Гурам Сванидзе - Сборник рассказов

• Название: Сборник рассказов
• Автор: Гурам Сванидзе
• Жанр: Русское современное

В Грузии принято искать поэтичность. И она там есть, причем подлинная. А это большая редкость. На этой земле вечное просвечивает в повседневном, переплавляясь в красоту и стиль.

Гурам Сванидзе создает здесь сильную и честную прозу. Грузинский писатель нашел доступный способ рассказать о людях, об их отношениях друг с другом, с природой, с историей и с сегодняшним днем.

Он не выдает рецептов счастья, алгоритмов спасения или скриптов для извлечения радости из бытия. Его рассказы – не нагромождение картин прошлого, сквозь которое манит золотой век. Это притчи, ироничные и по-настоящему добрые, от которых щемит сердце и захватывает дух.

Писатель видит истинное – и потому не противопоставляет черное и белое, телесное и душевное. Он проводит границу между подлинным и миражом, оставляя за скобками фантомные дихотомии с их затяжной ссорой.

Он понимает место человека в мире и перестает его опротестовывать. Словно вторя библейскому Экклесиасту, он выбирает срединный путь – нащупать свою меру и довериться ей, чтобы вдыхать и ощущать счастье.

В этой прозе – много энергии: она никого не оставит пустым и равнодушным, даст импульс для работы души.

---

Мы не случайно оказались на литературном вечере – оба были замечены в слабости, которую испытывали к прозе. Почти одновременно за свой счёт издали по книжке. Нас даже помянули в публикации московского литературного журнала, как грузинских авторов, пишущих на русском. Я как грузин не возражал против такой оценки. Геворк как армянин ворчал по поводу неточности, допущенной журналом.

Однажды он сделал весьма неординарное и спорное заявление. Из него следовало, что мой приятель является писателем по жизни, а не по ремеслу и что ремесленники обычно пишут лучше, а литературное призвание иногда только мешает человеку… писать. В любом случае писательская слава не поспевала за известностью, которую Геворк обрёл как сантехник. Или – в обществе его больше знали как сантехника, который пишет прозу. Я тоже был мало известен как писатель, и уж совсем не знали меня в городе как специалиста по госзакупкам.

Принадлежность к литературному цеху сдружила нас. Правда, без проблем не обходилось.

…У Геворка была особенность. По старинке он пользовался шариковой ручкой, писал текст в ученической 12-листовой тетрадке. Сложенную вчетверо, он носил её в кармане пиджака. По тому, как часто он доставал её и вносил какие-то записи, можно было судить о серьёзности его занятий литературой. Прошло время, и его манера доставать из кармана ученическую тетрадь о 12 страницах стала меня донимать. После одного инцидента я стал косо на неё поглядывать.

Как-то мы проходили мимо заведения, где играли в лото. Девица с сильным грузинским акцентом на русском языке произносила цифры.

– Давай заглянем! – предложил мне Геворк. Я неуверенно пожал плечами. Никогда не позволял себе заниматься азартными играми, но решился-таки. Мы заняли свободные места у стола. К нам подошла девица, которая, видимо, называла цифры. Она поздоровалась и осведомилась у нас, заплатили ли мы за вход. Назвала цену. Геворку она показалась очень высокой. Он громко начал выговаривать девушке. Довольно скоро к ней на помощь поспел охранник… Я извинился и вышел, за мной последовал Геворк. Мой приятель некоторое время продолжал возмущаться, потом полез в карман, достал сложенную тетрадку и ручку. Через его плечо я сумел рассмотреть запись, которую он сделал. Было что-то вроде того, что он и Гурам (то есть я) попытались сыграть в лото в одном заведении и их с позором выпроводили.

В другой раз мы вошли в метро, начали спускаться на эскалаторе. Геворк, до этого хранивший молчание, вдруг достал тетрадь и начал громко обсуждать пикантную деталь из будущего его рассказа. Говорил громко и с жаром, чем привлёк внимание не только рядом стоявших пассажиров, но и тех, кто поднимался на встречном эскалаторе. Я попытался убедить его как минимум говорить более тихим голосом, но он продолжил всенародное обсуждение уже на перроне.

И, наконец, произошёл случай, который стал испытанием не только для меня, но и для целой семьи, где была и бабушка, и внуки, папа, мама…

Геворк работал дома, у клиентов. Мы договорились встретиться.

– Приходи прямо ко мне на работу, – сказал он. – Люди, у которых я сейчас занят, очень милые.

Когда я постучался в дверь, мне открыла девушка. Я почувствовал, что меня ждали. Девушка с сияющими глазами с любопытством смотрела на меня. Как я понял, меня уже представили как известного писателя. Не исключаю, что она первый раз в своей жизни видела воочию живого сочинителя, да ещё у себя дома. В комнате звучал рояль. Так оно и есть – освободившись от непосредственных своих занятий, сантехник развлекал хозяев игрой на фортепиано. Увидев меня, Геворк прекратил игру и сказал, что он и хозяева заждались меня. Дескать, стол уже накрыли.

Семейство было очень интеллигентным: папа – доктор технических наук, мама – врач, благообразная бабушка и девочки, светленькие, чистенькие. Они излучали целомудрие, хорошее воспитание…

За столом доминировал Геворк. У него с хозяином нашлись общие интересы – джаз. Семейство было очаровано необычным сантехником. Но вот пришло время уходить. Хозяин уже открыл дверь, я говорил прощальный спич…

Вдруг последовало:

– Кстати, вчера ночью я дописал рассказ.

Это говорил Геворк, обращаясь к отцу семейства. У меня ёкнуло сердце. Рука моего приятеля потянулась к карману пиджака и извлекла оттуда ученическую тетрадь…

Сантехник читал своё произведение в течение сорока минут, причём в лицах. Иногда он повторно перечитывал понравившиеся ему абзацы, правил текст по ходу, возвращаясь к исправленным фрагментам. Рассказ был вполне хорошим. Я и автор уже обсудили его на остановке трамвая. Тогда ещё мне показалось, что Геворк апеллировал к стоявшему рядом с нами ватману и кондуктору вагона.

Мы слушали не шелохнувшись. У всех на лице натужная мина почтенного внимания, которая постепенно сменялась ожиданием окончания пытки. В рассказе содержались деликатные моменты, но изморенная испытанием на терпимость аудитория никак на них не отреагировала. Даже обессилевшая бабушка не догадалась присесть. Отец семейства всё время стоял у открытой двери, так и не прикрыл её, хотя бы на время.

Но вот тетрадь сложена и водворена на место.

Уже в подъезде, после того, как за нами поспешно закрыли дверь, Геворк спросил меня:

– Как ты думаешь, им понравился мой рассказ?

– Как ты не догадался прочесть свой рассказ, когда мы сидели за столом? – посетовал я.

У меня была причина ценить Геворка. Умер мой близкий родственник. Геворк приходил на панихиды. Когда по заведённому порядку дети должны выносить цветы и класть их в катафалк, возникла заминка. Я оглянулся вокруг и детей не увидел. Неожиданно инициативу взял на себя Геворк. Он без чьих-либо указаний начал выносить цветы. Тут и детишки подоспели. По дороге на кладбище он сидел рядом со мной в кабине шофёра катафалка. Мне показалось, что от его присутствия мне становилось легче.

Однако позже я не удосужился навестить Геворка, когда он угодил в больницу, простудив нерв. Ему трудно было передвигаться. Я только позванивал. Приятель говорил мне, что вид из окна палаты живописный. «Прямо живая природа начинается, дикие скалы к самому двору лечебницы подступают». Так он пытался меня завлечь.

– Ты запиши это описание природы в свою тетрадь, – посоветовал я ему.

Диспетчер

Наркоманы в то время были большой редкостью. Тогда их называли морфинистами. Другого наркотика, кроме морфина, у нас просто не знали. Мне было лет пять, когда я увидел его впервые – очень худого молодого человека. У него была сильная дрожь в руках, голова дёргалась. Особенно запомнился сильно выдающийся кадык. Я с мамой сидел в трамвае, когда увидел его на остановке. Он громко, по-свойски общался с ватманом и кондуктором нашего вагона.

– Смотри, морфинист! – шепнул я маме. Она строго посмотрела на меня и сказала, что он – очень больной молодой человек.

Должно быть, парень страдал от последствий церебрального детского паралича.

Через некоторое время я увидел его на конечной остановке трамваев, на Колхозной площади. Он сидел в будке, видимо работал диспетчером. Все дела его – вписать в журнал время прибытия и отбытия трамвая. Когда мешкал кто-нибудь из ватманов, диспетчер выглядывал из будки и громко кричал, призывая водителя занять место и отправляться. При этом его приметный кадык вибрировал, а голова дёргалась.

…Бойкое место, снующие пассажиры, лязг трамвайных колёс, скрежет на вираже, когда какая-нибудь таратайка отправлялась на маршрут, и голос диспетчера запечатлелись в моей памяти. У будки всегда толпились водители и кондукторы. Этакая биржа. Народ был простой, и шутки у него были вульгарные. Мужчины задирали местных проституток, собиравшихся стайкой поблизости. Иногда эти биржи объединялись. Обычно диспетчер молчал и важно восседал на своём табурете.

К весёлой компании прибивался один инвалид, у него не было ног. Потерял их в детстве. Он являл собой скорбную особенность городов, где ходит трамвай. Этот тип был с характером. Он мог быть высокого роста. Однажды я проходил мимо и увидел, как он ударил правой рукой одну особу лёгкого поведения. Мужчина с усилием дотягивался до её лица и что-то говорил на армянском языке. Девица, сама неробкого десятка, сохраняла сдержанность и достоинство и почти не сопротивлялась. Она смотрела на него сверху и что-то ему выговаривала, пыталась урезонить.

– Если хочешь, спросим у Сандро, – сказала она на грузинском языке и показала глазами на диспетчера.

С некоторых пор я перестал пользоваться трамваем. Этот вид транспорта у нас упразднили. Рельсы закатали в асфальт. На работу я отправлялся через метро, потом купил авто – «Жигули». Во время перестроечного кризиса машину продал. Вырученные деньги положил в банк, который потом лопнул. Потерял и работу. Но потом опять трудоустроился. На новое место службы ездил с вокзала на пригородной электричке. Снова купил авто, на этот раз поддержанный «Мерс». Я уезжал из страны. Потом вернулся.