Игорь Фарбаржевич - Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова

• Название: Любовь и вечная жизнь Афанасия Барабанова
• Автор: Игорь Фарбаржевич
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2017

Новая книга замечательного писателя, мастера виртуозного литературного слога и, вдобавок, самого обычного сказочника современности Игоря Давыдовича Фарбаржевича наверняка понравится читателям. Под волшебным пером сказочника современная действительность ХХІ века, с её уже привычными прагматизмом и обилием циничных взглядов на мир, вдруг совершенно незаметно переплетается с романтизмом ХІХ столетия, где честь и достоинство отстаивались вполне конкретными действиями и поступками. Современные подростки Василий и Марии, совершенно неожиданно для них самих, вдруг оказываются единственными, кто может спасти человека из позапрошлого века – писателя Афанасия Барабанова. И его самого. И его близких. И, конечно же, его произведения. Причём, сообщает им об этом призрак невесты писателя и домовой Севастьян Фабианович. Фантасмагорического наслоения реальностей, невероятных фантастических чудес и пертурбаций, а самое главное, невероятных историй и приключений – всёго этого очень много в этой очень необычной книге. Остаётся только по-хорошему позавидовать тем, кто только открывает её для себя.

---

– Куда, барин?! – обернувшись, крикнул Никифор.

– За околицу! – так же криком ответил Штернер. – Останоовитесь у последней избы!..

Сани юркнули вниз, под гору, и через мгновенье уже неслись по главной и единственной улице Воробейчиково.

У старого колодца на них обернулись деревенские женщины в странных одеждах из тонкой ткани, напоминающие древнегреческие хитоны и плащи, собранные в пышные складки, пропущенные под левой рукой и завязаны на правом плече.

– Чего это они? – спросил изумлённый Никифор.

– Может быть, деревенский маскерад?… – неуверенно ответил Атаназиус.

И ещё долго, с удивлением, смотрели вслед друг другу – Штернер на деревенских баб в античных нарядах, а те – на молодого барина, появившегося невесть откуда в Воробейчикове.

Наконец, Сивый, разгорячённый свободным бегом, остановился у последней избы и громко заржал.

Атаназиус выпрыгнул из саней и пружинистым шагом направился к кособокому крыльцу.

– Жди, я скоро!.. – крикнул извозчику.

– А поклажу нести?

– Неси! – И поднялся на старое крыльцо.

Никифор подхватил дорожную корзину с сундуком и бережно поставил из перед крыльцом.

Штернер толкнул дверь от себя. Она со скрипом отворилась, дохнув в него из курной избы сизый печной дым. От неожиданности он закашлялся и, пригнувшись, чтоб не стукнуться головой о притолоку, вошёл в избу.

В нос ударил затхлый запах, полный сырости и гнили. Вот так, – невольно сформулировал Атаназиус, – пахнет непролазная, прогорклая нищета. С этим запахом он познакомился когда-то на захолустных, грязных улочках и в пивных Германии, проходя мимо помоек – запах нищего люда, дна общества, от которого давно отвык, живя среди цивилизации и достатка.

Две коптящие сальные свечи не в силах были осветить хотя бы часть небольшой горницы. И только привыкнув к темноте и хорошенько присмотревшись, можно было различить вдоль бревенчатых и закопчённых стен широкие лавки с давно нестиранными подушками, засаленными лоскутными одеялами и просто каким-то тряпьём. Над лавками висели кривые полки с нитками, шитьём и щербатой, растрескавшейся посудой.

За деревянным столом сидели напуганные внезапным приходом богатого гостя две девушки лет двадцати, похожие друг на дружку, как две капли воды, только одна была с чёрными косами, другая – с русыми. Они вышивали по краю белых тонких полотенец яркую кайму греческого орнамента. Чёрнокосая шила гладью, её сестра – «крестиком».

Глиняная печь едва теплилась: видно, в доме кончились дрова. На печи, в полумраке слегка колыхнулась бесформенная куча тряпья.

– Вы кто, барин?… – встревоженно спросила Штернера одна из девушек, та, что с чёрной косой за спиной.

– Гость ваш, – ответил, улыбнувшись, Штернер.

– Гость? Откуда?

– Издалёка. – И уже сам спросил у неё. – А ты Пелагея будешь?

– Пелагея… – удивилась чернобровая.

– А ты, значит, Дуняша, – перевёл он смеющийся взгляд на девушку с русой косой на груди.

– Дуня… – подтвердила та, так же дивясь тому, что он знает и её имя.

– Что-то никак не припомним вас, барин… – сказала первая.

– Мы не знакомы… – ответил незваный гость. – Фамилия моя Штернер.

– А как зовут нас, откуда знаете?

– Один человек тайну выдал, – сказал он, продолжая улыбаться. – А ещё просил передать от него привет. А также подарки с гостинцами.

Девушки переглянулись.

– Что за человек? – полюбопытствовала Пелагея.

– Брат ваш Афанасий…

– Афоня?! – тонко вскрикнула Дуня.

– А разве у вас ещё братья есть? – спросил Штернер.

– Жив, жив… – забормотала чернобровая.

– Конечно, жив! – рассмеялся он. – Куда ж ему деться!..

Девушки не сговариваясь вдруг разрыдались и обнялись.

Наконец Пелагея спросила:

– А он где?

– В Германии.

– А это где?

– За границей, в Берлине. Слышали о таком городе?

– Не-а…

– Что ж он там делает? – теперь вопрос задала Дуняша. – Чего не ворочается?

– Живёт он там… Дела у него…

– А приедет ли? – без надежды спросила Пелагея.

– Непременно приедет… В гости…

– Когда?

– Скоро…

– Гад он, наш Афоня! – беззлобно произнесла Пелагея. – Оставил одних с придурочной мамкой, а сам и в ус не дует!

Тряптичный холм на печи зашевелился и тяжко приподнялся. Это оказалась старуха лет семидесяти с торчащими из-под темного платка седыми клоками волос. Глаза её были прикрыты и слезились. Вероятно, старуха была слепа. Она повернула к ним трясущуюся голову, как бы прислушиваясь, затем еле слышно проскрипела:

– Кто приехал, девки?…

– Гость у нас, маманя! – ответила Пелагея.

– Что?… – переспросила старуха.

– Гость, маменька, гость! – повторила Дуняша громче.

– Какой гость? Не разберу!..

– От Афони нашего!

– От кого? Говори громче!..

– От Афанасия, маманя! – прокричала ей Пелагея прямо в ухо. – Жив наш братец, жив!..

– Вот радость-то!.. – безрадостно молвила старуха и внезапно стала ловить ртом воздух, задыхаясь и кашляя.

– Ну, вот, начинается!..

Пелагея побежала раскрыть дверь избы, чтобы впустить свежий воздух, Дуня же бросилась к матери, уложила её вновь на лежак, вытянула ноги, подсунула под спину подушку, развязала платок и тесемки рубашки на шее. Похоже, это было привычной процедурой «спасения»…

Обе девушки уродились хромоножками – с «конской стопой» – Пеля на левую ногу, Дуня на правую. Из-за этого их отец Василий Егорович Барабанов запил ещё сильнее, маялся да куролесил и в один из горьких дней, напившись до беспамятства, попал под почтовую карету, мчавшуюся на всём ходу мимо их деревни, и к вечеру скончался.

Малолетние калеки поначалу не понимали, что увечны. И даже пытались танцевать на деревенских праздниках. У одних это вызывало жалость, других потешало. За это им платили – кто свистулькой, кто горстью малины, иногда копейкой.

Когда же они выросли, хромота уже не была помощницей, а стала навсегда ненавистным врагом. Работать в поле сёстры не могли, замуж их не брали. Даже «в ночное» перестали приглашать, не то чтобы в гости. И они к себе не звали никого, в отместку. Все подруги по детским играм ещё к шестнадцати годам стали мужними и нарожали кучу ребятишек, а они так остались девками.

– Никому мы не нужны, маманя! – изо дня в день твердила Пеля. – Кто нас замуж возьмёт? Такой же кривоногий или старик убогий.

– На всё воля Божья, – упрямо отвечала Мелания.

– Вот-вот! Не любит нас Господь. Коли б любил – не сделал бы уродками.

– Господь всех любит. Кому красоту и здоровье даёт. А вам – сердце доброе.

– И зачем оно нам? Мужикам работящие жёны нужны. А мы кто с сестрой? Утки хромые!

Дуня молчала и тихо плакала.

Постепенно все о них забыли, и осталось сёстрам лишь с утра до ночи заниматься рукоделием для помещичьего дома. Это был своеобразный штраф за тягло – крестьянскую повинность, которую платили все крепостные. Одни бесплатно работали в поле, другие на пастбище, кто-то трудился на мельнице, кто в конюшне, хуже было тем, кого звали в дом барина. Сёстры-калеки, по распоряжению Осипова-Синклитикийского, платили тягло умением вышивать.

Дышать старухе стало легче. Штернер вышел на крыльцо, сильно взволнованный.

– Едем, барин?! – крикнул Никифор.

– Не торопи…

Штернер достал сигару, закурил и на миг представил себе старуху молодой красивой женщиной, которой когда-то и была, полной сил и таланта. Куда делся сильный грудной голос, звонкий смех? Когда успела красавица стать дряхлой старухой? Ведь ей всего-то сорок пять, подумал он.

Ах, годы, годы! Как же безжалостно вы стираете юные, прекрасные черты, словно злобный ветер стирает рисунок на песке!

Штернер почувствовал, как невольная слеза скатилась по щеке.

– Недаром сон мне вчера снился… – донёсся с избы голос Пелагеи. – Павлин в цветных перьях да амбары, полные зерна!.. У Грачихи спрашивала – сказала: сон к приезду богатого гостя. Думала, врёт. Оказалось – правда!

Атаназиус бросил недокуренную сигару в сугроб у крыльца и занёс в избу поклажу. Горница заполнилась вкусными запахами сладких гостинцев. Много их было – от леденцов с шербетом и мармеладом до коробок с шоколадными конфетами, пастилой и белоснежным зефиром.

Вслед за гостинцами стал доставать из сундука разные подарки. Каждый сопровождался радостными и удивлёнными вскриками сестёр-близняшек, словно стоял перед ними бродячий факир, почти такой же, что прошлым летом остановился в деревне коней подковать. Пока кузнец Макар набивал на копыта новые подковки, факир являл волшебство. Из пустого ящика, разрисованного летающими драконами, доставал раз за разом всякие диковины – от куриного пера до живого цыплёнка – и дарил это направо-налево, к великой радости детей и стариков.

А Атаназиус продолжал извлекать из дорожного сундука всё новые гостинцы от их брата и сына – нарядные платья, зимние сапожки, цветастые платки сёстрам, а ещё тёплый платок из пушистой и нежной ангорской шерсти матушке, и кофты с юбками, и красивые ожерелья, и разные ткани на пошив, чего душа пожелает. И по золотому колечку с изумрудом да по паре серёжек с бриллиантовыми капельками!..