Лидия Арабей - Череда

• Название: Череда
• Автор: Лидия Арабей
• Издательство: Маст. лiт.
• Жанр: Современная проза
• Год: 1981

Повесть посвящена морально-этической теме. В ней писательница стремится показать своих героев не только в труде, но и раскрыть их внутренний мир, их ответственность перед обществом и своей совестью.

Суть сюжета в том, что парень бросает беременную девушку, чтобы уехать в большой город. Но спустя годы прошлое напоминает о себе.

Сообщить об ошибках в книге можно по адресу http://www.fictionbook.org/forum/viewtopic.php?p=17765 и через некоторое время исправленный вариант книги появится в библиотеках.

---

Гости усаживались, двигая стульями, потесняя друг друга, оглядываясь, с кем и напротив кого оказались, бросая взгляды на бутылки, на закуски, которыми был загроможден стол. Два места в центре Людмила Макаровна все же оставила свободными, на тот случай, если декан все-таки придет.

Павлу Ивановичу на первых порах надо было взять руководство застольем на себя, и он постучал вилкой по графину с водкой, в которой плавали лимонные корки.

– Дорогие гости, прошу внимания! – сказал он. Подождал, пока за столом немного утихли, и весело заговорил: – Прошу налить рюмки! Кавалеры, наливайте своим подругам и соседкам, не забывайте и про себя. Сегодня никто не должен встать из-за стола трезвым!

Все опять весело зашевелились, мужчины потянулись к бутылкам, к графинам.

– Вы что будете пить?

– Вам коньячку?

– Нет, только вино.

– Вы себе, себе наливайте! – загомонило застолье, зазвенели рюмки, забулькали вино и водка. Некоторые сразу начали накладывать и закуски. Муж Веры Петровны держал перед собой тарелку жены и спрашивал:

– Верочка, тебе чего взять?

Заместитель декана уже положил на свою тарелку целую гору разной закуски, соседка, которая помогала Людмиле Макаровне готовить стол, наколола на вилку один скользкий грибок, и тот сиротливо лежал на ее чистой тарелке с синим ободком.

Павел Иванович поднялся, держа полную рюмку, повел взглядом по гостям, которые сидели, повернувшись к нему лицами. С высоты его роста теперь хорошо был виден весь стол, заставленный едой, еще мало тронутой гостями, – заливная курица на большом белом блюде, рыба разного приготовления – и фаршированная, и жареная, тонко нарезанные, почти прозрачные балыки, яйца с красной икрой, салат с крабами, свежие огурцы, хотя за окном гудела метель. Глянул на все это и как бы увидел другой стол – в коридоре, в суде, на котором стояла чернильница-невыливайка и лежала деревянная ручка с сухим пером, стол, на котором химическими чернилами было написано: «Я хочу домой… И есть хочу… И Вовку жалко…» Что-то неприятно, словно улитка, поползло по его груди, но он постарался мысленно отогнать это неприятное.

– Дорогие товарищи! – сказал он торжественно. – Потом мы выберем тамаду, праздник наш будет идти, как у всех добрых людей, но первый тост, первое слово я хочу сегодня сказать сам. Я хочу, чтоб вы выпили за мою жену, день рождения которой мы отмечаем, за славную женщину, мать моей дочери. Я сам желаю и хочу, чтоб и вы пожелали ей доброго здоровья, долгих лет жизни, счастья и радости…

– И вечной красоты, молодости, – вставил заместитель декана, поднимая вверх свою рюмку.

– Вы меня очень правильно дополнили, – любезно поклонился в сторону заместителя декана Павел Иванович. – И вечной красоты, молодости, говорят, что женщине это очень важно.

– И мужчинам не менее важно, – бросил реплику завуч.

– И мужчинам, – согласился Павел Иванович.

Кто-то крикнул, чтоб не мешали мужу говорить тост в честь жены, все смолкли, и Павел Иванович закончил свое торжественное слово, чокнулся с женой, опрокинул рюмку. Гости потянулись к имениннице, каждый хотел поздравить ее лично, сидевшие в конце стола вставали и шли, улыбаясь, с полными рюмками туда, где сидела хозяйка.

А она с рюмкой в руке поворачивалась то в одну, то в другую сторону, чокалась с гостями, наклонялась, чтоб достать своей рюмкой тех, кто сидел далеко, ее блестящее платье оттопыривалось на груди, даже была видно ложбинка посредине.

После первого тоста несколько минут в квартире было совсем тихо, только стучали ножи да вилки, потом гомон опять начал набирать силу.

Тамадой выбрали завуча, тому было не привыкать, его часто выбирали тамадой, и глаза его теперь возбужденно блестели, и лысина блестела, как полированная, он шутил, каламбурил, призывал застолье к вниманию. Встал и заявил, что раз именинница – преподаватель английского языка, то он скажет тост в ее честь на английском языке.

– Притом в стихах, в стихах! – поднял вверх он свою рюмку.

Все сразу согласились, притихли, готовые слушать, и завуч продекламировал:

Гут ивнинг, гут ивнинг, гут ивнинг ту ю,
Гут ивнинг, гут ивнинг, ви а глэд ту сы ю!

Людмила Макаровна покатилась со смеху и захлопала в ладоши.

– Браво, браво! – засмеялась она. – Прощаю вам и ваше произношение! За вашу смелость, за то, что вы, не зная английского языка, взялись на нем стихи писать!

Завуч поклонился.

– Я всю жизнь изучал французский, – сказал он, – но специально для вас, как видите, освоил и английский.

– Скажите, Костя, – спрашивала Людмила Макаровна у поэта, мужа своей приятельницы, – знаете ли вы в истории литературы факт, чтоб человек не зная языка, стихи на нем писал?

Поэт только что выпил и теперь закусывал.

– История все знает, – ответил он с полным ртом.

– А понимаете ли вы хотя бы, что сказали? – со смехом спрашивала Людмила Макаровна у завуча.

– О, как вы плохо обо мне думаете, дорогая именинница! – деланно обиделся тамада. – Я сказал вам «добрый вечер» и что я рад видеть вас!

– По-английски вы, по-моему, говорили дольше, – сказал поэт.

Все весело засмеялись.

Когда застолье уже гудело, как растревоженный улей, в дверь позвонили, и появились наконец декан с женой. Он невысокий, полноватый, с умными глазами, она слегка застенчивая, с мягкой улыбкой на немолодом, но еще привлекательном лице.

– У-у-у! – загудели гости, высказывая свою радость.

– Штрафную! Штрафную! – крикнул тамада, наливая декану коньяку в фужер.

Декан поднял руку.

– Извините, не судите слишком строго… Виноваты, опоздали, так получилось, – просил он прощения.

Когда новые гости немного подкрепились и обвыкли в компании, Людмила Макаровна начала просить поэта почитать свои стихи.

– Пожалуйста, Костя, только не по-английски, чтоб все поняли.

Поэт сначала отнекивался, но жена толкнула его в бок, и он встал. Поэт был высокий, со светлыми волосами, худощавый. Опершись одной рукой на стол, другую сунув в карман пиджака, он начал:

Женщина, соль ты на раны мои…
Или бальзам ты на раны мои…
Взглядом ты можешь меня загубить
Или из мертвых меня воскресить…

Все тихо слушали, глядя на поэта, а тот читал стихотворение о женщине, о любви. Когда кончил, гости дружно ему захлопали, особенно женщины, а тамада сказал:

– Налейте, пожалуйста, товарищу поэту водки с бальзамом, пусть она вместо женщины полечит сегодня его раны.

Тамада сумел организовать еще один или два тоста, а дальше пошла самодеятельность. Гости начали вставать из-за стола, меняться местами, меняться рюмками, пили по двое, по трое, громко разговаривали между собой.

– Вы читали в сегодняшней газете? – рассказывал муж Веры Петровны заместителю декана. – Где-то в Эквадоре деревня есть, так там все жители живут больше чем по сто лет… И ни один из них никогда в глаза не видел доктора, живут по солнцу, с ним ложатся, с ним встают.

– Ага, читал, – дружелюбно отвечал заместитель декана. – А почему так долго живут? Потому, что все время на воздухе, потому, что физический труд…

На другом конце стола учительница музыки Нелли Игоревна разговаривала с художником, племянником хозяйки.

– Что вы, Митя, – поворачивала она к художнику аккуратную головку с короткой стрижкой, – у меня нет абсолютно никаких претензий к жизни, к обществу, наоборот, я чувствую себя виноватой перед людьми. Это же подумать только! – моргала она глазами. – Я живу в теплой квартире, у меня есть водопровод, газ, электричество, это ведь все мне сделали, я сама и пальцем не пошевелила, на готовенькое пришла… Я иду в магазин и покупаю свежий хлеб, молоко, яйца, конфеты. И это тоже для меня кто-то сделал, я только на пианино играть умею, без моей музыки можно жить, а вот без хлеба, без квартиры…

Митя сидел, уже слегка захмелевший, без пиджака – пиджак висел на спинке его стула – и смотрел на Нелли Игоревну влюбленными глазами. Взял ее руку, поцеловал.

– Милая, – сказал, чуть не со слезой, – я всегда знал, что женщины умнее мужчин, но не переживайте, ваша музыка тоже нужна людям, нужна, как хлеб…

Павел Иванович не слушал того, что говорили гости за столом, но он видел, что они заняты сами собой, и был рад, что их не надо развлекать. Он опрокидывал рюмку за рюмкой, словно хотел потушить уголь, горевший в его груди, но уголь не угасал, а еще сильнее разгорался, жег внутри.

Кто-то включил телевизор, и на голубом экране менялись кадр за кадром – появлялись то лес, то немцы в касках, то заяц, убегавший от выстрелов. Потом люди, увязая в болоте, толкали нагруженную повозку, помогая коню вытянуть ее из трясины. Шел фильм о войне, о партизанах, и он на миг как бы вернул Павла Ивановича в те далекие годы, когда и сам он вот так вяз в болоте, сам стрелял по немцам, опухал с голоду. Захотелось посмотреть фильм – что будет дальше, вытянут ли партизаны воз, отобьют ли немцев, – но экран закрывала тарелка, из которой торчали куриные ножки, Вера Петровна, сидевшая возле самого телевизора, держала в руке бокал с вином, ставила его на скатерть, водила дном по скатерти, и это тоже мешало смотреть. Павел Иванович отвернулся от экрана. В голове шумело и от гула, и от выпитой водки. Гости говорили, стараясь перекричать друг друга, кто-то смеялся, кто-то пробовал петь. Никто не обращал внимания на Павла Ивановича, как будто гости забыли, кто здесь хозяин, кто здесь именинник и зачем они сюда пришли. Павел Иванович вдруг почувствовал себя за этим шумным столом как на безлюдном острове, стало скучно, тоскливо, даже слезы подступили к глазам.