Александр Лысков - Медленный фокстрот в сельском клубе

• Название: Медленный фокстрот в сельском клубе
• Автор: Александр Лысков
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4329-0111-8

Главный герой романа, столичный профессор биохимии Вячеслав Синцов – герой возвращения собственности предков, отнятой в революцию.

Его семья (трое мужчин и три женщины) едет в древнее севернорусское село для обживания полученного в наследство уникального особняка.

Люди научно-артистической элиты вступают в тесные отношения с людьми провинциальными, что приводит к решительным изменениям в судьбах новосёлов.

Трагическая развязка происходит под действием двух сил – неизбежности любви и невыносимости её отсутствия.

---

– Варь! Где это мы?

Не только в пространственной прострации, но и во временной пребывала Варя – в полувековой давности, где-то в дебрях этих северных лесов… Нашёл у кого спрашивать – она сейчас с Поэтом в крестьянской избе…

– Тошенька, ты о нём имеешь какое-нибудь представление?

Даже без имени он понял, о ком она.

– Он у меня на рабочем столе. Он дал размер всему русскому рэпу. Клёвый чел!

И, напялив наушники, опять завалился на своё лежбище.

Листая томик, в разделе «о нём» Варя обнаружила несколько писем друга к Поэту времён ссылки.

Годилось для сценария.

ПИСЬМО БОРИСА

Из мрачной питерской юдоли
Пишу как Брут, ни дать ни взять.
В твоей архангельской неволе
Меня презреньем наказать.

Нет кар достойных в этом мире
Для тех, кто предаёт друзей –
Зарезать, утопить в сортире,
Повесить за ухо в музей,

Колесовать, побить камнями,
Главу бесчестну отрубить,
Четвертовать, в поганом чане
Смолой залить и вскипятить.

Всё мало! Вправе ты засранца
На дыбе сутками пытать,
Проткнуть глаза, отрезать яйца,
В колодках намертво зажать.

Ещё, ты знаешь, было в моде
Ворюгу на кол посадить.
В мороз одеть не по погоде
И в проруби под лёд спустить.

Прииму всё, но не покаюсь –
Она не то чтоб хороша,
Она убийственна, как зависть,
И неуёмна, как пожар!

Тебе ль не знать Марии свойства –
В том омуте и ты тонул.
Твоё понятно беспокойство,
Точнее – бешенство акул.

Она пришла, она сказала…
Я промолчал, но был не прочь.
И заглянуть на дно бокала,
И воду в ступе потолочь.

Но получилось всё как в сказке,
Когда Иванушка взалкал –
Дурак! И вышло по-дурацки:
Козлом навек для друга стал.

И для неё – как безнадёга,
Как не доказанность дилемм…
Грех мужика лишь до порога,
Свой – баба тащит в подоле.

Она, поверив, воспарила,
Вообразила, что – жена,
А я – в цепях, седой мудила –
Законный брак, два пацана…

Она чиста, она в полёте,
Не будь ни резок, ни игрив.
Приветь её, коли не против
И коль она не супротив.

Понеже се тебе не в пору
И оскорбителен мой жест,
Я в заключенье разговора
Скажу тебе без общих мест:

Мечом, недрогнувшей рукою
Не затевай крутой резни.
Мне поделом, того я стою.
Её хотя бы не казни.

Борис10 июня 1964 г.

…Варя печатала в планшетнике:

«Осенняя дождливая ночь за окном деревенской избы.

Керосиновая лампа на столе едва светит. На кровати в углу спит Мария. Уронив голову на стол – Иосиф.

В лампе кончается керосин. Начинает гореть фитиль. Чёрный дым струится из стеклянной трубки…»

– Опять этот огонь, этот дым, – с досадой шептала Варя.

…Кстати и дождь подоспел.

В какую-то минуту пересеклись пути «Малевича» и тучи-шатуна, похожей на пришельца из космоса на длинных ногах-щупальцах; было видно и начало дождя, и его конец – как в автомойке вдруг стало темно, стёкла словно расплавились, и весёлое облачное божество ударилось в пляс на крыше, отчего Варю прошило ознобом, и она, захлопнув планшетник, принялась натягивать на себя плед.

Из водительской кабины выглянул Нарышкин и крикнул ей с весёлым вызовом:

– А в Дублине сейчас солнце!..

И показал язык «актрисе погорелого театра».

Ярославль

1

Плоское лобовое стекло «Малевича» по краям, в недосягаемости стеклоочистителей, было усеяно останками разбившихся бабочек, жуков, слепней. А в чистой широкой части своей открывало возможность для обозрения холмистых просторов вблизи Ярославля, удивительно обихоженных, рассечённых даже и не шоссе, а автобаном почище подмосковного – следствие избытка битума на здешних заводах.

Город в дымке вставал вдали видением острова Буяна в царстве славного Салтана, розовый с бело-голубым, накатывался пряничными двухэтажными кварталами мещанской слободы, а за мостом, за стенами монастыря строго поглядывал оконцами церквей из обливного кирпича, светился золотом куполов, позванивал затейливыми частоколами литых чугунных оград, напрягал средневековой узостью улиц и казавшимся поэтому естественным отсутствием дорожной разметки, так что, высматривая траекторию движения, Вячеслав Ильич лбом касался окна, оправа очков постукивала о стекло.

«Только лишь следование ПэДэДэ, даже весьма строгое, ещё не обеспечивает комфортной езды, – как всегда философствовал Вячеслав Ильич. – Всё зависит от конкретных обстоятельств. Диалектика! Онтогенез и филогенез. Индивидуальное и общее – и их переход одно в другое… Общее ПэДэДэ, а индивидуальное – эти вот странные улочки…»

Тут он заметил вывеску на одном из особняков набережной – Ресторан «Белогвардѣецъ» – и решительно повернул на стоянку возле этого старинного строения.

Шляпы и бейсболки, солнцезащитные очки, брючки и шорты, жилетки и галстуки – всё это весёлым ворохом высыпало из микроавтобуса и принялось острить по поводу названия. Стали спорить, правильно ли употреблены на вывеске «ять» и «ер». Многие путали даже сами эти старинные буквы. Спорили бессодержательно, но горячо, пока Варя не предложила справиться в Интернете. Все согласились, ринулись на запах кухни и под действием голода тотчас забыли про всякую грамматику.

Обед начался с тоста Вячеслава Ильича. Он говорил как с кафедры студенческой аудитории, по-профессорски игриво и с желанием понравиться. Стоял с порцией шампанского в бокале (0,35 промилле), который держал двумя пальцами – седой и жилистый в помятой дорожной рубашке и мешковатых штанах среди буйства гипсовой лепнины, золочёных кистей и зеркал банкетного зала с мебелью в стиле ампир (кресла на львиных лапах из красного дерева, облитых бронзой). На пергаментном узком лице Вячеслава Ильича с выпуклым лбом в белизне усов и коротко подстриженной курчавой бороды выделялись холодные голубоватые губы, а глаза были живые и весёлые в отличие от трагических на портретах царской семьи у него над головой…

– Друзья! Мы живём в славное время для русского человека. Славное не войнами и революциями, упаси нас Боже от такой славы! Живём во дни исторического слияния красных и белых кровяных телец нашей национальной плоти. Мы становимся свидетелями завершения витка мрачной истории страны с маршрутом, друзья мои: революция – экспроприация – реституция и, наконец, как свет в тоннеле – эволюция, эволюция и ещё раз эволюция!..

Вячеслав Ильич подождал, пока официант в ладной белогвардейской фуражке-«преображенке» с зелёной кокардой поставит перед ним блюдо со спаржей, и продолжил:

– И весьма символично, скажу я вам, наше присутствие в этом чудесном особняке, ибо именно здесь в восемнадцатом году располагался штаб знаменитого ярославского восстания! А в этом самом зале, где мы будем вкушать сейчас всяческие яства, благоухал летний сад, знаменитый на всю Россию тем, друзья мои, что насчитывал сорок две особи кактусов самых различных пород. Представляете, сорок два кактуса в человеческий рост! И у каждого было своё имя на русский манер. Были «Три богатыря»: Алёша Попович – цереус из лесов Амазонки… Добрыня – геофер из прерий… Илья Муромец – могучий тритий из Египта… Судьба их ужасна, друзья мои. Победители вилами выкинули их вот в эти самые окна. Вилами – это, чтобы не уколоться…

Огурец, нанизанный на вилку, в руке Вячеслава Ильича стал прообразом той давней битвы с кактусами.

Все молчали в некотором ошеломлении.

Сладкий сок китайского салата на языке Гелы Карловны вдруг стал отдавать горечью алоэ, и душа её съёжилась, померк для неё блеск листьев за окном, вальсовое кружение от глотка вина сменилось подташниванием, как часто бывало с ней при рассуждениях супруга о предметах мрачных, не дай Бог кровавых, хотя бы даже и о вскрытии этих несчастных брюхоножек, живших у него в аквариумах.

Гела Карловна на выдохе издала чуть слышный стон, и чуткая подруга Вита Анатольевна, уловившая её страхи и потерянность, «грудью кинулась» на защиту, не преминула с издёвкой выпалить:

– Всякая ваша дурацкая война – патриархат в чистом виде!

– Чем же вам не нравится патриархат, милая актриса? – с изысканным ядовитым аристократизмом не замедлил встрять сидевший напротив Нарышкин, чувствуя, что сейчас вдоволь понаслаждается глупостями в исполнении человека сцены.

Вита Анатольевна с плеском поставила бокал на стол, и, стряхивая вино с руки на пол, как бы подстёгивая себя, накинулась на плейбоя:

– Для вашего патриархата мы всегда плохи. Согласилась на секс – шлюха. Отказала – стерва. Строишь карьеру – мужик в юбке. Домохозяйка – паразитка. Родила – клуша. Не родила – эгоистка…

Всем туловищем подался к ней Нарышкин и, тыча пальцем в её сторону, повёл ответный огонь: