Йен Бенкс - Улица отчаяния

• Название: Улица отчаяния
• Автор: Йен Бенкс
• Издательство: Домино, Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-699-05162-7

«Два дня назад я решил покончить с собой» — на такой оптимистической ноте начинается очередная трагикомедия знаменитого шотландца, хронологически прихотливое жизнеописание бывшего рок-идола, успевшего к тридцати годам достичь вершин славы и уйти в глухое подполье. И это действительно только начало...

---

Поезд свернул на север и начал углубляться в горы. На черной воде залива Лох-Лонг мерцали огоньки бакенов. Небо уже заметно посветлело, превратилось из серого в тускло-голубоватое. После остановки «Аррохар и Тарбет» поезд миновал гостиницу, где я останавливался сутки назад, и вырвался к берегу озера Лох-Ломонд; я запоздало сообразил, что именно он и разбудил меня тогда своим грохотом.

За синим, безмятежно спокойным озером вставали горы.

За неимением других занятий я спел «Девушку на поезде» [88], а затем начал насвистывать «Чатануга Чу-Чу» [89] и «Сентиментальное путешествие», тщетно пытаясь припомнить их слова.

За Кинлох-Раннохом поезд вспугнул большое, голов в сорок, стадо оленей; черно-коричневые фигурки стремглав помчались по заснеженной, искрящейся под солнцем пустоши. Я сходил в буфет, где запах пара был еще сильнее, чем в вагоне, съел бутерброд с беконом и выпил банку пива. Вернувшись на свое место, я снова стал смотреть в окно. Поезд медленно катил под уклон, к замерзшему озеру Лох-Триг. Небо затягивало облаками.

Над Форт-Вильямом громоздилась неуклюжая туша горы Бен-Невис. Пока поезд стоял, я вышел на перрон, съел в станционном буфете пару пирожков и купил газету.

После Форт-Вильяма поезд поехал назад, словно собираясь вернуться в Глазго, но вскоре резко свернул налево, к Маллейгу. Он пересек Каледонский канал, а затем начал петлять среди холмов и озер; к тому времени, когда у меня уже стало рябить в глазах от бесчисленных туннелей, мостов и виадуков, впереди показался морской заливчик, сплошь расчерченный и разгороженный плавучими сооружениями рыбоводного хозяйства.

Дальше поезд пересек еще одну узкую полоску земли и побежал по скалистому морскому берегу, сплошь заросшему темными кустами рододендрона; на горизонте виднелась какая-то земля — то ли мелкие острова, то ли противоположный берег залива.

А затем я увидел наконец Арисейг, накрытый куполом хмурого неба и насквозь продутый свежим северным ветром. Последнее время я напевал себе под нос новую, только вчера сочиненную песню, но тут неожиданно, незаметно для себя перешел на «Плакать о тебе»:

Да это же просто ветер
Плеснул мне в лицо дождем,
Или попало в глаза
Кольцо сигаретного дыма.
Ну как ты могла подумать,
Что я о тебе заплачу?
Ну как ты могла подумать,
Что я от тебя уйду?

Суеверие. Кроличьи лапки, синие одеяла, четки. Что-нибудь, за что можно ухватиться, чтобы не чувствовать себя абсолютно покинутым. Вот так я успокаивал себя этой песней, и все равно мое сердце бешено колотилось, рвалось наружу, и я прошелся по поселку, нашел телефон, позвонил Глену Уэббу, чтобы узнать адрес Джин, и услышал от секретарши, что сегодня его нет и не будет и она не знает, как еще можно с ним связаться.

Домашнего номера на визитной карточке не было.

Я дошел до ближайшей гостиницы, заказал в баре бутылку пива и начал думать, куда же мне теперь-то. Бармен в жизни не слыхал ни о какой такой Джин Уэбб. Это повергло меня в еще большую тоску — обычно в таких поселках все всех знают. А что, если Глен перепутал название? Нужно было все проверить, уточнить, ну кто меня, спрашивается, гнал?

Согласно брошюрке с расписанием, которую я взял на вокзале в Глазго, в двенадцать двадцать из Маллейга отправляется поезд, по всей видимости тот самый, на котором я приехал. В двенадцать тридцать восемь он будет здесь… но потом он идет только до Форт-Вильяма. Ну вот всегда так, обязательно какая-нибудь гадость.

И все равно мне нужно на нем уехать. Все это чушь собачья. Я окончательно сдурел. Нечего мне здесь делать. Коли уж я сморозил эту дичайшую глупость, раздал подчистую все, что у меня было, так теперь мне следует пулей лететь в Лондон, сказать Тамберу, что я согласен записать новый альбом, и нельзя ли мне получить под это обещание кучу денег сию же секунду.

А может, все это просто мандраж. Ведь я же хочу ее увидеть. Мне нужно повидаться с ней хотя бы на час, да хоть на несколько минут, чтобы сказать… Господи, да что же я могу ей сказать? Что двенадцать лет назад я хотел было позвать ее с собой, но потом передумал? Что я сумасшедший, оставшийся без гроша, если не считать той ерунды, которая в карманах, да пластиковых денег, пользоваться которыми я больше не имею права, а потому позволь мне, пожалуйста, остаться у тебя, я очень хорошо лажу с детьми, честно?

Бред, бред, трижды бред. Да и насколько верно, что она… одинока. Живет себе одна, с восьмилетней дочкой, которая, надо думать, от одного моего вида завопит и убежит? Очень, очень сомнительно. Скорее всего, ее привела сюда вполне основательная причина: некий огромный, спокойный, добрый хайлендер с мягким голосом и крепкими руками… Господи, да я его почти видел, этого человека…

И все равно я хотел с ней встретиться. Раз уж начал, доводи дело до конца. К тому же ей могут и рассказать, что я был здесь, не думаю, чтобы в Арисейг каждый день заявлялись такие вот двухметровые образины, а зимой так и подавно. И как же будет она себя чувствовать, зная, что я был здесь и не зашел к ней, — особенно если Глен прав и она была бы рада меня увидеть? Но я же знаю, что все равно ничего не получится, так просто не бывает. А тогда не лучше ли уехать, не дожидаясь, пока рухнет твоя мечта, чтобы ты всегда мог думать, а вдруг бы и получилось? Хоть что-то да спасти. Есть ли смысл ставить все свои деньги на верный проигрыш? Верный? Господи, да как же тут решить-то? Я сунул руку в карман и нащупал монету.

«Если орел, — думал я, — остаюсь здесь и буду ее искать. Если решка, я встаю и иду на станцию». Поезд до Форт-Вильяма, а завтра поездом — или даже на такси, если найдется таксер, согласный на такую дальнюю поездку, — в Глазго. И тут же, ни минуты не задерживаясь, в Лондон, к Рику.

«Орел — я остаюсь, решка — уезжаю».

Я вытащил монету и положил ее на ладонь. Полтинник. Решка.

Я закинул монету в карман, допил пиво, подхватил с пола свою сумку и вернул стакан буфетчице.

Если не знаешь как поступить, очень полезно кинуть монетку, твердо при этом решив, что как она скажет, так и будет.

Таким методом ты можешь абсолютно точно узнать, чего же ты в действительности хочешь, — в том, конечно же, случае, если монета пойдет против твоего желания.

Я оставил сумку у буфетчицы, заказал себе номер и пошел на местную почту спросить, где живет Джин Уэбб.

— А, да, конечно, миссис Кейллер говорила как-то, что ее девичья фамилия Уэбб. — Судя по поведению почтарки, огромные, зверского вида незнакомцы, наводящие справки о местных женщинах, были здесь самым заурядным явлением. — И дочурка у нее есть, совсем еще маленькая.

— Дон, — сказал я, продолжая изо всех сил демонстрировать, что я не какой-нибудь там маньяк, задумавший изнасиловать и убить их обеих. Но старушку никакие такие страхи вроде и не тревожили.

— Да, так ее и звать. У них дом на Задах Кеппоха.

— А это далеко?

— Да нет, за мысом сразу. Миля, ну чуть побольше. — Старушка справилась по настенным часам. — Только сейчас-то она на работе.

— О.

И о чем же это я, спрашивается, думал? Мне и в голову не приходило, что она работает. Придурок.

— Ну да, миссис Кейллер работает в Лохейлорте, в конторе рыбной фермы. Знаете, где это? Вы же мимо должны были проезжать.

— Э-э… ну да.

— Идите сюда, я покажу вам на карте.

В конечном итоге я купил эту карту. Миссис Грей («зовите меня просто Элси») сказала, что если у меня что-нибудь срочное, можно позвонить отсюда на рыбную ферму, но я сказал, ладно, не надо. Я зайду к Джин попозже, когда она вернется с работы.

Я сидел в баре, смотрел на крыши Арисейга, на скалистое побережье и пил сугубо безалкогольные напитки — напиться сейчас, перед встречей с Джин, это последнее, чего мне хотелось.

Я человек сентиментальный, человек слабый и податливый, и никто не умеет обвести меня вокруг пальца лучше, чем я сам.

Я человек предельно эгоистичный, моя самоотверженность и та эгоистичная. Я раздал все, что у меня было, я приехал сюда в безнадежной надежде, чтобы сказать, что мне не нужно ничего, кроме любви, — но это мне только так кажется. В действительности я приехал сюда за отпущением грехов. Я хочу, чтобы Джин меня исповедала, сказала, что все в порядке, что я не такой уж плохой человек, что последние двенадцать-тринадцать лет не пропали совсем уж даром; господи, ну конечно же Джин не скажет: «Останься со мною, мой любимый», — но при удаче она хотя бы возложит свои нежные руки на мое горячечное, истомившееся чело, даст мне поцеловать свой перстень. Прощение, отпущение, аве Джин, грация плена…

Да все мы эгоисты. Продать все свое достояние и уйти в калькуттские трущобы, работать в джунглях с прокаженными… в моменты крайнего своего цинизма я задаюсь вопросом, а не эгоизм ли все это, ведь сознание, что ты сделал все, что мог, избавит тебя от душевных терзаний, позволит тебе жить в мире с самим собой. Накрывая грудью гранату, ты знаешь, что ты герой и что страх перед смертью никогда уже не заставит тебя обратиться в позорное бегство.