Йен Бенкс - Улица отчаяния

• Название: Улица отчаяния
• Автор: Йен Бенкс
• Издательство: Домино, Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05162-7

«Два дня назад я решил покончить с собой» — на такой оптимистической ноте начинается очередная трагикомедия знаменитого шотландца, хронологически прихотливое жизнеописание бывшего рок-идола, успевшего к тридцати годам достичь вершин славы и уйти в глухое подполье. И это действительно только начало...

---

Как только прозвучала последняя строчка «Равновесия» («… и ты… потерял… равновесие…»), Хитрый Питер, наш всемогущий звукооператор, поднял громкость почти до максимума, осветители врубили все софиты и мы ломанули «О, Киммарон».

Аудитория взорвалась. После двадцати — двадцати пяти минут старого, известного слушателям материала мы снова потушили софиты и так, при затемненной сцене, раскочегарили «Завесу». А затем — лазеры, прожектора и первые аккорды «Все кончилось».

И первая за все эти концерты неполадка в «Завесе». Отказал один из генераторов холодного дыма, сгорел мотор вентилятора. Через пару минут установка выплюнула несколько клочьев белесого дымка, но тем дело и кончилось; водопад холодного, клубящегося тумана так и не возник, на его месте (чуть левее середины сцены, примерно там, где стоял обычно Дейви) зияла широкая вертикальная прореха.

Мы продолжали играть — как и было условлено на случай подобных происшествий. Чинить было бы очень долго, да к тому же отказ одного из двадцати блоков почти не снижал общего эффекта. А эффект был, да еще какой. Прожектора прожектировали, лазеры лазерили, взрывы (это когда небольшие заряды чего-то там военного разносили середину «Завесы» в клочья) взрывались, все было путем.

Мы начали первую сторону «Nifedge».

Я обливался потом. Мне хотелось пить, грохот буквально лупил по башке. Не знаю, может, уровень звука был слишком высокий, или публика какая-то особо шумная, или форма зала создавала какой-то странный резонанс, — во всяком случае, шум меня оглушал, в моей голове возникало нечто вроде положительной обратной связи. К этому времени я уже приучил себя не слишком раскисать в подобных обстоятельствах (иначе говоря — стал профессионалом), а потому продолжал делать все, что положено, прилежно исполнял свою партию, однако у меня появилось какое-то странное чувство.

Возможно, думал я тогда, наше турне достигло той критической точки, когда первоначальный импульс энтузиазма уже исчерпался, а импульс накатанной рутины еще не возник и когда ты не можешь еще черпать энергию из сознания, что все это скоро кончится. Бывает, думал я, бывает и так.

Мы играли. Слушатели слушали. Некоторые из них были уже знакомы с привезенными из Британии пластинками или успели купить только что вышедшее американское издание, во всяком случае часть зала узнавала отдельные мелодии и даже пыталась подпевать Кристининым вокализам.

Завеса работала по полной программе, столбы клубящегося дыма то вспыхивали, то гасли, время от времени по ним пробегала налево или направо волна света. Неисправный блок чуть ли не в самой середине сцены лишал это зрелище полного совершенства, но все равно публика балдела.

Мы подошли к самому концу двадцатиминутного (в концертном варианте он занимал почти двадцать пять минут) фрагмента из «Nifedge». В мощном заключительном аккорде участвовали все инструменты и все вокалисты, кроме того, цифровой анализатор-секвенсор, бывший по тому времени новейшим достижением техники, выдавал по заранее составленной программе последовательность реверберации.

Мощная, работающая на максимуме акустическая система в сочетании с резонансом помещения создавала яростный, почти невероятный звук, несколько разнившийся от города к городу, от зала к залу.

В Майами это было похоже на глас судьбы, на треск раскалывающейся галактики, на грохот десятибалльного землетрясения; мы слили свои индивидуальные аккорды в единый, огромный, всесокрушающий звук.

Зал так и рухнул.

Ха-ха, хи-хи.

И убил Дейви.

Потому, что в одном из генераторов холодного дыма сгорел мотор вентилятора. Потому, что техники второпях поставили какой-то элемент этого блока вверх тормашками и избыточной воде было некуда стекать. Потому, что воздух в зале был пересыщен телесными испарениями наших поклонников и вся эта влага конденсировалась на гранулах сухого льда, щедро засыпанного в неисправный генератор. Потому, что какой-то там болт затягивали обычным разводным ключом вместо динамометрического. Потому, что в то время еще не было радиомикрофонов и бесшнуровых гитар, так что все мы были напрямую подсоединены к аппаратуре.

Одним словом, болт лопнул, и вся эта конструкция грохнула на сцену. Нет, она не придавила Дейви, промахнулась на несколько футов, но зато выплеснула на него и его гитару весь обильный запас сконденсировавшейся воды; пока мы пытались понять, что же там такое случилось, а зрители аплодировали поразительно эффектному трюку (по иронии случая взметнувшийся над сценой фонтан попал в перекрестье лазерных и прожекторных лучей), вода залилась или просочилась на какой-то там провод, на какую-то плохо изолированную часть плохо заземленного усилителя и убила нашего Дейви током.

Это продолжалось… секунды две, может — пять. Мне-то казалось, что несколько часов, но если постараться, можно найти в коллекции какого-нибудь ублюдочного любителя чернухи бутлеговую пленку, которая скажет, как долго трясло его током, с точностью до десятой доли секунды.

Пока мы бежали к нему, пока эта жуткая, судорожно подергивающаяся пародия на гитариста упала на сцену и безжизненно обмякла, пока Хитрый Питер и его подручные поняли наконец, что аварийные прерыватели — установленные тоже в спешке и, как выяснилось позднее, неправильно — не работают, и отрубили напряжение вручную.

Мы потащили Дейви к служебному выходу. Он был весь синий, сердце еще билось, но слабо, с перебоями, мы все по очереди делали ему искусственное дыхание, а затем этим занялись фельдшеры из санитарной машины. У нас ведь были согласно контракту и врачи, и санитарная машина, но они ничего не смогли, только растянули его умирание. Мы сразу же вызвали вертолет, но что толку, он явно не поспевал. Мы повезли его на санитарной машине. А могли бы и не везти, с тем же самым успехом.

Толпа, мы застряли в толпе.

Слишком уж много там было людей. Мы занесли Дейви в машину, мы окружили его своими телами, мы делали все, что могли, но все это было без толку, потому что там была какая-то путаница с билетами, особенно со входными, продававшимися прямо перед концертом, поэтому вокруг здания толпилось дикое множество людей, пришедших сюда в надежде купить билет, их было даже больше, чем зрителей в зале.

И мы не смогли прорваться через толпу.

В какой-то момент я стоял на крыше санитарной машины. У моих ног ритмически вспыхивали огоньки мигалки, за моей спиной вился бензиновый дымок выхлопа, микроскопическая пародия на наше шоу, и я — наконец-то фронтмен — орал на этих людей, глядел на запруженный ими проулок, на запруженную ими улицу и орал во все горло, орал, сжимая кулаки:

— С дороги! Уйдите, на хуй, с ДОРОГИ!

Но так ничего и не добился, так ничего и не сделал, ничего до них не донес… ничего.

Орущие орды сомкнулись вокруг санитарной машины и ее тихого, ко всему безразличного груза, как антитела вокруг очага инфекции.

Мы думали, что он все-таки выживет, что уж он-то сумеет выкарабкаться, снова посмеется над смертью…

Но он не выкарабкался, такая вот последняя шуточка.

DOA [70].

Дейви Балфур. 1955-1980.

RIP [71].

И на этом, ребята, все, в общем-то, и кончилось.

конец истории

скрутите и уберите схему этой цепи

с машинами покончено

шанти [72]

Глава 13

— Доброе утро. Мистер Дэниел Уэйр? Я вгляделся в голубоватый экран. Двое.

Молодые, чисто выбритые. Плащи, костюмы, галстуки.

— Да, — сказал я.

Тот, что говорил, продемонстрировал камере маленькую пластиковую книжечку.

— Я детектив констебль Джордан, это детектив констебль Макиннес. Не могли бы мы немного поговорить с вами?

Думаю, молчал я не больше секунды. Затем сказал «конечно» и впустил их. Я подумал, что это что-нибудь насчет клуба «У Монти» и разбитого аквариума. Что там могло случиться? Еще одна смерть? Еще одна случайная катастрофа? Может, у одного из вышибал оказался не по профессии хрупкий череп? Или кто-нибудь скопытился из-за кровяного сгустка, закупорившего сосуд в мозге? А вдруг треснутое стекло неожиданно развалилось и раздавило — либо разрубило пополам — какого-нибудь ремонтника? Я был готов допустить любые, даже самые экзотичные варианты.

Начало ночи я провел в спальне на полу, туго свернувшись калачиком и зябко подрагивая, а затем поднялся в верхнюю, совсем пустую комнату колокольни и немного там посидел, глядя на город. Спать совершенно не хотелось. Чтобы хоть как-то отвлечься от размышлений о Дейви, Кристине и своей собственной нескладной, Иониной [73], жизни, я спустился в крипту и попробовал заняться музыкой, но вскоре бросил это дело и пошел слоняться по темному уснувшему городу. Спать как не хотелось, так и не хотелось, плакать — тоже; мало-помалу во мне окрепло убеждение, что выбора у меня фактически нет, что две эти смерти лежат на моей, и только на моей, совести и что если Бог все-таки есть, то он самый настоящий садист — или ему просто все по фигу. А если его нет, то хитросплетения причин и следствий вкупе с этой штукой, которую мы величаем «судьбой», явно пытаются что-то такое мне сказать.