Борис Балтер - До свидания, мальчики!

• Название: До свидания, мальчики!
• Автор: Борис Балтер
• Жанр: Классическая проза

Писатель, переводчик Борис Балтер родился 6 июля 1919 г. в Самарканде. Семья переехала туда из Киева, спасаясь от погрома. Балтер оставил весьма колоритный портрет отца: «Мой отец был замечательным человеком. Голубоглазый гигант с пшеничного цвета усами. В русско-японскую войну он был артиллеристом, когда перебили всю орудийную прислугу, он один повернул пушку и прямой наводкой расстрелял атакующих японцев. За мужество и отвагу отец был награжден солдатскими Георгиевскими крестами – высшая воинская награда в русской армии… Отец спас от погрома маму и всю ее многочисленную родню. В благодарность она вышла за него замуж, будучи моложе на тридцать лет». В 19 лет Б.И. Балтер окончил военное училище и тут же попал на финскую войну. Был ранен. Потом Великая Отечественная. В 23 года он командовал полком. В 27 лет его уволили из армии по состоянию здоровья. Свою лучшую, знаменитую книгу «До свидания, мальчики» Балтер посвятил К.Г. Паустовскому. О Балтере заговорили. Повесть сразу покорила читателей. Ее читали все, обсуждали. Михаил Калик снял великолепный фильм, в Московском театре им. Ленинского комсомола был поставлен спектакль с Ольгой Яковлевой в главной роли.

---

– В военном училище учатся всего три года, правда? – спросила Инка.

– Да…

– Значит, не через пять лет, а через три года ты уже будешь совсем, совсем самостоятельным?

– Конечно…

– Ты знаешь, Володя, я порочная… Я спросила у мамы, когда мне можно будет выйти за тебя замуж, а она сказала, что пока ты не станешь самостоятельным, даже думать об этом порочно.

Инка сбоку из-под ресниц поглядела на меня: ей, видите ли, необходимо было удостовериться, какое впечатление произвели ее слова.

Я весь покрылся испариной: мне стало понятно, почему Инкин отец называл меня женихом. Я сдвинул брови – от этого Инка всегда приходила в трепет.

– Ну что я такого сказала, что я сказала? – быстро заговорила Инка. – Разве я виновата, что мне без тебя бывает очень скучно? Через три года ты уже будешь лейтенантом. Тебе будет только двадцать один год, а ты уже лейтенант! Ты будешь жить в Севастополе или Кронштадте, а может быть, во Владивостоке… И я к тебе приеду. Нет, ты лучше заедешь за мной… Нет, лучше я, а ты будешь встречать меня на вокзале с цветами.

– Романтика! – небрежно сказал я, изо всех сил стараясь удержать грозное положение бровей, но они предательски расползались.

Мы шли по центральной улице. Идти на пляж было уже поздно. Улица пряталась в густой тени акаций, а там, где солнце пробивало тень, на стенах домов выступали ослепительно-белые пятна. Узкий тротуар заполняли прохожие. Казалось, они просто гуляли, и когда заходили в магазин, то было похоже, что они делают это так, ради любопытства. Им не было никакого дела до нас, так же как и нам до них.

Потом мы сидели на Приморском бульваре. Наша скамья стояла у самого края набережной. Море вспухало и опадало внизу у наклонной стены, то бесшумно вползая на нее, то ударяя. И удары были похожи на ласковые шлепки. Плавали бурые комки прошлогодних водорослей, окурки, клочки бумаги. Они то поднимались, то опадали, оставаясь на месте. Горизонт закрывала белесая пелена, прорезанная косыми полосами: с моря надвигался дождь, а над городом по-прежнему светило солнце.

Я вспомнил, что не узнал у Инки главного.

– А как ты написала сочинение? – спросил я.

Инка махнула рукой:

– Написала…

Мы по опыту знали, что одной из непременных тем сочинений на экзаменах в восьмом классе бывает «Евгений Онегин – лишний человек». Из педагогических соображений мы советовали Инке выбрать именно эту тему. Витька вчера весь вечер репетировал Инку. Надо было быть просто тупицей, чтобы после этого не написать сочинения хотя бы на «хорошо». Но от Инки всего можно было ожидать.

– Инка, скажи по совести, как бы ты хотела жить? Ну что бы ты делала охотно, без нажима?

– А ты снова не разозлишься? По совести, я бы ничего не делала. Нет, конечно, я бы делала, но только то, что весело. Я хочу, чтобы всегда было лето, чтобы было тепло, чтобы я была самая красивая и чтобы было весело… И, конечно, чтобы ты всегда был со мной, и чтобы уже прошли три года, и чтобы нам не нужно было расставаться… – Инка посмотрела на меня и рассмеялась. А глаза ее говорили: знаю, что ты сейчас ответишь.

– Программа не очень определенная, – сказал я. – Но я все понимаю, и, допустим, мне она даже нравится. Совсем не плохо, когда весело. Но если все захотят так жить, то кто же будет работать?

– Ведь я же учусь, – сказала Инка. – Сегодня я писала сочинение, через два дня сдам математику. Но ты спрашиваешь «по совести». Я тебе по совести и сказала.

Инка подняла вытянутые ноги, плотно сдвинула ступни. Она умела показать все, что было в ней красивого: она носила туфли-лодочки на низком каблуке, чтобы подчеркнуть естественный изгиб подъема, а чтобы видны были ее зубы, постоянно держала рот приоткрытым, даже когда не смеялась. Ей было шестнадцать лет, но тем, кто этого не знал, она говорила, что ей восемнадцать. Такая уж была моя Инка, и все равно я ее очень любил. Я смотрел на Инкины ноги, уже тронутые загаром. Белые шелковые носки туго стягивали щиколотку. Ноги у Инки были полные и сильные. Они всегда мне нравились. Инка опустила ноги, но я все равно смотрел на них.

– Не смотри так, – тихо сказала Инка.

Я не знаю, как я смотрел. Но знаю, что мне хотелось поцеловать Инкины ноги, а этого я еще никогда не хотел.

– Ты сказал – это романтика, – сказала Инка. – А как ты сам думаешь?.. Как все, по-твоему, будет?

Что я мог ответить Инке? Радость всегда мешает видеть жизнь такой, как она есть. Впереди, мне казалось, меня ждет только радость, радость неизведанного и непознанного. Мне казалось, что за некоей воображаемой чертой только и начнется настоящая жизнь. Так всегда кажется в восемнадцать лет, а в сорок оказывается, что настоящие радости прожиты именно тогда и что самой большой была радость ожидания.

– Ладно, Инка, – сказал я. – Я буду работать и за тебя и за себя. Ты только должна кончить школу. А потом просто будешь моей женой, как твоя мама…

– А как бы ты хотел по совести: просто или не просто?

– Нет, Инка, по совести я бы хотел, чтобы не просто.

На соседней скамье сидели курортники. Мужчина развертывал дорогие конфеты и кормил ими женщину. Она раскрыла рот, и он положил в него конфету. Женщина прижала конфету зубами так, что половина ее осталась снаружи, и, раздвинув губы, повернулась к мужчине. Он осторожно приблизил рот к ее губам и откусил конфету. Женщина сказала:

– Слышите, как пахнет морем и акацией?

– Они тебе нравятся? – спросила Инка.

– Нет.

– Но ты только что смотрел на мои ноги так же, как он, – сказала Инка.

Я покраснел.

– Тебе было неприятно?

– Не знаю… Мне было немного страшно и немного стыдно. А если бы этого не было, мне было бы, наверно, приятно.

Дождь с шумом приближался по воде. Первые капли прошуршали в листьях деревьев, оставляя на песке мокрые пятна. Люди побежали под деревья и тенты над витринами магазинов. Ушли и наши соседи. На опустелом бульваре остались Инка и я.

4

Домой я бежал. Мокрая рубаха на мне подсохла и больше не прилипала к телу. А я все равно бежал. Зачем? Я бы хотел, чтобы мне самому это сказали.

Мамы дома не было и не могло быть: она не приходила раньше восьми часов. Я вошел в гулкую от пустоты квартиру, прошел кухню, просторный коридор – свет в него падал сверху, через узкое окно над парадной дверью, – вошел в комнату. Я открыл окно, но и на улице в этот час было еще пустынно и тихо.

Почему наша квартира выглядела пустой, я не могу понять до сих пор. Мебели у нас было не так мало. Например, в моей комнате стояли узкая кровать, обеденный стол, кабинетный диван. Дерматин на нем весь потрескался, но был совершенно целый. У нас даже был буфет – громоздкий, с разноцветными стеклами, а у мамы в комнате – туалетный столик из красного дерева. Я не помню, чтобы мама к нему подсаживалась, но столик был. И все равно квартира казалась пустой. Даже воздух в ней был какой-то нежилой – холодный и гулкий.

Я постоял посреди комнаты. Хуже нет, когда все в тебе торопится, а торопиться некуда. Я вышел в кухню. В эмалированном тазу лежала гора посуды: мама мыла посуду, когда в буфете не оставалось ни одной чистой тарелки. Кажется, тарелки в буфете еще были, но я нагрел воду и перемыл всю посуду. Потом я подмел комнаты. Это была моя прямая обязанность. Но я обычно плохо ее выполнял. Я успокаивал свою совесть тем, что мама тоже неважно справляется с домашними делами. Она готовила сразу на три дня. А когда суп прокисал, говорила:

– Это никуда не годится. Готовишь из последних сил, а ты не ешь.

Интересно, как можно есть кислый обед? Я один раз попробовал, а потом три дня ничего не ел, только пил чай с сухарями. Говорили, что я еще легко отделался. Не знаю. По-моему, не очень легко.

Я вынес мусор. Хотел даже почистить примус. Но он был покрыт таким толстым слоем жира и копоти, что до него дотронуться было противно. Я дотронулся, но чистить не стал, только обтер примус газетой. Вместо примуса я занялся почтовым ящиком: прибил петлю и навесил дверку. Удивительно, сколько дел можно переделать, когда надо убить время! А оно все равно тянулось медленно.

Я вернулся в комнату.

На другой стороне улицы стекла открытых окон блестели. Я сидел у открытого окна верхом на стуле. Подоконники были низкие. В комнату заглядывала мокрая улица. Пахло акацией и землей. Я вспомнил слова женщины: «Слышите, как пахнет морем и акацией?»

Странно, а я раньше не замечал запахов нашего города. Наверное, потому, что давно привык к ним. А между тем город был просто пропитан запахами: весной пахло акацией и сиренью, летом – левкоями и табаком и всегда – морем. Теперь я уверен, что из тысячи городов узнал бы наш город по запаху.

Лучше бы я не вспоминал слова женщины. Как только я их вспомнил, сразу подумал об Инке. И все во мне снова куда-то заторопилось. Я хотел вспомнить, о чем мы говорили. Но ничего не получилось: все путалось и перескакивало с одного на другое. Я понимал: на Приморском бульваре что-то произошло. И мы уже не могли вернуться к прежним отношениям. А я и не хотел возвращаться. Я хотел поскорей узнать, что будет дальше. Но на это могло ответить только время. Мне ничего не надо было делать. Надо было просто ждать…