Коллектив авторов - Альманах «Крылья». Взмах одиннадцатый

• Название: Альманах «Крылья». Взмах одиннадцатый
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Периодические издания
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-906916-66-2

Одиннадцатый номер луганского альманаха «Крылья», как и предыдущие выпуски, предлагает широкому кругу читателей поэзию, прозу, драматургию, публицистику, литературную критику. Традиционно представлены материалы, посвящённые истории Луганска – одного из старейших культурных центров Донбасса. Среди авторов номера как известные писатели, так и начинающие, становящиеся на крыло, литераторы.

---

Пейзаж

Мокрые улицы утром холодным и ранним,
хмурится двор, словно племени дикого вождь,
падают тучи в окно, как огромные камни,
люди шагают вперед, наступают на дождь.
Яблоки катятся с яблонь, и дни летят мимо,
август арбуза наелся и ждет сентября.
Выпей со мной за Россию, пускай нерушима,
будет она, словно стены и башни Кремля.
Сколько не сказано тостов, не поднято рюмок,
лето прыщавым подростком спешит на урок.
Дворник стоит под окном и, вздыхая угрюмо,
Листья, упавшие низко, сметает в совок.
Вот моя родина, много берез, затем поле,
катится солнце в тумане кровавым пятном.
Может быть, всё оттого, что я с севера, что ли,
раз не люблю так ходить под раскрытым зонтом?

Алексей Молодцов

Студент Луганского университета им. Т. Г. Шевченко. Живёт в Луганске.

Вечером

– Костик!.. Кушать!

Костику показалось, что он услышал, как его звали, сквозь целую стену шумящей музыки. Он, в общем, этого и ждал, так как есть хотелось сильно и делать было нечего. Выключить свет, музыку, закрыть тетрадь, учебник, дверь. Уйти. В коридоре темно, и без света путь до освещенной кухни удлинился и расширился, его заполнила, уже густо-густо, синяя темь ноября – и вечерняя напряженная тишина. Не тишина ночного жилища, когда дыхание слышно в другом конце квартиры, дыхание спокойствия и прохлады. Нет, это была тишина вечера, натянутого, напряженного, почти вибрирующего, как басовая струна, оттого, что целый день кто-то ее беспрестанно и дико дергал, и, может быть, оттого, что без музыки, без каких-нибудь, хотя бы фоном шумящих звуков, для натоптанной головы эта тишина, липшая к стенам после хлопотливого дня, была разительно пустой, бесплодной и разгоряченной и ныла, как мозоль. Костику такая тишина не нравилась. Но так, по крайней мере, лучше, чем, бывало, в дни без света, когда весь этот железобетон панельных домов спальных кварталов полностью лишался хоть какого-то подобия души – электричества – и становился таким голым и неприкаянным, что нельзя было заниматься совершенно ничем. Ни почитать книжицу при горькой темной свечечке, ни помалевать комиксы, ни пораскладывать свои побрякушки, перебирая воспоминания. Тогда все время ежишься от наступающего холода, и хорошо, что человеку положено засыпать, когда силы зла властвуют над городом безраздельно.

Все это мелькнуло в Костиковой голове почти осязаемой внутри теплой догадкой, и она становилась все теплее по мере приближения к источающей свет кухне. И вот он уже уселся за стол лицом к печке и повернул голову к жирным огням в темноте окна.

– Не дозовешься! Сядет, нацепит эти уши и, – причитала мама, хотя сама только-только расставляла на столе тарелки с горячим пахучим борщом и потом нарезала хлеб. Костик встал и достал лук – его любит папа. И он явился незамедлительно, когда луковые головки и стебельки походили сочком и сбегавшими каплями воды после мытья, как будто умиляясь человеческому ужину и что их, сердечных, сейчас съедят.

Пока Костик уселся обратно и, сжавшись потеснее на большом широком сиденье уголка, пытался не дать своему честно накопленному теплу разлететься по комнате, то заметил, что лицо у мамы было как бы опухшее, губы напряженно сжаты уголками кверху, а глаза утяжелены веками, как снегом. Словом, мама устала. Папино лицо было, кажется, непроницаемо. Поглядев на стол, он подался к холодильнику, навстречу маме:

– Так, а как же это нам без лучка?..

Только открыл он дверцу – и все невольно глянули внутрь: где же это, в самом деле, лук? Но не прошло еще и секунды, и Костик не успел объяснить папе бессмысленность его поисков, и мама не успела прикрикнуть на папу, чтобы не мешался под ногами, и сам папа не успел сориентироваться в холодильнике, в котором продукты были расставлены прихотливо, чтобы его пустота не была такой откровенной, – как все они пропали, как все звуки приглушились, и создалось впечатление, что нырнул под воду. Короче, как раз в этот момент выключили свет.

– Вот тебе и добрый вечер.

Мама, уже несшая в это время последнюю тарелку борща, на ходу с разворота налетела на открытую дверь холодильника, и из-за этого огненный борщ пулей скользнул по виску папы.

– Ай, боже! Да сядь ты уже ради бога!

– Да сажусь, видишь, сажусь, – прицокивал папа.

– Та ну блин! Что это такое? – взорвался Костик, – вот выключали же недавно, да вчера выключали! Сколько можно? Они же там по очереди выключают…

– Веерно.

– Да хоть веерно, хоть как. Надоело, а, – тут до Костика дошло, что его отчаянные попытки выучить стихотворение пошли прахом, а куцего рефератика и вовсе как не было никогда. Он сокрушенно вздохнул и стал с силой придувать на горячее варево. Мама зажгла свечу.

– Ха-хах, Константин, да ты прав кругом. И тысячу раз прав, – смеясь и важничая, говорил папа, – да не в правоте тут дело!..

Костик разжевывал горячий ком капусты и не отвечал, но отвечала мама:

– Не в правоте? Так в чем же?

Папа издал слегка растянутый английский звук [ǝ], тем самым давая понять, что мама, как ребенок, при всей своей нетерпеливости, хватила слишком далеко, слишком резко, слишком открыто и слишком просто и что хотя он ее прекрасно понимает, но все же, ей-богу, взрослые себя так не ведут.

– Тут дело в силе. Вот навалится на тебя сила, и видно, что с ней не справиться, ты, не будь дурак, увертываешься, а нет – так терпишь. Никуда не бежишь…

– И некуда, – вставила мама.

– … и хитростью, умом берешь. Не все так складывается, как нам надо. И Москва не сразу строилась, – завершил папа и с хрустом надкусил луковицу.

– Не сразу, понятно, – немного погодя продолжила мама, – да и пусть строится. Хорошо. Но по-человечески можно относиться? Сколько обещаний и уверений, ты погляди, а на деле как! Говорили, вот, с выплатами подождут. А сегодня пришли две задолженности: газ, вода. Ну, вот, дали тебе деньги? Давай сюда тарелку (Костик справился с борщом).

– Ну, обещали… (и в темноте было видно, как папа бессильно кратко развел руками). На прошлой еще…

(Папа работал в автомастерской, но с некоторых пор в некотором смысле бесплатно).

– Угу, ну да (и в темноте было видно, как мама бессильно ухмыльнулась этому очевидному и бесспорно полновесному факту).

(Мама работала медсестрой, но теперь она в некотором роде не работала, о чем часто шушукалась с папой, и тот недовольно качал головой и хлопал себя по бедру, как если бы вдруг раскусил злодея).

У мамы зазвонил телефон.

– Ой, ничего себе, прорвались. Кто тут? (Она нажала «вызов») Але? Елена Васильевна? Да. Да. А-а-а, ага, – говорила мама, вставая из-за стола и на ощупь, потихоньку выплывая в зал.

Через минуту она холодно пролетела мимо и сказала:

– Говорят, в ТЭС Счастьинскую попали. Васильевна. Теперь вообще почти по области света нет.

Она открыла окно. В чернильной ночи раскатывались выстрелы, белели зарницы. Папа начал:

– Вот гады, скоты!.. Вот они, как были – так и остались. Это же откуда все идет – с давних времен еще, укры, племена эти, как подавляли, так и подавляют. А нынешние еще верят, что они их предки. Да хоть и так – нация предателей: Мазепа, Петлюра… А зато какой национализм, какая плюющаяся гордость, какая слепая, тупая вера! Плохо жилось им, да где же?

– И кого же они предали? – закрывая окно, бросила мама.

– Да тебя, меня, Костю, всех нас. Я приехал в Луганск из-под Тулы, вслед за отцом, – и не думал никогда, что разделять нас придется, думал, что и украинцем проживу. Да тут уже терпеть нельзя. Разрывают нас, русских! Да ты как будто не согласна?

– Согласна. Но мне все равно, кто там да откуда. Я вот в Беловодске родилась, жила. А теперь для меня там ничего не осталось. Я люблю какой-то другой Беловодск, и все говорят будто про какую-то другую Украину и Россию. Никакого прежнего мира к западу от нас. Вообще никакого мира. Я знаю одно: что есть мой город, Луганск. Это самое родное и надежное. А с нами… как с разменной монетой.

– «Петя с Вовой делили апельсин…» это называется.

Костик вовсе не следил за всеми этими наскучившими, приевшимися спорами, но от папиного сравнения пахнуло таким душком математической задачи и ее глупой, натянутой, ходульной условностью, что он понял абсурд их положения вдруг и полностью. Он так устал от вечного пережевывания одного и того же, настолько чуждого ему, теоретического, что и не верилось, что взрослые вправду хотят этим заниматься. Костик думал, что если им не могут сделать свет, то что уж говорить о мире.

– В школе у Кости – и то бардак, – обратилась мама. – Вот только что с собрания. Винегрет и все: программу жаждут русскую, а идут по украинской; учебники нужны новые (и разумеется, русские), а в наличии далеко не новые и далеко не все; за аттестат молчу в принципе, (обращаясь к Костику) как хорошо, сынок, что тебе еще учиться и учиться! (обратно к папе) А то вот выпускникам сейчас: где сдавать экзамен, кому платить, куда податься? Едешь в Украину – одни документы, в Россию – другие. Выбирай, что душа пожелает, называй, как хочешь, а по сути-то что? Мыльный пузырь да честное слово. Зато оценки ставят теперь по пятибалльной и учат историю Отечества, а не что-то еще.