Владимир Лисицын - Возвращение мессира. Книга 1-я

• Название: Возвращение мессира. Книга 1-я
• Автор: Владимир Лисицын
• Жанр: Русское современное

Тот, который искушал в пустыне, на заре Новейших времён, посетил теперь наше сегодняшнее Время. Что он выдумал на этот раз, как объясняет происходящее с нами, и что пророчит в будущем – вы узнаете из данного романа.

---

Виталием овладело неудержимое желание вернуться к тексту романа, где он, как раз и остановился в прошлый раз – там разворачиваются события, которые чудесным образом переплелись с сюжетом этой картины, под ласковым и тёплым названием: «ХУТОРОК».

Он тут же закрыл «зелёный глаз», и открыл файл «ДИТЯ». Нажал на боковую стрелку, стал листать страницы. Они побежали всё быстрее, быстрее… Стоп. Вот оно:

@ @ @

«– Да, – подтвердил Мессир, – это эмблема нашей фирмы, – и произнёс с французским прононсом, – «EJENY». И тут же добавил, улыбаясь одним краешком губ, – А если бы вы были повнимательней, то увидели бы наш брэнд и на своей чашке. Или, во всяком случае, на моей.

Голицын поднял к глазам свою чашку и действительно увидел переливающуюся позолоту знакомых букв.

Спутники, какое-то время, молча курили, наслаждаясь чудесным ароматом фирменных сигар. Кот оставил их, подав на их столик хрустальную, с позолочённым волнистым ободком пепельницу. Мессир затянулся, в очередной раз, сигарой; со вкусом и с наслаждением пожевал во рту её ароматный дым и сказал, обращаясь к Голицыну:

Маэстро, пришло время вручить мне ваши рукописи.

Мои пьесы, что ли?

Что ли, – подтвердил Мессир.

Голицын, отложив сигару в пепельницу, взял свою сумку, с которой, почему-то не расставался нигде, на яхте; достал оттуда две красные папки-обложки, ещё с советских времён, предназначенных для вкладки официальных приветственных адресов, а теперь набитых до предела экземплярами его пьес, и передал их Мессиру.

Благодарю, – сказал ТОТ, и загасил свою сигару в пепельнице. – Ваша каюта напротив моей. Там всё уже готово. Разберётесь. – Он встал, взяв под мышку папки, и пошёл к своей каюте, находящейся здесь же, через дверь, по коридору. И уже у самой двери, он остановился, обернулся и добавил, – спокойной ночи. – И скрылся за дверью своей каюты.

Взаимно, – с опозданием произнёс Голицын, который, в свою очередь, загасив сигару, отправился к себе в каюту.

Каюта была как каюта. Со всеми удобствами. С десятью режимами освещения, висячей койкой, в золотом покрывале и двумя столиками: письменным и чайным, с пакетиками чая и экзотическим японским самоподогреваемым прибором. Последнее обстоятельство обрадовало Голицына, как большого любителя ночного чая. Он повесил сумку в шкаф, предварительно достав оттуда – свои сигареты. Послонялся по каюте. Вышел на палубу. Полная луна пугающе висела над их кораблём. Кругом царила ночная тишина, и в этой тишине, вдруг, увидел Голицын, по правому борту – бесшумно плывущие им навстречу, и проплывающие мимо – огни большого теплохода. А оттуда —доносилось тихое пение под гитару: «Засыпает синий Зурбаган, а за горизонтом ураган…», в голицынскую грудь вселился тревожный трепет. „Грянет ливень резкий и косой, и продрогнет юная Ассоль…“ – продолжал песню тихий мужской голос, и увидел Голицын – там на палубе теплохода, высвеченную лунным светом, группу людей, сидящих за импровизированным столиком. „И опять понять не смогут люди, было это или только будет…“ Боже мой, – подумалось Голицыну, – да ведь это мы плывём на теплоходе „Михаил Шолохов“! Вон и я сижу там, под козырьком, в тени, закрываясь от назойливого света полной луны. А Фёдор поёт. Именно от него, я впервые услышал эту песню». «Два часа на часах, день ненастный не нашего века…» «Точно, – чуть не вслух воскликнул Голицын, – это же мы отмечаем мой День рождения, оказавшись, по долгу своей артистической службы, в эти дни мая на этом теплоходе! А вон и Сашка, и Марина, и Люба, с которой тогда уже не было никаких отношений, кроме служебных – она была там руководителем Культурной программы. Это мне сорок два или сорок три…» «Сгинет ночь, и день придёт иной, как волна приходит за волной, и проснусь я в мире невозможном, где-то между будущим и прошлым…» И огни теплохода удалились, и исчезли за поворотом реки, унося с собою и песню ту. Светлая печаль сменилась жутким одиночеством. Как это могло быть?! – с ужасом подумалось Голицыну. Он передёрнул плечами и перешёл в носовую часть. Там было не так одиноко. Там был виден боцман, несущий свою вахту, управляя яхтой, и лежащий на узком диванчике, у левого борта, кот. Иллюминация уже была погашена, и светили только сигнальные фонари.

Слева по борту Старочеркасская, – крикнул боцман, увидев Голицына.

И действительно – впереди, слева, на берегу виднелись редкие огоньки станицы или, теперь, города. А справа горел фонарь старочеркасского парома.

Бывшая столица Донского казачества, – прибавил боцман.

Да, да, – подтвердил Голицын.

А вот там, на повороте, в небольшом ерике, в войну, баржу с зерном разбомбило. Так что, в мирное время, это стало отличной приманкой для рыбы и рыбаков. И весь правый берег, за поворотом, был занят рыбаками. А стояли там – уже мурые старики, знающие своё рыбачье дело на «ять». Каждый занимал, чуть ли ни пол километра береговой линии, расставив свои донки. И повесив на них колокольчики, чтобы, значит, было слышно, когда рыбина взялась. Ну, шутка ли, такой разброс. Угу. Они—то все были – пенсионеры. А потому, стояли тут весь сезон, приспособив халабуды разные, шалаши, да. Так что, я тогда ходил здесь на своём буксире и, иногда, захаживал к ним. Обзнакомился помаленьку. А особенно с одним из них – Дмитрием Ивановичем. Он был более покладистый и понятливый мужик. Угу. Но чудак был в своём роде, да. Потом, когда я вышел на пенсию, то есть, был списан на берег, это в году шестьдесят втором – шестьдесят третьем, да, я тоже сюда повадился, и он уступил мне немного своего места, а мне много и не надо было, да. Вот оно, это место, – и боцман дал несколько гудков, а сам замолчал. – Да-а, – протянул он, – светлое место. Собирали вечером общий котёл, для ужина. С этой процедуры, можно было умереть. Деды все были прижимистые, и начинался торг. А надо сказать, они почти все были Ивановичи по отчеству. Ну, так сошлось. Угу. «Чтой-то ты Михал Иваныч, дюже маленькую жменьку крупы даёшь. Или ты сегодня не вечеряешь – постишься?» – стал разыгрывать боцман по ролям. – А тот ему: «Да я-то вечеряю, а вот ты, Иван Иваныч, видать – отдыхаешь. За твою чайную ложачку крупы, ты столовую ложку ухи не получишь. И я, ребята, серьёзно об этом говорю, и предупреждаю!..» – и поднимался такой серьёзнейший спор со скандалом, что не дай тебе Бог. И так, считай, каждый вечер. Я с них покатывался. Я ж как бы помоложе их-то был. Да ещё и новенький. Так они, хором переключались на меня: «А ты-то чего скалисся, как ужа за пазуху получил?! Мы, Дмитрий Иванович, вообще не довольны твоим пассажиром! Чтоб ты знал. Подселил его у нас под боком, пригрел, как змею, у нас не спросив. А он вон ест в три горла, а в котёл-то с гулькин нос отсыпаить.» – А звали они меня «пассажиром», потому, что Дмитрий Иваныч сам меня так называл. Дело в том, что стоять-то стояли весь сезон, но ходить-то до дому надо было, хоть раз в две недели. Улов присоленный отвезти, да припасов съестных взять. А у меня своего баркаса тогда не было, и меня Дмитрий Иваныч с собой брал. А как брал, тут же начинал ворчать: «С этими пассажирами, ити иху мать! И так баркас перегружен» – ну и всё в этом роде. Так же, выходили с ним на его баркасе – на фарватер, на сома. Сам же попросит меня, а потом тут же начинает: «С этими пассажирами, ити иху мать» – и всё сначала Чудак был. И всегда в чёрной приплюснутой фуражке, с козырьком, надвинутым на самый его горбатый нос. А приспичит ему, в баркасе, по-маленькому сходить, а привстать он не может – живот перетянет, как вот у меня сейчас, да. Так у него алюминиевая кружка была, на все случаи – чаю ли попить, воды ли. Так он в неё и ходит, по маленькому. И тут же, пополоскав, воды с Дону зачерпнёт, и напьётся, из той же кружки. А как-то, ему приспичило побольшому сходить. А стояли мы на фарватере. И хорошо стояли – хорошего сазана ждали, поскольку, один у нас уже взялся, килограмм на семь. И сниматься с места не было никакого расчёта. Что делать?! Долго и мучительно он спускал свои штаны, потом, долго целился задницей – за борт, опасаясь, чтобы не свалиться туда, да. И, только, он пристроился, и затих, как выворачивает из-за поворота огромный теплоход с пассажирами, в основном – с туристами, конечно. А стоял солнечный день, туристы высыпали на палубу, стояли у борта, с фотоаппаратами да с биноклями – любуясь берегами тихого Дона. Да. А у него задница старческая, белая, как вот эта луна, что сейчас над нами. Я ему говорю: «Ну, Дмитрий Иванович, вовремя вы выставились – сфографируют сейчас вашу задницу, и будет она красоваться в домашних альбомах по всему Советскому Союзу!» А он своё коронное: «Пассажиры, ити иху мать, и здесь от них покою нет!» А потом, уже дуясь, прибавил: «Ну, ничего, пусть полюбуются задницей донского рыбака. А то, где б они ещё такое увидали».