Михаил Нисенбаум - Мои любимые чудовища. Книга теплых вещей

• Название: Мои любимые чудовища. Книга теплых вещей
• Автор: Михаил Нисенбаум
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9691-1344-2

Почему девушка разбрасывает с балкона жемчуг из свадебного подарка? Перед кем в общежитии уральского мединститута красуются дерзкие парижане Гепардье и Леопардье? Зачем холостяк кроет крышу дома мятными пряниками? Только настоящая жизнь умеет быть настолько невероятной и неотразимой. Эта книга – полевой букет рассказов и связка ключей от тайных воспоминаний. В ней верное доказательство того, что человечеству не выжить без сумасшедших юнцов, а юнцам не образумиться без сумасшедшей любви. Как и первый роман, истории Михаила Нисенбаума – по-настоящему теплые вещи.

---

Ниже кем-то был со знанием дела изображен очередной лингам, а рядом с ним – гармошка, залихватски растопырившая меха.

Вялкин спешно собрал нас в мастерской. Он сказал, что нужно организовать на выставке ежедневное дежурство. Договориться каждому у себя на работе и поочередно сидеть в Центральном клубе.

– А то кончится тем, что пририсуют, извини за выражение, член на какой-нибудь картине. И прикроют выставку.

Никто не возражал. Даже Клёпин, твердо убежденный в неотвратимости фаллических символов. Видимо, ему просто не хотелось брать кого-то в соавторы. Так начались наши дневные дозоры.

Собственно, сидеть наверху в фойе нужно было только по полчаса до начала очередного фильма. Потом оба фойе пустели и можно было сбегать на работу, попить чаю в буфете или просто погулять.

Я брал с собой в клуб книгу, бумагу и карандаши. Слонялся по залу. Выходил на улицу, шел до трамвайной остановки, покупал мороженое и не спеша возвращался. Малышня в резиновых сапогах с воплями бегала вдоль ручьев и пускала наперегонки спички и щепочки. Вафельный стаканчик размякал, пропитываясь тающим мороженым. Странное чувство тяжелого, тревожного счастья не давало мне сидеть на месте. Никаких объективных причин для счастья, вроде бы, не было. Но они (вот уж без малого месяц) ожидались с минуты на минуту.

«Книга отзывов», изрядно исхудав, лежала без дела на столике. В ней появилась только одна новая запись, старательно выведенная детской рукой:

«Понравилось картина И. Чуренкова “Писочница”.

Таня и Валя, 5 А класс, школа № 7».

Эту страницу Вялкин рвать не стал. Вообще, Вялкин с Клёпиным были ужасно разочарованы. Ждали, что выставка если не произведет фурор, то хотя бы вызовет интерес. Или возмущение. Побаивались, что советская власть закроет выставку, как это десятки раз бывало в Сверловске. Там все участники запрещенных выставок превратились в живые легенды. Валерий Горнилов, братья Казаченко, Павлов, Малахов… Выставки закрывались через час после начала, открывая новую жизнь художникам и их картинам. В Тайгуле выставка могла спокойно работать до следующего тысячелетия. Опасаться и ожидать было нечего.

9

В субботу, когда дежурил Клёпин, в «Книге отзывов» появилась пространная запись. В отзыве говорилось, что выставка стала заметным событием в духовной истории Тайгуля, открыв новые яркие имена. Например, имя Виктора Вялкина, чья мистическая манера письма и интересная работа со светом позволяет надеяться, что Вялкина ждет место в одном ряду с выдающимися деятелями европейского авангарда. Также отмечалось, что интересные работы представили И. Чуренков и М. Нагельберг. Фамилия Клёпина появилась в отзыве только один раз в виде подписи. Очевидно, Клёпин решил немного подтолкнуть посетителей, подсказать им возможный стиль и тон выступлений.

В воскресенье выставку стерег Вялкин. Не знаю, виделись они накануне с Клёпиным или нет. Но к понедельнику «Книга» обогатилась еще одним отзывом. Автор второй рецензии восхищался мужеством организаторов выставки. Говорил о необходимости выдвижения в современном искусстве новых имен. Например, имени Сергея Клёпина, чья смелая живопись рушит каноны и стереотипы. Упоминалась неординарность его цветовых решений, неуемная фантазия и творческая щедрость. Подписал рецензию «художник В. Вялкин». Возможно, это было совпадение. Мало ли на свете художников В. Вялкиных.

Понедельник был самым тихим днем в неделе. Выставка была пуста еще безнадежнее, чем всегда. В другие дни сюда хотя бы доносился оживленный гомон с первого этажа. По понедельникам зал посещали немногие, а те, что приходили, были какими-то притихшими, точно раскаивались в несвоевременном легкомыслии. В этот понедельник было мое дежурство. Я пытался читать, потом смотрел в окно. Спустился в буфет, купил бутерброд и стакан чаю. Опять принялся за книгу. После обеда в клуб пришел Фуат Шарипов. Я ужасно обрадовался. Ведь с утра в зале, кроме меня, побывала только здешняя кошка. Фуат неторопливо прошествовал через весь зал, не вынимая рук из карманов пальто. При его приближении я встал и поклонился.

– Здорово, волосан, – приветствовал меня йог, – все маешься при искусстве?

– Привет представителям оккультизма и восточных суеверий!

– А где посетители?

– Да вот, как узнали, что ты придешь, так всех повыгоняли.

– Ну что… Осмотреться, что ли…

Я пошел по выставке вместе с ним. Странно. Почему-то одни и те же вещи воспринимаешь по-разному в обществе разных людей. Смотришь любимый фильм с одним человеком – и словно видишь его заново. А с другим сидишь и ждешь, когда же наконец пойдут титры. Рядом с Фуатом я вдруг понял, как хорош клёпинский «Шиповник № 3». Кстати, только сейчас разглядел, что в воде между корней плавает маленькая китайская рыбка. Как раз в этот самый момент Фуат задумчиво произнес:

– А шиповник у него хорош.

– Пожалуй.

– Выходит, Клёпин тоже иногда умеет созерцать. Вот бы ему почаще так смотреть на вещи.

– Интересно. А в других картинах у него что, по-твоему? Не созерцание?

– Нет. Это, знаешь, когда дадут в рог и искры летят. Искры видно, а вещи – нет.

– Ну, не знаю. Если смотреть только на вещи, незачем рисовать.

– Вот я и не рисую, – гордо сказал Фуат. И мы пошли дальше.

У вялкинской стенки Фуат произнес только:

– Вялкин… Вяленый фиалкин…

– Но-но, – я предостерегающе возвысил голос.

– Ну не нравится мне. Что я могу поделать?

– Помолчать.

Мы помолчали. Помолчали у картин Чуренкова. Помолчали у моих картин. Молчание у моих картин мне понравилось. Фуат кивнул в сторону девушки и посмотрел на меня с интересом. Я выдержал взгляд, дав понять, что отказываюсь от комментариев. Фуат все понял. Мы сели в кресла рядом с журнальным столиком. Фуат взял в руки «Книгу отзывов», открыл и стал читать. Пару раз фыркнул. Достал свою ручку (привязанная к «Книге» ручка чем-то ему не понравилась, должно быть, именно своей привязанностью) и, на секунду задумавшись, написал что-то на свободной странице. Спрятал ручку, закрыл «Книгу» и положил на стол. Вид у него был подозрительно довольный. Фуат не из тех, кто будет записывать свои впечатления во всяких там «Книгах отзывов». Я тут же открыл «Книгу». И прочел следующее:

Затея, в общем, не плоха
в конфету вылепить какашку.
Кукушка хвалит петуха
за то, что хвалит он кукушку[1].

Это была последняя запись в «Книге отзывов». Она продержалась до вечера. Потом пришел Вялкин. Он открыл «Книгу», прочитал, глянул на меня. Я развел руками. Через мгновение страница была аккуратно выдрана, сложена в несколько раз и спрятана в карман вялкинских брюк.

Мне вдруг показалось, что это четверостишие было самой солью нашей дурацкой выставки. Лучшей приправой к нашим серьезным намерениям. Противоядием от нашего самомнения. Я попросил Вялкина:

– Слушай, Вить. Дай мне этот листок. Пожалуйста.

– Зачем тебе?

– Надо. Я поэзию люблю.

– Какая там поэзия!

– Ну что тебе, жалко, что ли?

– Нет, не жалко. Просто… Зачем тебе?

– Дай. Обещаю, я никому не покажу.

– Ой, да показывай хоть по два раза! – Вялкин сердито вытащил из кармана пухлый квадратик размером с почтовую марку, отдал мне. И ушел.

10

Выставка доживала последние дни. Жаль. Я уже привык приходить сюда. Привык к пыльному солнцу, к голосам из фойе, к бутербродам в буфете. Даже к кошке, которая проводила жизнь в эпикурейской праздности и безмятежности. К цветам на подоконниках. К нашим картинам, преображавшимся каждый час по мере смены освещения. А еще к своему ожиданию, которое не давало окончательно привыкнуть ни к чему на свете. Казалось, здесь, в заполоненном солнечной духотой зале, мой пост, на котором нужно просто находиться и ждать. Я чувствовал, что если уйду, кто-то сюда явится. Рассудок подсказывал, что пост моего ожидания всегда окажется там, где буду я сам. Так или иначе, до закрытия оставалось меньше недели.

В пятницу я пришел на дежурство в последний раз. На улице здорово потеплело. Солнце было обернуто серенькой ватой, как стеклянная елочная игрушка. Лужи почти высохли. В старом автобусе без колес, превращенном в парковый тир, сухо пощелкивали и позвякивали выстрелы. Было грустно. Не из-за выставки. Вообще не из-за чего. Эту грусть я уже знал. Из такой мягкой грусти обычно что-нибудь вырастает – образы, идеи, стихи.

Я поздоровался на входе с билетершей и поднялся на второй этаж. У картин Клёпина стояли две девочки. Точнее, девушка лет семнадцати и, видимо, ее младшая сестра. Сестре было примерно десять. Девушка что-то тихонько ей объясняла.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.