Керим Волковыский - Лиственница

• Название: Лиственница
• Автор: Керим Волковыский
• Жанр: Эссе

«Лиственница» – первая публикация стихов Керима Волковыского в России.

В книгу вошли стихи разных лет, переводы из Федерико Гарсиа Лорки и эссе «Мальчик из Перми», в котором автор рассказывает о встрече с Беллой Ахмадулиной полвека назад.

---

"И от того, как я тебя люблю…"

И от того, как я тебя люблю,
Мне кажется, мой пульс – синица.
И вот мне снится торжествующий сон,
И ожог по всей руке
всё горячеет.
О господи!
Что?
Что?
Не слышу…

* * * * *Ташкент, 1974

"Сладковатый привкус лицемерья…"

Сладковатый привкус лицемерья
Я, размечтавшись, задеваю твою ладонь.
То и дело дождь; октябрь; воронье время.
Но никак что-то не погаснет в небе огонь.
И берёза фиолетовая вечереет.
О, берега облачных горизонтальных пустынь.
Мы ходим почти что семимильными шагами,
Но всё ещё не погаснет в небе огонь.

* * * * *Ташкент 1974

"Не плачется больше – слеза…"

Не плачется больше – слеза,
как льдинка, висит на щеке,
но танец моей прогулки
бессмысленен… и чудес…
Вот ведь слова не договорю,
а брошусь к тебе волчком.
Эх, да что там ещё говорить:
наша жизнь – нарисованный смех.

* * * * *Черноголовка 1975

"Сколь быстро убывает день…"

Сколь быстро убывает день.
Так лист сухой, огнём объятый,
Горит, но запах горьковатый
Таится в воздухе весь день.
А в сумерках глубоких тень
По-над землёй бесшумно мчится.
Что это? Облако иль птица
Отбрасывает эту тень.
Раздумье возбуждает лень.
Я долго жду, когда же месяц
Свой рог мне на окно подвесит,
Но выглянуть в окошко – лень.
Всё разом сгинуло меж тем
Во тьме чернильной и печальной.
Ночная темнота хрустальна,
Но столь надёжна вместе с тем.

* * * * *Черноголовка, 1974

"Настаивается тишина на чём?.."

Настаивается тишина на чём?..
на тик-таканье часов,
на голосе мальчишечьем трубы
(и солнышку – медяшку за труды) —
смешливое сплетенье голосов…
Я жизнью пожертвовать готов
за песенку, что миг всего живёт,
но дарит радостью —
а большего не надо,
да горсткой тёмного сухого винограда
облагодетельствовать приоткрытый рот.
Мелодия, как кисточка, живёт —
Сухого пыльного слепого винограда.
И для меня мученье и отрада,
В пространстве вечереющего сада
Искать тропинку, что к тебе ведёт.

* * * * *Черноголовка, 1976

"Насыплет полную корзиночку зима…"

Насыплет полную корзиночку зима.
В лесу тропинка – белое на белом,
на белом-белом и пушистом – вьётся,
аукайся, никто не отзовётся,
и тихо-тихо. В тёплых шубах ёлки.
Чу! брызнул след бесстыжей белки.
Что белка – ты прошла в своей дублёнке,
упрямо с каждым шагом хорошея.
Я оступаюсь, падаю, смелею,
глаз, рвущихся вослед, поднять не смею,
в сугроб ныряю, прячусь, как умею,
и не дышу… А похоть сводит рот.
Во мне хорёк безумия живёт.
Ах, нет зубастей и коварней зверя.

* * * * *Черноголовка, 1977

Памяти Лермонтова

I

Тёмно-синее небо ночью.
Чуть клубятся облака.
Звёзд колючие комочки
В мутной струйке молока.
Вот и вышел я на дорогу,
Холодно… и ни следа.
Видно, путь обратный к Богу
Мне заказан навсегда.

II

Оглянулся назад – пустота.
А вперёд и взглянуть не решаюсь.
Высоко надо мною звезда,
Под которой я молча скитаюсь.
Жизнь бессмысленна. Гибнет цветок.
В пошлой истине – детская прелесть.
И солёной слезы уголёк
Разбавляет строфы неумелость.
Но пока ночь сменяется днём,
Солнце всходит и снова садится,
Воздух пахнет землёй и дождём,
Кровь тихонько по жилам струится…
Пусть огромна беда, словно бык,
Красноглаза, косит без разбора.
Буду помнить лишь сладостный миг
Моего золотого позора.

Черноголовка, 1975/78

Смятение

"И вдруг, когда коснулась ночь…"

И вдруг, когда коснулась ночь
Моей души, уставшей звать на помощь,
И вдохновенье побежало прочь,
Как Золушка, отстукивая полночь.
Я услыхал тот незабвенный звук,
Незамутнённый, дивный, сокровенный.
Лишь на мгновенье он обжёг мне слух,
Но приоткрыл окраины вселенной.
И, всё забыв, я всё узнал опять.
И на губах затрепетало слово:
В чужих одеждах, стёртое, как знать.
Как блудный сын… Ну я не знаю… Снова.

* * * * *Черноголовка, 1980

Цикл

I

Но когда чудеса в решете
раздаются с подарками, даром!
Но когда через солнце в глаза
опускается день в декабре!
И когда замерзает слеза —
на щеке,
а река протекает.
Начинается праздник души —
голубая пушистая ель.
Я хочу этот солнечный мир
научиться торжественно славить,
потому что так мало теперь
мне осталось, мне нужно опять.
Только, Боже, пойми и услышь,
и надежду дайте мне, люди,
что я буду для вас говорить.
Танцевать. Удивляться. И петь.
Начинается день в декабре —
толстостенным мохнатым узором
и грядёт напролом, напрямик:
через солнце,
мороз
В декабре…

II

День подкрашен слезой акварельной,
Ночь чернее, чем банка чернил.
И обидеть тебя недоверьем
Мне не хватит ни духу, ни сил.
За рекой тяжелеют сугробы,
Недовольно топорщится лес,
Но, упрямый и крутолобый,
Путь мой рвётся в сиянье небес.
Чем отметить такое смешенье
Обстоятельств, свидетельств и дат,
Пастернаком моё увлеченье,
Или просто всё сыплю подряд?
Всё чужое возьму без оглядки,
Всё своё разбазарю внаём,
Лишь бы с небом, играющим в прятки,
Мне остаться навеки вдвоём

* * * * *Москва-Черноголовка, 1979

Восточный цикл

I

Нет горечи мудрей и совершенней,
Чем горечь та, что в зёрнышке таится.
Арабский город. Зной. Пустыня. Мекка.
Нет горечи целительней и слаще,
Чем горечь слёз, на вкус таких солёных.
Любимый мой. Эллада. Эвридика.
Нет горечи погибельней и горше,
Чем горечь смерти – тайное влеченье.
Германия. Безумие. Лисица.
Но горечь есть —
О, краешек свирели!
Голубка нежная. Рыданье и спасенье.
Звезда на небе. Ветра дуновенье.
Пастушья речь. Младенец в колыбели.

II

Настигает стрела птицу в полёте.
Вдоль ущелья стремглав проносится эхо.
Там вдали каменеет аул вечерний.
На дороге пыль: гонят с пастбища стадо.
Чаша озера, опрокинувшись, солнца костёр гасит.
Наша речь течёт покойно и величаво.
Хочешь – протяни руку – наберёшь звёзд полные горсти,
Под зелёным небом спишь, названный брат вселенной.
… Что же делать, если земля мне дороже человека;
Если родное небо заставляет глаза и сердце плакать;
Если раскалённый воздух пьянит, как арак2 голубоглазый.
А для всей ненависти лишь одно направление знаю – Рoссия

III

Как юноша, повергнутый в пучину,
Как одинокий камушек в оправе,
Слов истинных произнести не вправе,
Я только молча, незаметно сгину.
Как бедуин, лишённый иноходца,
Как горная река на переправе,
Слов истинных произнести не вправе,
Я таю, как звезда на дне колодца.
Слов истинных произнести не вправе.
И тщетно я тяну навстречу руку.
Где силы взять осилить эту муку?
Как «тишину мне замолчать заставить»?
Хоть рот зажми – всё вырвется: хочу я!
О, искушенье, что страшнее ада;
Безумие таится в толще взгляда,
Ужели, боже, только смерть врачует?
Начало сложено. Конец куда-то спрятан,
Притихло слово, прикусивши жало.
Луна острей турецкого кинжала,
А неба край подчищен и заплатан.

IV

О Исрафил, Мой брат!
Мой кровный брат! Солёный
Нас поцелуй соединил с тобой —
Для жизни? Для смерти?
Иль то насмешка жестокой и безжалостной судьбы?
Хотя любил же сын Латоны – Гиацинта,
Но счастлив не был, ибо был бессмертен.
Я – смертен, но надеяться не смею:
Язык цветов мне сладок, но неведом,
И далеко твой край пурпурно-алый.

* * * * *Ташкент / Черноголовка, 1978/80

Два стихотворения

I

Не больше золота в монетке,
Не дальше краешка небес,
А что – не знаю: иней ветки
Подразукрасил наконец.
И это – славное начало
Зимы, надежды и тепла.
Не потому ль всегда венчает
Покой угрюмые дела.
Прекрасна Генделя соната,
Чудесны музыка воды
И след, слегка замысловатый,
В колодце спрятанной звезды.
Вот так бы жить, и жить беспечно,
Неподалёку от людей.
И сказкой жизни быстротечной
Дурачить маленьких детей.

II

Бродяжит день голубоглазый,
Он держит льдинку за щекой.
Вот так и мне – суметь бы разом
Обресть надежду и покой.
Смешать доверье с недоверьем,
Людей вокруг пересчитать
И, сказку рассказав деревьям,
Всю жизнь по-новому начать.

* * * * *Черноголовка, 1979

"Мне разрешили ночь посторожить…"