Александр Липарев - Рондо

• Название: Рондо
• Автор: Александр Липарев
• Жанр: Биографии и Мемуары

«Рондо» – это роман воспитания, но речь в нем идет не только о становлении человека, о его взрослении и постижении мира. Важное действующее лицо романа – это государство, система, проникающая в жизнь каждого, не щадящая никого.

Судьба героя тесно переплетена с жизнью огромной страны, действие романа проходит через ключевые для ее истории события: смерть вождя, ХХ съезд, фестиваль молодежи, полет в космос… Казалось бы, время несется вперед, невозможно не замечать перемен, но становится ли легче дышать?

Детские мечты о свободе от взрослых, о самостоятельной жизни, наконец, сбываются, но оказывается, что теперь все становится только сложнее – бесконечные собрания, необходимость вступления в партию, невозможность говорить вслух об очевидном – все это заполняет жизнь героя, не давая развернуться, отвлекая от главного. Тихо и незаметно рушатся семьи и человеческие жизни.

Наступают долгожданные перемены, кажется, что дышать стало свободнее, еще немного – и все наладится. Но так ли это? Может быть, наша жизнь – это рондо – постоянное повторение одной и той же темы, хождение по кругу?

---

Митя все эти их качества по отдельности не выделял и ни с чем не сравнивал, и по полочкам не раскладывал. Людей, да и всё остальное он воспринимал и оценивал с размаху, бегло и целиком.

А в бабе Вере не угасало стремление попытаться чей-нибудь ум взволновать сомнением, разворошить равнодушие. Она не была навязчива, но на правах старшей нет-нет, да и внедрялась в Митину жизнь. Время от времени Митя получал от неё, напечатанные на машинке, короткие рассказы-воспоминания бывших политзаключённых.

По определённым семейным датам, а то и без них, трубился сбор, и в комнатушке бабы Веры становилось тесно. Большую её часть занимали стол и диван. Справа от входа, вжавшись в угол, стоял застеклённый шкафчик, в котором хранилась вся посуда. К его стёклам крепились фотографии родственников и друзей бабы Веры. Под потолком, прикрывая лампочку, вместо люстры в сетке-авоське, зацепленной за крюк, покоилась простая стеклянная чаша матового плафона. Тень от авоськи покрывала стол и лица косыми ромбами. Сидя чуть ли не на коленях друг у друга, за столом плечо к плечу теснились бывшие эсеры, коммунисты, анархисты, а вместе с ними и те, кто никогда ни в каких партиях не состоял. Но все они прошли колымские, казахские и Бог весть, какие ещё лагеря и пересылки.

В коридоре, на кухне, в комнате оживлённые голоса бурлили маленькими кипяточками по двое-по трое. За столом разговор становился общим. Над остывшим чаем горячо обсуждались политические события, публикации в «Новом Мире», поступки и слова известных людей. Муж бабы Веры, Пётр Рафаилович, редко вставлял слово-другое. Откинувшись на спинку стула, он слушал. Одной рукой он весь вечер катал по скатерти хлебные шарики. Может быть, он понимал больше и вникал глубже или у него внутри саднило прошлое, ныла душа по потерянным в неволе годам. Этот человек тоже занимал Митино внимание.

Иногда среди гостей бабы Веры оказывался писатель. Он читал свой рассказ или отрывок из повести, ещё не видавшей печатного станка. Потом все обсуждали, хвалили, сравнивали с предыдущими сочинениями автора. Митя себя чувствовал неловко – он не знал этих имён, не держал в руках этих книг. А если человека, привлекавшего общее внимание, не случалось, то начинались воспоминания о «тех» временах, о лагерях. Митя уже хорошо знал, кто такие «вертухаи», «ЧМО», «стукачи», «доходяги». Он быстро ухватил и запомнил лагерные фразы и понимал что за ними кроется: «шаг влево, шаг вправо…», «сахар, масло, белый хлеб», «десять лет без права переписки» и много чего ещё. Затем беседа опять перетекала на сегодняшние события. И ни разу Митя здесь не слышал речи о том, кто-что-где купил и сколько оно стоило. Интересы людей, собравшихся за этим столом, находились совсем в другом месте. Каждый из них в молодые годы молился своему богу, свою идею считал самой истинной, готов был стоять за неё до смерти. Но поутихли страсти, остались в прошлом непримиримые споры о том, на чьей стороне правда. Сейчас лишь слабые отголоски древних схваток нет-нет, да и обнаруживали себя вполне миролюбивым полунамёком. Так, в почти угасшем костре, среди багровых головешек, вдруг что-то щёлкнет, на секунду колыхнётся ленивый завиток бледного синеватого пламени и снова спрячется в засыпающих угольях.

Свою идею баба Вера никому не навязывала, но с воодушевлением и с блеском в глазах, рассказывая о подвигах своих соратников, расцвечивала их лаковыми красками романтики. Баба Вера и её муж с молодых лет оставались убеждёнными анархистами. Пётр Рафаилович до революции занимался, как не раз было в этой компании упомянуто, «экспроприацией денежных сумм» для своего движения, организовывал убийства градоначальников и работников охранных отделений. Апофеозом его биографии стала девятилетняя каторга. А бабушка Вера помогала мужу. При упоминании о мрачных делах боевиков-анархистов в ней загоралась гордость, и её бледные щёки розовели… В её рассказах изобиловали удаль, находчивость и смелость. Ой, как они напоминали байки блатных в укромном закутке тупика! Цели, само собой, разные, а методы и суть те же: застать врасплох, напасть сзади, убить из-за угла, чтобы напугать и навязать свою волю, свои правила. Блатные примитивны и поэтому понятны, а как понять бабу Веру и Петра Рафаиловича? Понятны их сегодняшние желания быть услышанными. А что ими двигало в молодости?

За столом умели рассказывать, умели и слушать. И бабу Веру слушали, не прерывая, как её единоверцы, так и бывшие противники. Жажда справедливости, стремление во весь голос прокричать правду о том, что они пережили, объединяла этих пожилых людей. Баба Вера всё время подводила к тому, что тихая и мирная жизнь, работа с её окладами и должностями – несущественны. Куда важней высокие идеалы, неустанная борьба, яркие, громоподобные поступки и, в конечном счёте, всё то же справедливо-счастливое будущее. С той лишь разницей, что справедливо-счастливым оно будет в понимании бабы Веры и её соратников, а не нынешних властей. Ведь именно баба Вера и Пётр Рафаилович лучше других знали, какая должна наступить жизнь. Ради неё они в прежние годы убивали людей. Позже их самих убивали и сажали за решётку те, кто считал, что обладает ещё более правильными представлениями о будущем.

Высокие устремления бабы Веры не находили отклика в душе Мити. Тем не менее, о часах, проведённых в её доме, он не жалел. Необычным был этот дом, и вещи там говорились необычные. Здесь Митя впервые узнал, что одни и те же факты могут трактоваться по-разному, что на прошлое и настоящее могут существовать разные, даже отличные от пропечатанных в учебниках и газетах, взгляды. Оказалось, что самое очевидное можно критиковать и обсуждать. И на всё-провсё можно иметь своё собственное мнение. Сперва такое представлялось диким и чуть ли ни неприличным. Не мог он это принять. Куда проще – в газете написали, по радио сказали, и все так думают… или должны так думать… Нет, когда одна точка зрения, – это проще. В Митиной голове скопилась мешанина из того, чему его учили в школе, что он читал, что где-то слышал, с чем легкомысленно соглашался, не давая себе труда обдумать и понять. Пересматривать давно подсунутые ему убеждения, менять их он просто был не готов. Под ним и так рассыпалось то, что он полагал незыблемым. Он после этого ещё в себя не пришёл и боялся шагнуть с тверди, надёжность которой гарантировалась целым государством, на хрупкий и неустойчивый кораблик под командой интересных, но немного странных людей. Из-за одного этого критика устоявшегося в Митиных мозгах вызывала в нём раздражение и протест. Единственное, с чем он был безоговорочно согласен с людьми, называвшими себя политкаторжанами, так это с брезгливым отношением к доносчикам, стукачам. Своих не выдают – он помнил хорошо.

Трофим Осипович постепенно обзавёлся кой-какой мебелью, хоть и старенькой, поцарапанной, но комната всё же стала походить на человеческое жильё. Постоянной работы он не имел, а подрабатывал то грузчиком в гастрономе, то книгоношей в «Подписных изданиях». Жил он тихо, почти незаметно. Гости к нему приходили редко. По-особому сдержанные, они чем-то неуловимо походили на принимавшего их хозяина. В дни таких посещений тётка Митрохина начинала, будто бы по своим делам, семенить взад-вперёд по тёмному коридору, замедляя бег у комнаты подозрительного жильца. Было замечено, как она припадала к замочной скважине его двери. За это ей крепко досталось от двух кухонных скандалисток, взявших Трофима Осиповича под свою опеку. Мужья той и другой остались навсегда там, где их соседу посчастливилось выжить. И сидели они по той же пятьдесят восьмой статье. А для Витьки Трофим Осипович стал и учителем, и товарищем. Они вместе обсуждали текущие события в стране и мире, копались в историческом прошлом. Витька на свои вопросы теперь не получал готовых пояснений. Вместо этого Трофим Осипович давал ему названия нужных книг, приучая своего подопечного самому добираться до ответов, учил его думать. Витькина мама тихо радовалась этой дружбе – сын перестал гонять по двору со шпаной, и отметки у него улучшились. Она часто подкармливала этого тощего, как ей казалось, человека своей стряпнёй.

Витька взрослел, и его беседы с соседом становились всё серьёзнее. Направляемый Трофимом Осиповичем, он начал задумываться о своей будущей профессии. Трофим Осипович советовал приглядеться к журналистике – специальность хороша тем, что позволяла находиться в гуще событий, многое видеть собственными глазами и, при наличии неглупой головы, давала возможность попытаться понять своё время. Рассказы Трофима Осиповича о лагерной жизни Витька слушал, затаив дыхание. По детской глупости он завидовал своему учителю – тот в заключении общался с такими интересными людьми, каких в обычной жизни не найти, и говорили они там об интересном. По всему выходило, что за колючей проволокой жизнь протекала более насыщенно, чем на воле.