Андрей Кураев - «Мастер и Маргарита»: За Христа или против? 3-е издание

• Название: «Мастер и Маргарита»: За Христа или против? 3-е издание
• Автор: Андрей Кураев
• Жанр: Религиоведение

Новое, значительно переработанное издание великолепного исследования Андрея Кураева – это возможность еще раз задуматься о феерическом и одновременно глубоко продуманном мире одной из главных книг нашего времени. Что видит в романе Булгакова профессор богословия? Факты, логика, неожиданные выводы, юмор и эрудиция автора обещают всем поклонникам и противникам творчества Булгакова незабываемое чтение.

---

Во-вторых, то, что рассказ о Пилате начинается до появления мастера на арене «московского» романа и продолжается уже после того, как мастер сжег свой роман. Кто же начинает и кто завершает? Воланд114. В редакции 1934 года Фиелло (позже он станет Азазелло), останавливая уходящую Маргариту, цитирует роман ее возлюбленного: «И вот когда туча накрыла половину Ершалаима и пальмы тревожно закачали…» Значит, текст хорошо знаком как «знатному иностранцу», так и его свите. Кстати, в этой редакции в больнице именно Воланд, а не мастер рассказывает Иванушке историю Иешуа.

Причем Воланд презентует этот рассказ на правах «очевидца».

«– Это так, – ответил Берлиоз, – но боюсь, что никто не может подтвердить, что и то, что вы нам рассказывали, происходило на самом деле.

– О нет! Это может кто подтвердить! – начиная говорить ломаным языком, чрезвычайно уверенно ответил профессор…

– Дело в том… что я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата, и в саду, когда он с Каифой разговаривал, и на помосте…» (гл. 3).

Мастер – «гадает»115, Воланд – видит: «…я лично присутствовал при всем этом. И на балконе был у Понтия Пилата». То же говорит Мефистофель Фаусту: «Так говорите вы. Но я, который был при этом, скажу другое» (Фауст 2, 153).

Мастер отсылает Ивана за продолжением к Воланду. «—Ах нет, нет, – болезненно дернувшись, ответил гость, – я вспомнить не могу без дрожи мой роман. А ваш знакомый с Патриарших прудов сделал бы это лучше меня. Спасибо за беседу. До свидания» (гл. 13). Воланду же ни к чему ссылка на мастера.

Воланд отрекается от авторства. Он – просто «консультант» (23 раза в тексте романа Воланд именуется так, тогда как мессиром – 65 раз). Кого же он консультирует?

Да и сам Воланд намекает на то, что одна вполне конкретная рукопись интересует его и что именно этот интерес и завлек его в Москву: «Тут в государственной библиотеке обнаружены подлинные рукописи чернокнижника Герберта Аврилакского, десятого века, так вот требуется, чтобы я их разобрал. Я – единственный в мире специалист» (гл. 1).

Объяснение весьма интересное. Герберт Аврилакский (Герберт Орильякский, Gerbert d’Aurillac) – это римский папа Сильвестр II (999–1003). Еще не будучи папой, он изучал у арабских ученых математику. Он был первым ученым, который познакомил европейцев с арабскими цифрами. Его подозревали в занятиях магией, но вряд ли эти обвинения были основательны – иначе он не был бы избран на папский престол. Тем не менее фигура Сильвестра стала одним из прототипов легенды о докторе Фаусте. Легенда гласила, что Герберт уговорил дочь мавританского учителя, у которого он учился, похитить магическую книгу ее отца. С помощью этой книги он вызвал дьявола, а уж дьявол сделал его папой и всегда сопровождал его в образе черного лохматого пса116. Герберту также приписывали владение искусством изготовления терафима – говорящей мертвой головы (ср. беседу Воланда с головой Берлиоза).

В подвалах дома Пашкова Воланд замечен не был. С текстами Герберта вроде бы мы его тоже не видим. Неужели соврал? Нет. Лишаем слова Воланда чрезмерной конкретики и получаем: Воланда интересует некая рукопись, написанная неким Фаустом и хранящаяся в некоем московском подвале. А в таком виде это ложь? Нет!

Воланд и в самом деле прибыл в Москву для знакомства с рукописью одного из Фаустов. Но называя имя первого литературного Фауста117, он имеет в виду последнего – мастера. Вот с его рукописью он и в самом деле познакомился. И о ее существовании он знал все же с самого начала…

Эта история очередного Фауста необычна тремя чертами.

1. В жизни мастера нет минуты решения, выбора. Оттого нет и договора. Мастер неспособен к поступкам. Он медиумично плывет по течению и оправдывает себя формулой Иуд всех веков: иного, мол, и не остается. «– Ну, и ладно, ладно, – отозвался мастер и, засмеявшись, добавил: – Конечно, когда люди совершенно ограблены, как мы с тобой, они ищут спасения у потусторонней силы! Ну, что ж, согласен искать там» (гл. 30).

Воланд просто подобрал то, что плохо лежало. Мастер не продал сатане душу. Он ее просто растерял (поступок, то есть сознательную отдачу себя сатане в булгаковском романе совершает лишь Маргарита).

2. Классический образ Фауста – это сочетание мужественности и креативности. Но Булгаков расщепляет эти дары на двух персонажей, причем первый из них – мужественность – доверяет женщине. Маргарите.

3. Фауст-мастер получает как никогда малую и призрачную награду. Более того, это пожалуй, радикальный отход от фаустовской традиции: награда для Фауста обещается не в этом мире, а в загробном («он заслужил покой»). Обычно в фаустиане наоборот: за дары, которые сатана вручает Фаусту тут, Божья кара и расплата (однако, заранее принимаемая Фаустом) будут в грядущем веке.

Обратимся к истории романа. С первого же варианта романа (в 1928 году он назывался «Копыто инженера») в нем действуют Воланд, Иван Бездомный и Берлиоз. Имена этих персонажей менялись, но их места в романе оставались неизменными: Воланд рассказывает воинствующим атеистам «подлинную» историю об Иешуа и Понтии Пилате.

«Чрезвычайно важная особенность первой редакции – отсутствие резкой композиционной отделенности новозаветного материала от современного, которую мы видим в последней редакции: там Воланд произносит только начальные и конечные фразы, а вся история Иешуа и Пилата выделена в особую главу, построенную в форме внеличного повествования. Здесь Воланд все время сохраняет позицию рассказчика и очевидца событий»118.

Сохранилась авторская «Разметка глав», датированная 6 октября 1933 года. В 10-й главе: «Иванушка в лечебнице приходит в себя и просит Евангелие вечером. Ночью у него Воланд». 11-я глава: «Евангелие от Воланда»119.

В 1932 году Булгаков полагает, что его роман может называться «Черный богослов»120. В третьей редакции (1934) Воланд отпускает Пилата на свободу одним словом, выкрикивая его «на неизвестном Маргарите языке». Логично: кто создал образ Пилата, тот над ним властен, тот его и отпускает. В варианте, когда ершалаимский роман всецело пишет Воланд, он и распоряжается судьбой Пилата. В варианте, когда непосредственным автором романа оказывается мастер, к мастеру переходит и суд над Пилатом.

Так что ни история романа Булгакова, ни его окончательный текст не позволяют совсем уж отнимать авторство у «Черного богослова».

Кстати, рядом с вариантом «Черный богослов» был и вариант названия романа – «Вот и я». Именно с этими словами в опере Гуно Мефистофель является Фаусту: «Me voila!»

Когда мастер познакомился с Воландом?

Воланд – честнейший бес мировой литературы. Он почти не врет.

Но «почти» – не значит «никогда»: например, Воланд прямо соврал, когда сказал, что Фауст пытался создать гомункула.

Мы же сейчас присмотримся к сцене официального знакомства Воланда и мастера. Воланд ведет себя так, как будто с мастером он познакомился только что и о романе услышал впервые в эту же минуту.

«– О чем роман?

– Роман о Понтии Пилате.

– О чем, о чем? О ком? – заговорил Воланд, перестав смеяться» (гл. 24).

Что ж – «поздравляю вас, гражданин, соврамши!» (гл. 12).

То, что Воланд знаком с мастером и его романом, выдает сам мастер, когда в больнице говорит Иванушке: «Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее» (гл. 13). Штука в том, что Иванушка имени Воланда и сам не помнил и мастеру не называл…

Словом в этой сцене «знакомства» Воланд заявляет одно, а делом демонстрирует совсем иное. Словом, Воланд говорит, что он никакого отношения к творчеству мастера не имеет. Делом – являя сожженную рукопись – сообщает нечто иное.

Когда же впервые пересеклись пути мастера и Князя тьмы?

…Мастер работает в музее… Для московского гуманитария 60-х и более поздних годов это означает «внутреннюю эмиграцию». Найти именитое «дворянское гнездо» и жить там в окружении милого сердцу XIX века вдали от трескучих постановлений очередного Пленума ЦК КПСС…

Но такова ли была атмосфера московских музеев начала 30-х годов? Много ли их было? Что такое музей во времена Булгакова? Это убежище от современности или же центр актуальной пропаганды против «проклятого прошлого»?

Скорее второе. Во всяком случае, мастер (он, кстати, «ровесник века»: ему 38 лет) тяготится своей работой. Или работа в музее становится опасной? Е. Молчанова, сама много лет проработавшая в Музее революции (в ленинградском его филиале), убеждена, что мастер работал в Центральном Музее революции. А значит, имел доступ к подлинным документам, в которых роль как Сталина, так и тех, кого в 30-х объявили «врагами народа», не соответствовала новым канонам. Сотрудники этого музея, как носители вредных и излишних знаний, соответственно, были просто ликвидированы. Их память (ох уж эта тема избавления от памяти в «Мастере и Маргарите»!) должна была быть обнулена. «Стать сотрудником Музея революции было возможным только после тщательнейших проверок и с дипломом МГУ – ЛГУ. Я знаю, что так, как заставляли лгать в музеях исторических, не заставляли ни в каком другом. Почему у Мастера нет имени? Да потому, что его “стерли”, как вычистили и стерли почти всех сотрудников, включая и директора ленинградского музея после убийства Кирова. Сначала все исчезли бесследно, потом, сами понимаете, что последовало. По своей воле из музея в ту пору можно было уйти только на нары, не по своей – тоже. Вероятно, так Мастер очутился там, где очутился, не помня даже имени своей первой жены – тоже сотрудницы музея, которую тоже стерли из памяти даже близких» (письмо Е. Молчановой мне от 12 августа 2004 года).