Леонид Амстиславский - Невольные записки

• Название: Невольные записки
• Автор: Леонид Амстиславский
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-9909892-0-7

В последнее время модными стали истории, описывающие современный российский бизнес, путь изначально скромных завлабов в олигархичьи кресла. Но порой этот путь приводит и на нары. Тем не менее история тюремной России (которая далеко не всегда совпадает с историей России уголовной) волнует россиян почему-то гораздо меньше.

Амстиславский рассказывает во всех подробностях и этапах вхождение в нынешнюю тюремную среду, рассказывает о поразительных в своей абсурдности историях попадания под суд и чудовищных приговорах, возрождающих атмосферу Кафки в стране, где сталинизм (судя по тюрьмам) так никогда и не умирал. После прочтения его записок становится ясно, почему международные общества по правам человека давно уже приравнивают содержание в российских тюрьмах и следственных изоляторах к пытке. Но население России, похоже, исходит из мнения, что вся страна – это одна большая палата номер шесть в колонии строгого режима. И потому спокойно относится к этому наиболее изощренному виду издевательства над человеческим достоинством под названием «камера».

Текст Леонида Амстиславского – поразительный документ, где тюрьма 1990-х увидена изнутри, глазами заключенного. Картины тюремного быта, нравов и морали вызывают в памяти наиболее яркие образцы лагерной прозы и публицистики, от Евгении Гинзбург до Александра Солженицына. Прочтение этой книги стоило бы сделать обязательным уже в школах – по крайней мере, в тех из них, где уже начинают изучать детство пионера Вовы Путина. Может быть, заодно и родители школьников ознакомятся с этим позорящим Россию документом, и хоть у кого-то из них зародится сомнение в пользе жизни в негражданском обществе.

Валерия Новодворская

---

За решеткой – врачи. Один мужчина и три женщины. Стандартные вопросы: есть ли сифилис и туберкулез, были ли черепно-мозговые травмы. Ответы на эти вопросы фиксируются. Все остальное – попытки сообщить о больном сердце, хронических заболеваниях и т. п. – остается без внимания.

На столике около решетки – медицинская ванночка-кювета, в которой, в какой-то мутной жидкости лежат иглы устрашающего размера. То, что ими пользовались не один раз, видно невооруженным глазом. Нам предлагают просунуть руку через решетку. Этими иглами пытаются взять кровь из левой руки. У очень многих, особенно у наркоманов, вен не видно, попасть в них невозможно. Кровь пытаются взять из вен на шее. Человек прижимается головой к решетке, фельдшер тыкает ему иглой куда-то в горло. Потом эта же иголка вновь бросается в ту же самую кювету, в тот же самый раствор, из которого пару минут назад ее вытащили.

Абсолютно убежден, что этими же 20–30 иглами брали кровь не только у всей нашей сборки (более 100 человек), но и вчера, и позавчера, и будут брать завтра… Стоит ли удивляться, что на август 1998 года только в «Матроске» было более 500 ВИЧ инфицированных. Отдельных камер для них не хватало, поэтому их разбрасывали по общим камерам. Лично со мной в камере № 274 более четырех месяцев находился ВИЧ-инфицированный парень. Мы узнали об этом только после того, как его перевели от нас в «спидовую» хату. Бывает и наоборот: когда здорового человека по «ошибке» закидывают к «спидовым». Это тоже своеобразный метод «прессовки» для получения нужных показаний.

После медосмотра нас возвращают на сборку. Нам предстоит провести там весь последующий день и полночи до того, как мы попадем хату, в которой нам предстоит жить несколько недель до окончательной «растусовки».

Первая хата (спец)

В «Матроске» могут забросить сразу на общак, т. е. в общую камеру, в которой находятся одновременно от 85 до 135 человек. А могут и на спец, т. е. в так называемую «маломестную камеру», в которой от 8 до 20 человек. Все зависит от дежурного опера («подкумка»), за которым закреплены несколько камер на спецу и общаке.

Если повезет, то сначала могут поместить на спец. Там чуть легче выжить и адаптироваться перед общаком, на котором рано или поздно все равно окажешься.

Мне повезло – я попал на спец.

Вытянутая комната шириной метра 3, и 5–6 метров длиной. Слева от двери в углу – дальняк. Он занавешен двумя простынями. Только потом, через несколько дней, я понял, на чем висят занавески, откуда берутся веревки, каким образом все это крепится…

На расстоянии двух шагов от тормозов – дубок. С торца к нему приварена небольшая площадочка, на которой стоят несколько фанычей и шленок. Эта площадочка называется «язык», там же – три розетки.

Справа от меня три двухъярусные шконки, слева – две. С левой стороны между дальняком и шконкой – ракушка. Между дубком и шконками места столько, что можно пройти только боком и лишь тогда, когда за дубком никто не сидит. Скамеек нет. Сидеть за дубком – это значит сидеть на краешке шконки.

На дубке клеенка, сшитая из полиэтиленовых пакетов. На противоположной стороне дубка небольшой телевизор. На высоте 3-х метров – узкое окно, решка. Оно забрано двойной решеткой, а с внешней стороны к нему приварены реснички. Реснички – это металлические полоски шириной 5–6 см под углом в 45 градусов. Таким образом, свет в камеру, практически, не попадает. Это компенсируется круглосуточно горящей под потолком лампой дневного света.

Все это я подробно рассмотрел потом, а сначала, когда за мной захлопнулись тормоза, было только впечатление чего-то очень тесного, но относительно чистого и обжитого. На стенах наклеены какие-то картинки из журналов, у шконок – кармашки из пустых сигаретных пачек. К решке канатиками привязан вентилятор. Второй вентилятор привязан к вентиляционному отверстию над тормозами, лопастями в сторону этого отверстия. Таким образом, эти два вентилятора (нагнетающий и вытяжной) создавали какое-то подобие движения воздуха.

Но все-таки густо пахло прокисшей капустой и табачным дымом. Через всю камеру протянуты несколько веревок, плотно увешанных сушащимся бельем. Этот запах влажного белья, пропитанного табачным дымом, эта постоянная вонючая влажность были в каждой камере, в которой мне впоследствии пришлось побывать.

Я был шестнадцатым в камере. В хате было 10 шконок. Пять из них заняты постоянно: одна – смотрящему, еще четыре – братве. Они – старожилы наиболее давние в хате. Некоторые по году, трем, пяти. Естественно, что у них постоянные шконки. На оставшихся одиннадцать человек делятся пять шконок. Это еще по-божески. На общаке в среднем на 25–35 шконок – от 90 до 140 человек. Учитывая, что братва занимает на общаке не меньше 10–12 шконок, на остальных остается от 12–13 до 22–23. Легко посчитать, что спят на общаке в три – четыре смены. Но об общаке – позже и подробнее.

Надо признать, приняли меня отлично. Меня покормили, выделили шконку на 8 часов (на всю ночь!), помогли постираться, побриться (у меня не было станка) и дали прийти в себя.

В этой хате я пробыл почти две недели. За это время я узнал многое о тюремном быте. Через две недели меня перевели на общак. В хату 142, в которой я провел первые полгода.

Общак

В день, когда я заехал в хату (в «Матроске» не говорят: зашел, пришел и т. п., только заехал), в ней уже было 118 человек. Хата большая, не меньше 60 квадратных метров. Не надо удивляться, что хату в 60 квадратных метров, в которой находятся 118 человек, я называю большой. Рассказы о том, что в России на каждого заключенного положено не менее четырех квадратных метров, рассчитаны на сентиментальных старушек из российской глубинки и дебильных депутатов Госдумы…

Описать хату сразу невозможно. Представьте себе переполненный вагон метро в час пик. Представьте, что люди и этом переполненном вагоне раздеты до трусов, что вентиляция не работает, и никогда не работала, что люди не мылись как минимум 10 дней, что 3/4 этих людей курят самые плохие дешевые сигареты и самокрутки из распотрошенных бычков… Теперь прибавьте к этому запах стоящих на дубке 30–40 шленок с оставшимся с утра рыбкиным супом и со щами из кислой капусты. Прибавьте к этому пар десятка закипающих фанычей и, разогреваемых кипятильниками тех же щей и рыбкиного супа. Прибавьте испарения от сохнущих на натянутых через всю хату веревках нескольких десятков простыней, наволочек, носков, трусов и т. д. Представили? Можете смело все это возвести в энную степень, где N – запах из ни на секунду не освобождающейся параши-дальняка.

Я уже не упоминаю о так называемых «естественных» запахах (немытые ноги, гниющие язвы, ртутная мазь, которой обильно смазываются «чесоточники», запах последствий желудочной деятельности от постоянного употребления полупропеченного черного хлеба).

И в такой камере-вагоне люди ЖИВУТ от грех месяцев до четырех с половиной лет. Постоянный гул, возгласы, крики. В хате, как я уже говорил, вместе со мной в этот день 119 человек. И это в Москве, в столице, где все на виду… А представляете, что творится в глубинке?

Зайдя в хату, я попытался закурить. Ко мне сразу потянулось несколько рук. Я раздал оставшиеся у меня полпачки «Примы» и вытащил коробок спичек. Чиркнул, спичка зашипела и погасла. Кислорода для горения не хватает. Прикурить можно только друг у друга, или от «затаренной» (заныканной, спрятанной) зажигалки.

(В «Матроске» почему-то запрещено иметь зажигалку, хотя в той же «Бутырке» они разрешены).

Справа от тормозов огороженный занавеской угол – общак. Это – то место (полтора – два квадратных метра), где можно «приколоться по делу» (поговорить о чем-то секретном, серьезном), «разобрать и убить рамсы» (решить и погасить возникающие разногласия), получить с кого-то (получить проигрыши либо надавать «по ушам» за какой-то косяк).

Здесь же, на этом общаке, принимают вновь прибывших в хату. Объясняют, что к чему, помогают, – т. е. дают то, чего у человека нет: мыло, зубную щетку, сигареты, чай и г.д.

Откуда все это берется? От тех же отчислений в общак каждого, с каждой полученной дачки, кабана, ларька.

Общак – самый чистый, самый «проветриваемый» (два вентилятора), самый благоустроенный и относительно спокойный угол хаты.

(Позднее я «оккупировал» его, прописавшись там почти постоянно. Умельцы сшили мне из пустых сигаретных пачек несколько полок, на них я устроил «библиотеку» – художественная и юридическая литература и т. п. Здесь же я постоянно что-то писал – жалобы, заявления, стихи. Здесь же пишу, а вернее диктую (у меня ужасный почерк), эти записки своему сокамернику и товарищу Диме Харитонову.)

Отступление

О библиотечке стоит сказать отдельно. Нигде, кроме тюрьмы, нет такого полярного отношения к книге. Часть людей относится к ней более чем трепетно, другие видят в ней только «дальнячку» (туалетную бумагу) и «тарочку» (бумагу для самокруток). При мне двоих чуть не убили за то, что, взяв на время книгу с общака, вырвали пару страниц на дальнячку…