы и горкомы комсомола), что мы если чего-то и хотели страстно, так это – встроиться в жесткую, не нами придуманную структуру. Встать на первую ступеньку, а потом карабкаться по этой лестнице все выше и выше. Конечно, уровень притязаний был у каждого свой, кто-то и не собирался даже близко подходить к этой крутой лестнице. Но кто хотел, тот твердо знал правила игры. Сначала надо было «встроиться» в совет отряда, потом – в совет дружины, побольше выступать на собраниях и руководить сбором металлолома. А дальше все шло как по маслу – комсомол, партия, диссертация или начальственный кабинет. Никто, в общем-то, не сомневался, «что такое хорошо и что такое плохо». Нас, еще птенцов, уже включали в большую игру, учили жить по ее правилам. Кто-то, конечно, выпадал из гнезда, кого-то выбрасывали более сильные и наглые, но в целом паровоз летел вперед в одном, единственно верном направлении.

И вдруг – стоп. Горбачев тормознул паровоз, который мчался хоть уже и по инерции, но все еще на всех парах. Нам было 25. Вроде бы уже не дети, но еще и не хозяева жизни. Нам было легче, чем старикам, понять новые правила игры. Но если они к этому моменту уже успели занять в ней центровые места, то мы еще не стали никем. Мы еще только изучили истмат и историю КПСС, едва вскарабкались на первые ступеньки, когда рухнула вся лестница.

Разумеется, всякое обобщение хромает. Некоторые из нас, те, кто оказался более гибким и пористым, мгновенно перескочили на новую лестницу, став бизнесменами или банкирами. Собственно, с розовощеких, бодреньких «комсомольцев» и начался капитализм в России, – вспомните разномастные молодежные фонды, торговавшие всем и вся. Но эти новые лидеры были все-таки постарше нас. Они уже научились красиво говорить об одном, а делать совершенно иное. Так, как научились это делать бывшие американские хиппи, ставшие вполне благополучными и одиозными обывателями. Мы же барахтались между тем, что заложила в нас система, и тем, что требовала новая жизнь. Те, кто смог решительно и бесповоротно порвать с «пионерскими» идеалами, ринулся «заколачивать бабки». Делали они это под руководством своих прежних начальников, которые из партийной коммунистической элиты быстро превратились в элиту административную и заняли ключевые посты во власти. А она во все времена хочет по существу только одного – обеспечить безбедное существование себе и собственным детям. Если раньше это желание обильно сдабривалось лозунгами о светлом будущем и благе народа, то теперь ей не требовалось утруждать себя и этим. Нарождающийся капитализм позволял без оглядки пуститься во все тяжкие.

Как ни странно, именно поседевшие и располневшие «шестидесятники» оказались более восприимчивы к идеям перестройки, чем мы. Она была воплощением их юношеских мечтаний. Они стали ее идеологами. Помните, мы в конце 80-х зачитывались толстыми журналами, экономические выкладки нового времени казались нам поэзией. А через десять лет одного из «буревестников» капитализма академика Аганбегяна сажают в тюрьму за то, что он незаконно использовал площади руководимого им учреждения и что-то намудрил с бухгалтерией. Что его испортило – тот самый российский капитализм, горячим идеологом которого он был?

В конце 90-х мы еще с трудом могли существовать без идеологической соски, не научились еще жить без кумиров и жадно ловили первые неподцензурные слова. Это сейчас мы понимаем, что миром правят только деньги, деньги и деньги. Поиски «харизмы» нового общества провалились, а все потуги его идеологов закончились весьма плачевно, иногда даже на арестантской койке.

Так что же с нами? С теми, кто не стал ни бандитами, ни директорами, ни банкирами? Мы служим, тщетно пытаясь подвинуть стариков и пытаясь смириться со странно перепутанной в них гремучей смесью капитализма и коммунизма. Иногда нами играют, как умненьким не по годам мальчиком Сережей Кириенко. Игра заканчивается так, как если бы ребенок вместо игрушечных начал играть реальными солдатиками, – катастрофой. Нам дают игрушку, чтобы мы поняли, что мы еще чужие в этой взрослой игре, где делятся заводы и целые отрасли некогда славной промышленности, делятся области и края некогда славной России. И мы вдруг понимаем, что нас уже не принимают в расчет. На реальную арену выходят дети «тузов» – те, кто моложе нас. Им 28, 25, даже 23, а они уже руководят гигантами индустрии, становятся министрами и депутатами, становятся обладателями громадных состояний. Они не были ни октябрятами, ни пионерами, ни комсомольцами, им не задурили мозги «благом народа». Когда нас вместе начинают учить модному менеджменту, они опережают нас на сотни пунктов, потому что могут принимать решения, не задумываясь о моральных принципах, не рефлексируя, видя во всем только одно – прибыль.

Социологи говорят, что те, кто идет за ними, будут еще круче – они с молоком матери впитывают уроки, на которых сегодняшние «новые русские» набили столько шишек и синяков. Идеи всеобщего равенства и благоденствия будут казаться им еще более смешными, чем сегодняшним хозяевам жизни.

Вряд ли кто-нибудь вспомнит сегодня, откуда именно в нашем обиходе появилось словечко «как бы». Вроде бы привычка вставлять его к месту и не к месту возникла у жителей столицы и достигла постепенно самых отдаленных окраин. Незаметно мы стали употреблять это прилипчивое определение ко всем мыслимым нашим действиям и явлениям. Мы как бы едим и как бы работаем. У нас как бы правительство и как бы президент. Всего пять букв, а прибавь их к любому слову – и появляется подвешенность, неопределенность, неясность. Мы начинаем как бы мыслить, как бы говорить, как бы любить. Как бы жить. А ведь умница наука говорит нам, что никакое слово не воцаряется в языке из ниоткуда или из ничего. За ним – явление. А это явление, как мне кажется, – это мы. Мы – поколение «как бы», подвешенное в неопределенном времени, так и не нашедшее своего места между теми, кто родился до нас, и теми, кто – после. И те, и другие уже впереди. Будем гнаться за ними? Или отсидимся?

Я написала как-то об этом в своей газете. Это был материал из тех, которые рождаются будто бы (как бы) сами по себе. Ты ничего не придумываешь, а лихорадочно записываешь слова, которые рождаются где-то – в воздухе, в космосе, не знаю где. Как водится, этот материал долго валялся где-то в недрах редакционных портфелей, не конкурируя с новостями – выборными баталиями, заказными убийствами и прочей текучкой. А когда он все-таки появился, то ко мне начали подходить с похвалой сотрудники редакции, которые годятся мне в отцы и матери. «Ты молодец, – говорили они, – ты уловила что-то главное в нашем времени». – «Для вас?» – спрашивала я. «Нет, – отвечали они, – для наших детей». Я и сегодня вспоминаю этот дорогой для меня текст, родившийся тогда, когда я думала о судьбе царской семьи, о том времени, когда ломалось время, переворачивая судьбы и жизни миллионов людей. Я думала тогда и о своей судьбе. Она кажется песчинкой в океане истории. Но с годами отчего-то все чаще хочется оглянуться назад. Говорят, что это признак подступающей старости. Может быть, но тут уж ничего не поделаешь.

Оглядываясь, понимаешь, что события твоей собственной жизни, которые казались когда-то малозначительными или вовсе незаметными, вплетаются в общую нить истории, обретают логику и смысл. Мог ли ты что-нибудь изменить в жизни своей и человечества или все было предопределено свыше? Я понимаю, что подобные мысли рано или поздно возникают у всех, но я начала думать об этом только после встречи с Александром Николаевичем Авдониным – человеком, которому удалось повернуть историю.