Александр Бармин - Двадцать лет в разведке

• Название: Двадцать лет в разведке
• Автор: Александр Бармин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-4438-0763-8

Мемуары А. Г. Бармина (1899–1987), дипломата-«невозвращенца», долгие годы были в числе основных источников для зарубежных исследователей советского периода 20–30-х годов. Что касается отечественных историков, тем более массового читателя, то для них эта книга была просто недоступна, поскольку перевода ее на русский язык до настоящего момента не существовало. Причина этого кроется в том, что имя автора вслух не могло быть произнесено, так как он с середины 40-х годов возглавлял русскую службу радиостанции «Голос Америки». Между тем книга А. Г. Бармина представляет несомненный интерес. Автор, активный участник Гражданской войны, один из первых краскомов с академическим образованием, выпестованный, как и многие другие выдвиженцы революции, Л. Д. Троцким, был ему всецело предан. В книге представлена широкая галерея дипломатических и хозяйственных работников, видных военачальников, ставших в роковые 30-е годы «врагами народа». Хорошо передана и напряженная атмосфера тех лет, мучительная борьба людей между долгом и страхом репрессий.

---

Я подготовил несколько лекций для своих бойцов. Однажды во время такой лекции ко мне зашел коллега, пожилой капитан, который в свободное от строевой подготовки время обычно бывал пьян.

– Кажется, очень занят? – довольно бестактно заметил он с кривой ухмылкой.

– Нет, – ответил я. – Просто вы зашли в неудачный момент.

Неудачных моментов, кстати, было у меня предостаточно. Бойцы обычно слушали меня молча, и на лицах у них была написана смертельная скука; к моему красноречию они относились так, как относятся к затяжному моросящему дождю. Приход коллеги был, честно говоря, не очень-то для меня и приятен, но я ему обрадовался. Это был прекрасный случай побыстрее завершить нудную лекцию.

В полку я близко сошелся с одним офицером, бывшим моряком, который состоял членом партии с 1918 года. По национальности он был татарин, но это не мешало нам общаться. Он был нетороплив, рассудителен, добродушен и производил впечатление человека, которому можно довериться. Последнее обстоятельство мне очень импонировало, мы даже договорились с ним найти на двоих подходящее жилье. Поселившись вместе с ним, я обнаружил, что он живет с двумя молодыми девушками, почти девочками, и все трое спят в одной постели. Доносившийся по ночам смех свидетельствовал о том, что все они прекрасно между собой ладят.

– Я подобрал их во время отступления, – сказал мне моряк, как будто такое объяснение было вполне достаточным. – Они потеряли все. Я накормил их, и они как-то привязались ко мне. Что мне было делать? Не выгонять же их на улицу.

Положение для него сильно осложнилось с приездом его жены. Как член партии она была командирована куда-то на Дальний Восток. И вот теперь она возвратилась. Любил ли он ее, сказать было трудно, но уважал, это точно. Ее твердый характер, целеустремленность, говорил он мне почти искренне, сделали из меня человека, сумевшего понять подлинный смысл революции. Она была невысокого роста, с короткой стрижкой, ходила в мужской кепке, гимнастерке и с портфелем под мышкой – типичный облик женщины-активистки того времени.

Ничего драматического в нашем доме не произошло. Сложнейшая для него проблема «четырехугольника» была разрешена мирными средствами. Две беспризорницы стали спать вместе на полу в уголке одной из комнат, отказавшись от всяких поползновений на брачное ложе в пользу официальной жены.

Прошло уже много лет, но я до сих пор ясно вижу этот маленький «коллектив», слышу, как шушукаются две девочки, одна стройненькая, с тонкими чертами лица, а другая пухленькая, с румянцем на щеках. В то время я относился к этой ситуации со смешанным чувством. Воспитанный скорее на Диккенсе, чем на Мопассане, я относился к любви как к чему-то тайному и сокровенному. Тогда я не мог себе представить, что делает с этим Гражданская война, которая страшно упрощает все человеческие потребности.

Моим ординарцем в то время был молодой семнадцатилетний солдат по фамилии Прозоровский. Это был умный парнишка с наклонностями к искусству. Сейчас я уже не помню, почему он ушел от меня, но спустя несколько лет я встретился с ним в Москве на улице. Передо мной был элегантно одетый интересный молодой человек. Он учился в институте кинематографии и уже успел сделать себе имя, снявшись в двух фильмах: «Бэла» и «Княжна Мери». Ему хорошо удалось передать байроновский стиль героев Лермонтова. Через некоторое время я снова встретился с ним на Кавказе, где он отдыхал с женой в одном из санаториев ОГПУ. Похоже, что он делал двойную карьеру: как артист и как агент органов безопасности. Последний раз мы виделись с ним в 1935 году опять на Кавказе, в одном из курортных городов. Он был снова в компании сотрудников ОГПУ. Несколько месяцев спустя я узнал, что он покончил жизнь самоубийством. Шпиономания в стране уже набирала обороты, и ему с польской фамилией было нетрудно попасть под подозрение. Я не исключаю, что ему могли дать револьвер с одним патроном и сказать что-нибудь вроде этого:

– Сделай это сам, всем будет проще, и твои родственники не пострадают.

Жизнь в полку шла своим чередом, без особых новостей. И вот я вдруг узнаю, что к нам прибыл для прохождения дальнейшей службы мой старый знакомый, бывший павловец, комиссар Блухов. Как-то у меня с ним произошел один разговор, который определил все мое будущее, хотя тогда я об этом, разумеется, не догадывался. Мы прочли в газетах, что командующий Красным Флотом Раскольников появился у небольшого персидского порта Энзели. Он предъявил персидским властям ультиматум по поводу захвата ими двух застрявших в Персии российских канонерок и высадил небольшой морской десант, который, судя по статьям в газете «Правда», с энтузиазмом был встречен местным населением. Мы с комиссаром Блуховым взглянули друг на друга, и нам одновременно пришла в голову замечательная идея: Красная Армия должна освободить Персию! Начать социалистическую революцию в Азии! При нашем появлении все угнетенные народы Востока поднимутся!

Может быть, мне не удастся передать читателю всю наивность нашего оптимизма, но я могу довольно точно описать ход наших рассуждений. Как, спрашивали мы себя, надо бороться с империалистическими державами? Как можно поднять народы Востока? И отвечали себе: надо изучить восточные языки и в обличье купцов проникнуть в сердце Афганистана, в Индию и там готовить национальную революцию. Подобная идея, пришедшая в голову молодому офицеру во время войны, могла показаться пустой фантазией, но так случилось, что она засела у меня довольно прочно и, как увидит читатель, направила мою жизнь в новое русло.

Настал день, когда офицеры зачитали перед строем приказы командующего Западным фронтом Тухачевского и командующего 6-й армией Корка. Приказ Тухачевского заканчивался боевым кличем: «Вперед, на Вильно, Минск и Варшаву!». Корк добавил к этому: «За освобождение рабочих и крестьян Польши! 6-я армия, вперед!». Приказы были также подписаны комиссарами Уншлихтом и Смилгой[18].

В битве за Варшаву нашими войсками командовали блестящие командиры, смелые и творческие, имевшие на своем счету не одну крупную победу. Главнокомандующий Тухачевский до революции служил в императорской гвардии. Перейдя на сторону революции, он исключительно быстро продвигался в Красной Армии, оказывал помощь Троцкому в ее создании и укреплении. В своих мемуарах Троцкий писал, что этот молодой стратег «проявил исключительный талант». Маршал Пилсудский, противник Тухачевского в этой кампании, писал:

«Его великолепные качества лидера навсегда оставят его в истории как генерала с очень смелыми идеями и способностью реализовать их на практике».

Пилсудскому в его кампании помогал генерал Вейган, начальник французской военной миссии в Польше. Для поляков это было большой удачей, поскольку лучшего советника трудно было представить. Вейган сыграл очень важную роль в успехе Пилсудского. Намереваясь разгромить конницу Буденного, Пилсудский направил значительную часть своей армии на юг. Он рассчитывал быстро разгромить Буденного и перебросить свои войска к Варшаве до того, как Тухачевский начнет свое наступление. Однако 4 июля наши войска на Западном фронте пришли в движение. Польские части не выдержали натиска превосходящих сил, и Красная Армия заняла Вильно, Минск и Оссовец. Мы продвигались так быстро, что наши тылы отставали иногда на 100–120 километров. Первоначальное наступление имело такой успех, что в ряде случаев резервы начинали двигаться вперед, не дожидаясь приказа, что само по себе, конечно, было серьезным нарушением дисциплины, которое создавало путаницу.

Противник избегал соприкосновения. Население оккупированных нами территорий было настроено враждебно. Доставать продовольствие становилось все труднее. Начались перебои с подвозом снарядов. Поезда стояли в Вильно, а наши армии были растянуты вдоль дорог, ведущих к Варшаве. Возникала реальная опасность нарушения наших коммуникаций. Тем временем под Варшавой концентрировалась французская артиллерия.

Тухачевский предложил Москве приостановить наступление на рубеже Брест-Литовска для того, чтобы перегруппировать войска, подтянуть отставшие резервы и тылы. Это было очень умное предложение, но Ленин был готов рискнуть. Он надеялся, что падение Варшавы позволит сломить польское сопротивление и откроет Красной Армии путь в Европу, навстречу назревавшей в Германии революции. И в самом деле, Варшава, казалось, уже была в наших руках, мы были от нее на расстоянии 20 километров. В своих мемуарах Пилсудский писал:

«Безостановочное движение огромной армии создавало ощущение надвигающейся на нас огромной грозовой тучи, которую ничто не могло остановить».

И в этот момент Вейган нанес удар по нашим растянутым коммуникациям на левом фланге в направлении Бреста. Тухачевский рассчитывал, что Буденный, комиссаром у которого был Сталин, сможет прикрыть его оголенный фланг. Если бы это было сделано, то исход битвы за Варшаву мог быть иным. Но вместо того чтобы прийти на помощь Тухачевскому, Буденный продолжал двигаться на запад в направлении Львова. Это развязало Пилсудскому и Вейгану руки, и они смогли перейти в контрнаступление.