Валерий Петков - Камертон (сборник)

• Название: Камертон (сборник)
• Автор: Валерий Петков
• Жанр: Русское современное

Мы накапливаем жизненный опыт, и – однажды, с удивлением задаём себе многочисленные вопросы: почему случилось именно так, а не иначе? Как получилось, что не успели расспросить самых близких людей о событиях, сформировавших нас, повлиявших на всю дальнейшую жизнь – пока они были рядом и ушли в мир иной? И вместе с утратой, этих людей, какие-то ячейки памяти оказались стёртыми, а какие-то утеряны, невосполнимо и уже ничего с этим не поделать.

Горькое разочарование.

Не вернуть вспять реку Времени.

Может быть, есть некий – «Код возврата» и можно его найти?

---

До квартиры Марка от казармы была одна остановка.

Обычно он выходил за ворота КПП, снимал фуражку, совал её подмышку и шёл пешком.

Под «командованием» Петра были в основном азербайджанцы из дальних аулов и судимые по одному разу великовозрастные обалдуи.

При встрече они обнимались, тёрлись жгучей щетиной щёк. Петру это не нравилось, но он старался не показывать.

Раз в неделю, по субботам, проводил политзанятия в ленкомнате. Солдаты откровенно спали, он делал вид, что не замечает. Что-то рассказывал, заглядывая в конспект, утверждённый замполитом части.

В разгар занятий влетал капитан Сельников. Лицо птичье, бледное, в каких-то синих крапинках, отмеченное вечной тревогой, нос с горбинкой.

– Встать! Строиться на проходе! Хватит спать, раздолбаи. Я, что ли, за вас буду план выполнять, гнать проценты? Так! Замполит – строй этих оболдуев.

За воротами строй сминался. Солдаты шли гурьбой, горцы гортанно перекрикивалась, вскипали орлиным клёкотом, смехом.

Основное время после развода на работу, проходило на стройке вне расположения части. Стройка называлась – «объект».

В подчинении Петра был грузовик, водителю которого Пётр мог приказать, чтобы он изменил маршрут и поехал по его указанию. Кроме того, он всегда мог взять трёх-пятерых бойцов: куда-то вписать, увести на какие-то немыслимые задания.

Два последних обстоятельства сделали его человеком, известным, в определённых кругах, потому что вещи отъезжающих надо было грузить и вывозить.

Те, кто приходил, как правило, были ему почти не знакомы.

Представлялись – от Фимы. Или – от Изи. Этого было достаточно, и они вместе планировали, как заниматься вещами очередного отьезжанта.

Платой, после погрузки и отправки, был «накрытый стол».

Посиделки и отвальня происходили у «Маркони».

Бывало и так, что сначала шли в баню, а уж потом переходили дорогу, поднимались на третий этаж, и начиналось собственно застолье.

Желчи – не было, даже с похмелья. Пьяных то же, пили много, но не второпях.

Позднее Пётр ругал себя за легкомыслие: зачем не записывал самые замечательные словесные находки этих сборищ.

Философская усталость людей, долго идущих куда-то в полной неясности, при том, что конечный пункт обозначен чётко – вот что такое эмиграция. Слово – «свобода» произносить стеснялись, пафосное очень, но подтекст подразумевался.

Это были странные посиделки. Смешные и пронзительные афоризмы, анекдоты, рождённые тут же, и всеобщее шумное веселье. Отточенные экспромты походили на турнир сказителей.

Смех с грустными глазами.

Много позже Пётр понял, что это было отчаяние, попытка не сойти с ума от резкой перемены.

Формально – свобода, но фактически это были беженцы.

Их скарб – это то, что наскребли они за жизнь. Он не имел ничего общего с обычным имуществом, поэтому здесь шкала ценностей была странная, особенная и далёкая от привычного понятия – ценности.

Уезжающие очень высоко ценили это барахло, которое на новой родине ничего не стоило, выглядело смешно и грузно. Но эмигранты заполняли им контейнеры и пустоту неопределённости где-то там, далеко, на другом конце планеты, диаметрально противоположном во всех смыслах.

Это создавало иллюзию полной готовности к урагану, который быстро, а главное, мягко, вынесет на заветный берег, где много еды, одежды, можно подыскать приличную работу. Пусть и не сразу, но они адаптируются на новом месте, уже свободные. И пусть, они сами вскорее сойдут в могилу, на их косточках вырастут дети и внуки, довольные, обеспеченные деньгами и свободой.

Вот этот-то скарб и надо было перевозить, грузить. Такелажить. Грузовик и несколько солдат были как нельзя кстати.

Пётр был очень востребован.

Он тогда развёлся с первой женой, ночевал в канцелярии роты. В остальное время, свободное от хлопот, связанных с массовой эмиграцией и немного – собственно службой, в расположении части старался бывать как можно реже.

Вот, на очередной пьянке они и познакомились. Стройный, гибкий, тбилисец, выпускник ленинградского Политеха, физик. Ровесник Петра, уже начинающий лысеть. Лицо правильное, слегка вытянутое, интеллигентное.

«Стива», Семён.

Он тоже был разведён. Жил в кабинете ГО на предприятии, спал на столе, рано утром уходил, отдавал ключ приятелю, инженеру.

Они объединили усилия. Друзья помогли снять квартиру в центре, у старого парикмахера.

Дом высокий, облицованный мрамором цвета запёкшейся крови. Угловой, приметный. Вековой давности постройка.

Царские хоромы в состоянии упадка.

Квартира почти пустая, пыльная. Где-то высоко, в полумраке изломанных трещин, терялись потолки. Окна большие, сумеречные от времени и грязи. Звонкий, пересохший паркет ёлочкой, похожий на кривую клавиатуру, выстреливал звуками, будто влажные дрова в горячей печке. Гулкий коридор, почти всегда пустынный, старинная ванная, краны с тонкой коричневой струйкой воды.

В окно утром было видно, как к соседнему подъезду, где был райком, подъезжали служебные авто. Солидно топали инструкторы, и секретари разных уровней, все в некой условной униформе. Их можно было сразу и безошибочно узнавать по какой-то неуловимой похожести.

Потом перебрались в новый микрорайон, в кооперативную «хрущёвку» недалеко от большого озера. Снимали двухкомнатную квартиру с обстановкой.

Оплачивали вдвоём, по квитанции.

Хозяйка, бывшая бестужевка почти всё время проводила с внуками, в Ленинграде. Лишь изредка наезжала проверить порядок.

Соседка снизу знакомила её с «суровыми буднями» их проживания: шумными застольями, песнями под гитару, ночными «заплывами» в тесной ванной вместе с подружками, громкими дискуссиями на самые разные темы.

Панельная пятиэтажка была похожа на музыкальную шкатулку.

«Стива» прекрасно играл на гитаре, с чувством пел романсы и протяжные грузинские песни. К нему наезжали друзья, одноклассники, жили по нескольку дней. Забегали и их общие знакомые.

Двери квартиры почти не закрывались.

Всё это записывалось вредной соседкой, буквально по минутам, в особый гроссбух.

Она положила свою жизнь, чтобы вывести их на чистую воду и уговорить хозяйку продать квартиру ей самой – для дочери на выданье.

– Молодые люди. Мне кажется, вы ведёте легкомысленный образ жизни, – говорила хозяйка, не повышая голоса.

Поправляла седой валик на затылке. Смотрела строго в окно, на кроны деревьев, облокотившись подбородком на руку. В белом свете от окна тонкая старческая кисть становилась почти невидимой, фарфоровой. В глубине благородно просматривались синие прожилки.

Так она сидела несколько минут, думая о своём. Потом молча собиралась, уезжала.

Они сделали вывод, что соседка хозяйке тоже не нравится. И продолжали жить по-прежнему.

К ним забредали компании самого разного сорта. А сами они стали частью какого-то общего, броуновского движения из одной кухни в другую. Там всегда ходило по рукам что-то диссидентское, с притензией на «подпольное». Всё это горячо обсуждалось. Бесшабашные, они легкомысленно не задумывались о возможных последствиях таких посиделок. Это было нормально. Ненормальным считалось, если этого не было. Просто пить водку было неприлично.

«Время, когда модно быть умным».

Вскоре у «Стивы» появилась подружка. Такая же тонкая, гибкая, высокая, почти одного с ним роста, большеротая и смешливая.

Разведёнка с двумя детьми.

Была она из Смоленска, с мужем эмигрировать отказалась. Прибилась к компании.

Звали её Ираида. Она заметно картавила, говорила резко, вскрикивала раненой птицей, сразу же привлекая к себе внимание.

Говорили, что она ждёт вызова из Штатов, от родных.

Вела себя смело, раскованно, даже вызывающе, и казалось иногда, что именно поэтому, никого никуда не вызывают за свободные речи: потому, что она докладывает о нас кому-то в «органах».

Уж очень смела была, провокационно.

Из каких-то неведомых источников добывала копии самиздатовских книжек. Или разрозненные главы, страницы, наспех сброшюрованные. Всё это давалось в лучшем случае на одну ночь.

Приносила тревожные вести о задержаниях инакомыслящих, о подписантах каких-то требований. Одним словом, была в самой гуще «процесса». Ведь в тогдашней прессе найти эти сведения было нельзя, всё передавалось устно.

В компании постоянно, горячо и увлечённо говорили на эти запретные темы.

Аргументы извлекались из самиздата.

Так Пётр впервые прочитал «гарики», стихи Игоря Губермана, больше походившие на эпиграммы. Остроумные, философские, они легко ложились на слух, были очень злободневными, смелыми, вызывающими по отношению к «святыням» официальной идеологии. Всё – про них, советских.

Пётр узнал, что за свои стихи Губерман отбывает срок «на поселях», в далёкой деревне Бородино, в Красноярском крае. Заочно был с ним солидарен и жалел, что не может реально помочь.