Игорь Малишевский - Год цветенья

• Название: Год цветенья
• Автор: Игорь Малишевский
• Жанр: Русское современное

Андрей Чарский, молодой успешный преподаватель университета, узнает о трагической смерти своего младшего брата, с которым давно не виделся. Пытаясь выяснить обстоятельства последних дней погибшего и восстановить цепочку утраченных событий, Андрей постепенно все больше меняется и приходит к очень неожиданным выводам. Филологический роман о цепи бесконечных утрат.

---

От Нины, помимо подробнейшего, с топографически точными картами их прогулок дневника, сохранились два важных документа на флешке:

1) Папка с 37 отобранными братом фотографиями под заглавием «ZZ неведомая краса» – брат часто обозначал девушек латинскими буквами NN или ZZ.

2) Несколько довольно претенциозных длиннющих предложений, так называемых периодов, которые Женя незадолго до гибели писал Нине. Так, очевидно, невысоко оценила технику написания текста о себе посредством одних периодов. Это единственное, что осталось от их протяженных электронных бесед, прочее извлечь, повторюсь, у меня не получилось – если оно еще существует. Я листал немного оцепенело фотографии, пытался осознать, что же такого волшебно прекрасного обнаруживал в этой Нине брат.

Звонок вскинулся, я выпутался из позы крабика, перескочил через бумаги и ноутбук и к столу вытянул руку. Еще десяти утра не было. Звонила моя запыхавшаяся Харита.

– Дрюш, Дрюш! – глотала воздух она.

– Добро утро, ранняя пташка.

– Дрюш, я нашла брешь в системе! – торопливый, сбивчивый, но затаенно-радостный голос. – Прикинь, прикинь, нас тащат на эту обрыдлую физру на улице, ну и этот дедуля еще на меня подкатывает: чего ты без формы, где справка об освобождении и все такое, а сам меня еще по волосам полапать. Изврат, бабушек ему надо теребить, а не девушек! Ну а у меня одна сменка, я форму ваабще брать не хочу. Тут на крыльце заднем я раз – в сторону, соскочила и сбоку замаскировалась. Ты же знаешь, Дрюш, как свалить трудно, понавешали этих камер, какого-то дылду на выходе поставили. Ну а я под окнами школы по стеночке, по стеночке, пока дедуля на других блеял, раз – и у ограды. И под ограду пролезла кое-как, животиком вверх, чуть животик об эти железяки себе не распорола, а коленочки запачкала и выскочила! И от школы бежать просто с ультразвуковой скоростью!

– Девчонка, выскочка, гордячка, чей звук широк, а стан узок, как ручей, который пробивает камень, – проговорил я, когда она выпалила, выговорилась и усмехнулся, одобряя здоровую анархическую инициативу.

– Дрюш, а прикинь, Дрюш, Надька сказала – не полезу, она жирная очень.

– Оставь Надежду всяк из школы выходящий, – подмигнул я, пусть телефонный разговор не воспроизводил подмигивания.

– Чего? Короче, Дрюш, я хочу в киношку, там будет просто 10 из 10 фильм, который в нете супер отзывы собрал. И вообще, я скучаю, – с извилистыми повышениям и понижениями голоса протянула она.

– Натягиваю штаны, Харита, и я уже за рулем «Аккорда».

– Дрюш, а скажи, я вот так офигенски из школы свалила, я теперь секретная агентка?

– Секретней не бывает, мисс агентесса.

На секретных агентах девочка изредка полагала себя помешанной, даже пару раз настаивала, чтобы мы шифровали нашу сетевую переписку хитрейшим и невыполнимым методом. Я отшучивался, что при ее манере изложения любые другие шифры заведомо избыточны. Наряд моей разведчицы, когда подхватил я ее на немноголюдной улочке, отнюдь не совпадал с образом масскультурной скучно-сексуальной шпионки. Ее едва различимый свежий загар и взволнованный румянец оттеняла голубая футболка и что-то вроде легонького джинсового платьица до колен.

– А я сменку посеяла, – первым делом беспечно объявила она. – А ничего, Тошка или кто подберут. Дрюш, ты такой важнющий весь в пиджачке, прям правда суперагент на гоночном «Астон Мартине»! А я девушка из фильм про шпионов, которую ты должен защищать от суперзлодея. А суперзлодей – это противный дедуля-физрук-изврат!

– В таком случае, для большей конспирации предлагаю изобразить влюбленную парочку, которая посещает кино.

– Ой, давай, гони, Андрюш, нас преследуют! Гони, я буду остреливаться, – она вскарабкалась с ногами на кресло, развернулась назад, слегка стукнулась головой о потолок, прищурилась и сложила указательные пальцы в воображаемый пистолет. – Вон там бежит, дедуля-терминатор в трениках за сто рублей! Дави на газ, я стреляю. Чух! – она поднесла пальчики к губам и подула на гипотетический дым от выстрела. – Чух! Чух!

– Сиди смирно, Грётхен, ты, пока под забором пробиралась, спину запачкала, дай счищу, – сказал я.

Обладай я в действительности «Астоном Мартином» с прилагающимся к нему благосостоянием, давно увез бы годика на два-три, в кругосветное путешествие, на невиданные острова мою любовь от, в сущности, действительно следующих за нами по пятам пройдох. Полгода мы оставались чрезвычайно уязвимы, просвечивали теперь сквозь затемненные стекла автомобиля. Я лишь надеялся, что, когда разорвутся над нами покровы тайны, когда ценой несдержанной любви окажется скандал с примесью уголовщины, я успею, благодаря вероятной нерасторопности моих будущих обвинителей и тюремщиков, выхватить из-под них Маргариту и на оставшиеся от отца деньги вырваться, укатить с ней неважно куда, хоть на другую половину земного шара.

Степенно, размеренно, с подчеркнутым аристократизмом кушал я порцию пиццы. Непременно мексиканскую! – топая непоседливой ногой по веселенькому разноцветному полу, положив оба локтя на красный столик, моя обжора резво уплетала горячий острый треугольничек, он исчезал в ее движущихся подкрашенных губах. Она хлопала трогательно ресницами. Она стеснялась вытирать губки салфеткой, оставить россыпь розовой помады. Она основательно напутала расписание сеансов, отчего желанная мелодрама оказывалась доступной нашим взорам лишь через два часа. Из кинолент, вписывающихся в наш график лучше, привлек наибольшее внимание артхаус-фэнтези-дизельпанк-боевик «Часовщик».

Поскольку в утреннем еще полупустом зале мы порой допускали некоторую вольную тесноту общения, поскольку я отвлекался то на раздумья об оставленных рукописях брата, то на тревоги о нерадужном грядущем, поскольку освобожденная от занятий моя любовь хихихала и хохотала, нелинейное сплетение событий фильма я улавливал с трудом. К тому же это был действительно некий высоко-пародийный и высокобюджетный артхаус, деконструкция жанра комикскового боевика. Часовщик был супергерой – сумрачный и с виду неповоротливый тяжеловесный мужчина в детективном плаще, с искусственным сердцем, с огромными металлически нашлепками с часами на руках и ногах, в стиле ретрофутуризма. Нашлепками этими Часовщик в частом рапиде дробил часами головы, руки и ноги магам и их ручным монстрам, лихо скакал гигантским телом по темному зеленеющему экрану. Играл Часовщика пожилой голливудский атлет, некогда звезда подростковых боевичков, Часовщика в молодости, щеголя с элегентными часиками на цепочке (всего пара сцен) – голливудский стриженый красавчик: своего рода разворот стрелок, обращение времени вспять относительно нашей неотвратимой реальности. Если соположить запомнившееся мне из этой вакханалии боевых и патетически-речевых эпизодов, получался следующий нарратив: молодой Часовщик работал кем-то вроде вышеупомянутого суперагента на организацию технократов, борющуюся против волшебников во времена этак начала века двадцатого; на последнем трансконтинентальном экспрессе в гипотетическом четырнадцатом году отправился он на особо важное задание и повстречал в поезде прекрасную шпионку противоположной стороны; судьба их свела и разделила, не дав узнать краткого мига обладания, войну же выиграли маги. Маги были, кстати, люди довольно симпатичные, сплошь из благообразных полноватых стариков, самоотверженных юношей и доброжелательных, пусть и не слишком привлекательных девиц. Именно этим безобидным созданиям в одной из сцен раскраивал черепа и ломал конечности разъяренный Часовщик. Часовщик этот тайно провел в заброшенной лаборатории сверхсекретный эксперимент, превратился из проворного смазливого покорителя сердец в кибернетическое почти бессмертное чудище. Он отыскал свою любовь, убил ее мужа и возвестил беременной женщине, что дождется, пока родится у потомков девушка, в точности ей подобная, и заберет ее себе.

Пожалуй, последовательность сцен, отвечающих за умыкание, наиболее запоминалась в потоке клиповой режиссуры. Среди пустынных зимних антиутопических дворов бредет процессия: дочь некогда возлюбленной шпионки, неряшливая кудрявая тетка с волшебным посохом, ее муженек с очень представительной и солидной бородой. За ними, по глубоким сугробам, танцуя, бросаясь снежками, прощаясь с жизнью – юная внучка без волшебных способностей – ее должны над котлом с зельем изнасиловать и оплодотворить несколько шагающих в сторонке молодых хулиганов с баскетбольным мячом. Потом ценой жизни беременной роды ускорят, в результате родится ребенок, совершенно точно магически одаренный. Часовщик издалека провожает процессию. Крупным планом – лицо и воздетые руки жертвы, когда она беспечно раскидывает снежную пыль. И вот грузно, нерасторопно Часовщик всходит по лестнице, попадает в что-то вроде советской коммунальной квартиры, одним ударом руки убивает бородатого папашу, на кухне топит в вареве истеричную мать, затем в чем-то вроде тесной раздевалки расправляется с галдящими насильниками, что уже примеряли ритуальные черные балахоны. Наконец, через долгие сложнейшие пролеты и коридоры Часовщик всходит в спальню, где сидит, болтая ногами в шерстяных теплых носках, бедная жертва. «Пойдем со мной. Смерти не будет», – уводит ее за руку Часовщик, спасает от неизбежной участи, отправляется в те края, куда волшебникам путь заказан. Этот эпизод я смотрел с большим вниманием.