Владимир Берязев - Моя ойкумена. Том второй. Поэмы

• Название: Моя ойкумена. Том второй. Поэмы
• Автор: Владимир Берязев
• Жанр: Поэзия

Полное собрание поэм Владимира Берязева, известного современного русского поэта, лауреата множества премий, живущего в Новосибирске.

---

Исход

Одним Эней, десятым – Моисей,
А мне корнями не найти могилу:
Сухая глина, пепел да песок,
Да глыбы, что титанов задавили…
А, может быть… и так… и поделом.
Да будет снег на вымершие тундры,
Да будет гром и дождь на те поля
И рощи, что пустынны и безвидны
С каких-то пор…
С каких-то смутных пор.
Могилы нет…
Но с ужасом ромеи
Аттилы погребенье поминают.
Тогда-то реку обратили вспять
От крови обезумевшие гунны
И русло обнажили, и вождя,
Что был бичом вселенной просвященной,
На дно спустили…
Был ли человек?
А христиан, что рыли погребенье,
Прирезали, как жертвенных овец.
И хлынула волна реки безвестной,
И поглотила страшные дела.
Могилы нет…
Покоится вода.
Под толщей лет пороги Борисфена.
Что – Святослав?! хазарский каганат
Развеявший… Доныне иудеи
Проклятья шлют на голову его.
Но нет ни печенегов, ни хазаров.
А мы… мы пьем из черепа отца
Чужую кровь, похожую на правду,
Давно забывши предков имена.
Могилы нет…
Я помню черный день,
Как хоронили войны Темучина
В глухой степи, бесплодной, как такыр,
За десять переходов от стоянки
Уйгурских пастухов и за двенадцать
От белых юрт и алых кошм Орды.
Над телом, что вернулось в лоно Степи,
Три дня текли стада овец и яков,
Потом пошли верблюды Семиречья,
Потом быки Ирана и Китая
И, наконец, как грохот камнепада,
Помчались табуны коней любимых,
Коней монгольских, скакунов арабских,
Кавказских кобылиц и знаменитых
Угорских иноходцев… Было так.
От края и до края той пустыни
Земля стенала топотом и ржаньем,
И криками, и воплями животных,
И лишь спустя неделю после тризны
Сквозь траурную мглу пробилось солнце
И на помётом крытую равнину
Осела тихо шелковая пыль.
Могилы нет…
Ищите в чистом поле,
На дне морском,
Средь звезд на небосклоне.
Нигде, нигде ни знака, ни приметы.
А, может быть?..
Я с ужасом подумал —
И к лучшему, что не было и нету,
Что внук не знает, где зарыли деда:
Ни камня, ни плиты, ни поминанья,
Кресты погнили, холмики пропали,
А часто вовсе не было крестов.
Ну, жили. И прошли. И растворились.
Покуролесили, побушевали,
Но не хотели мертвого величья,
По ветру прах…
                       По ветру светлый прах.
И вот еще!
И вот еще, постойте:
Ведь нас не все под этим небом любят,
А коль уйдем, не замочив подошвы,
Рассеемся, как сонные созвездья,
И станем миром вновь,
                                   тогда, быть может,
Уж не придет никто на место праха,
Чтобы гроба проклясть
                                   и поглумиться,
И плюнуть, и покой наш
                                   осквернить.

1990, Новосибирск

Знамя Чингиса сказание о Чингис-хагане

Горе мне, горе мне, хан мой, покуда
Я раб этих лет!
Коршуны Корсуня, стая и смута…
Се – пепел побед.
Яшмовый перстень, нефритовый пояс мой,
Благослови!
Истою песнею, ратною повестью
Встань-оживи!
Хан мой, ты вызлочен солнцем Монголии,
Чудный пришлец.
Меч, пресекающий пламя агонии,
Сын и Отец.
Сын овдовевшей, обобранной матери,
О, Борджигин
Очи твои, как бессмертие, матовы
Синью вершин.
Взмыл твой родитель над распрями старыми —
Гром-Есугей!
Срезан в полете, отравлен татарами
Беркут степей.
Хан мой, создатель простора российского,
Божия твердь!
От солнцевосхода до брега Понтийского
Душу отверзь!
Хан мой, крещенный сиротскою волею,
С ликом огня!
Хан мой, Чингис, из пучины бездолия
Вырви меня!

Берег Онон
Где горы белее ветрил кораблей
Плывут на Востоке,
За светлой излукой реки Керулен,
За свистом осоки,
Где топот архара, где трепет и сон
Звериных владений,
В долине, где нитью сребрится Онон,
Родился младенец.
Откинули дымник у юрты большой,
Барана сварили,
Душистые смолы смешав с анашой,
Дымы воскурили,
Татарин-батыр закричал под мечом —
Приспела кончина —
Малыш его именем был наречен…
О, день Тэмуджина!
У лета в начале, в полуденный жар,
В год лошади черной
Родился младенец прекрасен и яр,
Как пламя из горна.
Когда его вымыли в белой реке
И клали в палатку,
Открыли ком крови зажат в кулаке,
Похожий на бабку.3
И криком лебяжьим день после того
Повозки скрипели.
И были железными стенки его
Земной колыбели.

Вещая птица
Какие народы во тьме пронеслись,
Как бледные волны,
Пред тем как восстал августейший Чингис,
Величия полный?!..
Три тысячи лет пролетело, как миг,
О, Вечные Боги!
С той ночи, как Будда нирваны достиг
Под деревом бодхи.
Монгольское племя в таежной дали
Безвестно и сиро
Возникло, чтоб выносить в лоне земли
Держателя мира.
Праматерь Алун, молодая вдова
С повадкою лани
Узрела в ночи юный стан божества,
Утеху желаний.
Он падал, светясь пеной русых волос,
В отверстие юрты,
А в ранний туман ускользал желтый пес —
Сквозь двери и путы.
Три сын родилось от пламенных чар,
От русого света:
Бугу, Бугучи и простак-Бодончар.
Все истина это!
– Простак, не собьешь ли звезду кулаком? —
Смеялись тобгачи.4
«Простак» – это значит, дурак – дураком.
Но вышло иначе.
Он звезды считал, он был гол как сокол —
Наставник соколий.
Знал верности цену он – первый монгол,
Сын Неба и Воли:
– Отец прилетал к нам с Воловьей Звезды,
Златой коновязи,
Наш род вознесется на крыльях орды
В нойоны и князи.
Брат брату поможет и воину вой,
Чего б не случилось.
А имя, каким будет назван герой,
Поведает чибис…
И вещая птица в назначенный час
На камень присела.
И вспыхнул тот камень, и, треснув, погас,
И черное тело
Его раскололось на три лепестка,
На равные части,
И в каждом, округлым сияньем зрачка,
Виднелись печати.
Златая печать, знак всевышних даров,
На небо предстала.
Печать серебра, знак полночных ветров,
В колодец упала.
И что ж Есугей с молодою женой
Увидели ясно?..
Знак власти небесной и власти земной —
Священная яшма!
Когда же в лампадах куренья зажглись,
Затеплились ало,
Над дымником птица пропела: «Чингис!
Чингис!..» И пропала.

У подножия Бурхан-Халдуна. Сиротство
Я жил уже в мире! Но где и когда?
Сквозь мрака разрывы —
Лишь смутные лица, кресты, города,
Да конские гривы!
Да вьется по ветру неведомый стяг.
Да крики навстречу.
Не помню, не помню – то друг или враг,
На пир или сечу?!..
Но помню, но помню, зачем я пришел,
И кто провожатый.
Куда я влеком и чего я лишен,
О чем – кровожадный
Неверный народ говорит у огня…
О том ли, что пламя
Кинжалом выходит из глаз у меня,
Что скоро делами
Я буду оправдывать Божью печать?!
О, воры и трусы!
Утробой и шкурой ли вам отличать
Ток огненно-русый.
Вы бросили мать мою на произвол
Осеннего Духа.
Угнали скотину под самый Бер-Гол,
Чтоб пламя потухло.
Сказали: «Зверёнка дав своре собак,
Не вырастим барса».
Родник Есугея заглох и иссяк,
Гром-посох распался!
О, души, ленивые, словно змея
В камнях солнцепека.
О, падали падаль – помет воронья!
Какого бы Бога
Вам не открывали в степных небесах
Волхвы и скитальцы,
Вы знаете только кумыс на усах,
Да жирные пальцы
Свои погружаете в полный котел…
Ни Вишну, ни Будда,
Ни Митра, ни светлый Христос не нашел
Здесь места для чуда.
Лишь бубен летучий звучит иногда,
Случаются, если
Рожденье и смерть, колдовство и вражда,
Напасти-болезни.
Вам боязен веры огонь. Оттого
В долине Онон я
Живу после смерти отца моего,
Как волк, потаенно.
Стыд, страх и бессилье! И горько до слез…
Лишь в дебрях Бурхана
Забудусь… Но чудится жесткий захлёст
Удавки аркана

Песня матушки Оэлэн-уджин
Подпояшусь крепко да коротко,
А ногам утром холодно, холодно.
Побегу вверх по берегу босая,
По туману сырому, как по снегу.
Соберу и боярку, и яблочки,
И смородины кислые ягодки.
Смоль-черемухи высушу на зиму…
Жертвы белый кумыс вылью на землю…
Сыновья мои, чтобы вас выкормить,
Чтоб души нищетою не вычернить,
Буду палкой пихтовою острою,
Иль бараньей обглоданной косточкой
Клубни сладкой саранки выкапывать.
Их зимою по дольке, по капельке
Вам отдам, мои барсы пригожие,
Вырастайте бойцами-вельможами.
Буду палкой ольховою острою,
Иль кобыльей расколотой косточкой
Горный лук собирать на прогалинах,
Чеснока стрелы в россыпях каменных.
Ешьте досыта. Древним обычаем,
Поделясь самой скромной добычею
С братом, с Небом, скотом и прислугою.
Собрала много сладкого лука я…
Буду девичьим бронзовым ножиком
Рвать колбу-черемшу у подножия,
У Халдуна-горы богорожденной,
По осинникам да по черемушникам.
Ешьте досыта клубни и ягоды,
Будьте краше нефрита и яхонта,
Багатурами станете, ханами,
Побораетесь с великанами.
На коврах сидя в роскоши Персии,
Помянете ли матушки песенку?..

Братоубийство
Да!
Тот, кто послушен чужим голосам,
Опаснее вора.
Лишь ракша5 бьет плетью коня по глазам —
Нет больше позора.
Куда поскачу, если кровью залит
Мой взор поднебесный?
Не видеть мне летних лугов хризолит,
Не ведать невесты.
Бектер, сродный брат, Сочихэл6 первый сын
Замыслил худое,
Он шепчет заклятья, он прячет кувшин
С дурною водою.
Он тайной тропинкою ходит, как тать
Лукавый и ловкий,
К родне, что оставила нас погибать,
Одних на зимовке.
Тэнгри солнцеликий, ты знаешь, что я
Не спорый в расправе.
Пусть лучше подоит кобылу змея,
Чем ядом отравит.
Пусть лучше я буду унижен, как лист
На глади озерной,
Чем выпью в рабах оскверненный кумыс
Из чаши позорной.
Нас несториане пытались крестить,
Чтоб жить с Благой Вестью,
Но можно ли, можно ль и брату простить
Предательство чести?!
Он брат мне, в нем дышит могучая плоть
И кровь Борджигина,
Нам злое, по-братски, перемолоть
Поможет могила.
Нам вместе не жить. Столкновение туч
Грозой разрешится.
Я властен от Бога, он – смел и могуч,
Никто не смирится.
Быть платным бойцом у богатой родни
Не дело монгола.
Тэнгри солнцеликий! Нас оборони
От срама такого.
Два сердца в груди одного скакуна —
Беда для похода.
Тьма тропок в тайге, но дорога одна —
То Степь и свобода.
Два тысячеперых огнистых крыла
Имеет Гаруда,
Но сердце одно, в нем ни страсти, ни зла,
В нем Небо и чудо.
И если родится двуглавый орел
Под ратные громы,
Он сможет взлететь на небесный престол,
Лишь сердцем влекомый.
Нам вместе не жить. Я молитву творю!
Пусть будет невинна
Смерть брата, приличная богатырю,
От стрел Тэмуджина.

Жалобы Хосара7 на Бектера
Когда мне попался на жирную мышь
Таймень толстолобый,
Я знал – ты как коршун его закогтишь,
Веселый от злобы.
Когда подстрелил не Бектер, а Хосар
Рябых куропаток,
Летел ты, как бы камышевый пожар,
На лакомство падок.
Ты вечный задира, насмешник, буян,
Ты хуже занозы!
Ты ездишь к родне, напиваешься пьян
И сыплешь угрозы.
Злоречье обидней, болезненней ран
И хуже отравы.
Мол, брат твой трусливый и глупый баран,
А ты самый правый.
Мол, нищая жизнь для таких вот растяп,
А не для батыров…
Посмотрим, кто меток, кто робок и слаб,
И чья шкура в дырах?!

Встречные стрелы
Как чайка кричала сынам Оэлэн,
Как сойка кричала:
– Накличете только набеги и плен!
Найдите сначала…
Найдите сначала себе нукеров,
Пусть верные стражи
Хранят ваш очаг, кобылиц и коров.
Пусть недруги ваши,
Пусть ваши завистники знают о том,
Что бодрствуют слуги…
Хвост бычий для мух лишь сослужит кнутом!
Тень – выйдет ли в други?!
Как после отмстите за гибель отца?
Смертельна свобода!
Кто брата убил, тот пропал до конца
Для Степи и Рода.
Но братья угрюмо и молча ушли…
И камень скатился
К пригорку, где в желтой цветочной пыли
Бектер угнездился.
Соловых, как знойная степь, кобылиц
Он пас в полудреме.
…В молчании темном двух каменных лиц
Открыл он, что кроме…
Что, кроме погибели, нечего ждать —
Мглой застланы лица.
И ноги скрестил он, и стал причитать,
Скорбеть и молиться:
– Когда убивает друг друга родня,
Земля загнивает.
Ведь легче не будет вам жить без меня,
Зло не убывает.
Услышь, Тэмуджин, и подумай о том —
Ты брата теряешь.
Хвост бычий для мух лишь послужит кнутом,
А бич – ты ломаешь.
Хвост бычий – не бич. И товарищей нет,
Вокруг только тени…
Не рушь мой очаг, не твори ему вред,
Не тронь Бельгутея8!
Я нынче для вас как во рту шелуха,
Ресница – под веком.
Стреляйте. Пусть смерть моя будет легка,
Как с горки телега…
Вмиг стрелы пронзили и спину, и грудь,
И в сердце столкнулись…
К становью, замкнув свой отроческий путь,
Мужчины вернулись.

Плач-проклятье Оэлэн-уджин
Снег пал на гольцы, и сорвалась звезда…
По лицам сыновьим
Увидела мать, что случилась беда,
Что кончилось – кровью…
В зловещем мерцанье плыла под луной
Халдуна вершина.
И плач Оэлэн за пиалой хмельной
Настиг Тэмуджина:
– С куском черной крови, зажатой в горсти,
Из чрева ты вышел!
Но разве ты слов «пожалей и прости»
Не знал и не слышал?..
Как пес, что изведал медвежьи клыки,
С распоротым брюхом,
Ты жрешь, разъярившись, свои же кишки…
Ты телом и духом
Впитал по наследству рыгающий гнев.
Ты коготь салбара!9
Ты – бьющий наотмашь оскаленный лев.
Безумье пожара.
Ты Танский удав, что глотает живьем
Застывшую жертву.
Ты демон, нависший над мирным жильем,
Ты – пропасти жерло.
Ты волк, нападающий в дождь и в буран.
Ты словно собака,
Что травит слепца, пламенея от ран,
Ты – выкидыш мрака!
Я древним заклятьем тебя закляну:
Умерь свою ярость!
Иначе совьют твои кости в плену
Короной архара.

Люди длинной воли
Когда поспевает кровавый раздор,
На снежной постели,
Месть крысой ползет сквозь Великий Простор,
Под свисты метели.
На право суда есть разбойный ухмыл
Толпы-росомахи.
На волю к победе – предательский пыл
И стадные страхи.
Дух стаи шакальей!.. Уж до дележа
Доходит держава.
А в юртах – угар, арака, анаша,
Вражда и расправа.
Лишь редкие воины живут вдалеке
Курений аилов:
Подвластны не княжей, не вражей руке,
А Степи, что силой,
Что клекотом битвы наполнила их
И сердце, и поле.
Прозвали тех воинов в селеньях родных
«Людьми длинной воли».
О, хищная воля, о, длинный полет
Над плавным безмолвьем!
В крови одиночек таится народ,
А в сердце сыновьем
Таится надежда, как семя горя
В суглинке незрячем:
Не сиры они и родились не зря
В молчании мрачном.

В крови одиночек таится народ…
Не лепо ли бяшет?!..
Не ведая брода, не лезьте в поход
За шубой лебяжьей.
Но правьте коня ради чести своей
И славы Отчизны.
Вы мать за курганом оставили, э-эй!
До свадьбы, до тризны…
До тризны, до свадьбы – не все ли равно —
Доскачемте, братья!
Пока не закисло в сосудах вино,
Пока без изъятья
Сквозь солнце проходят 12 гусей,
Как серые стрелы…
А Степь за курганами сгинула, э-эй!
Мы все еще целы.
Мы все еще целы, мы мальчики все,
Средь мглистого мира
Рассеяны, как по песчаной косе
Останки батыров.
Однажды, однажды промчится герой
Меж сопок окрестных,
Омоет останки водою живой…
И войско воскреснет!

* * *
Я начал нелегкую повесть сию.
Зачем? – непонятно.
Затем ли, что даже в себе узнаю
Родимые пятна.
Есть язвы на солнце, есть немочь борьбы
С отцом и страною…
И коль не уйти от мятежной судьбы,
То встану войною.
Да, встану войной встречь крамольной вражды,
Бесчестья и срама!..
А в прочем… прости меня, Боже. И ты
Прости меня, мама.
Наверное, вышел последний ресурс
Военного пыла.
Прости, приснолюбящий сын Иисус,
Россия простила
За все, что случилось, и все, что еще
Случится, быть может,
На муку был путь наш и в муках крещен,
Змей плоть нашу гложет,
А мы все сдираем наплывы корост
Раздоров и мести.
Берите! Всё ваше на тысячу верст!
Размерьте и взвесьте!
Вам надо Великий Курган раскопать,
Вы – Шлимана дети.
И вас легионы, готовых припасть
К усопшей планете,
К уснувшей планете березовых рек
И долгой метели.
Берите! Вам я говорю, имярек,
Вы нынче у цели.
Все ваше, что можно потрогать рукой,
Увидеть глазами…
А то, что очами, то, что душой,
Слезами, слезами?..
А то, что укрыто туманной фатой
В озерах и плесах?
А то, что за дальней зари полосой,
В злат-облачных косах?
В ласканиях травных, в печалях лесных,
В холмах лебединых?
А то, что во взорах до донца родных,
Родимых-родимых?..
Есть дивное диво пресветлое. Есть
Мерцание Слова…
Незрима невеста, что косу расплесть
Два века готова.
Невеста незрима, незрима она,
Как песня незрима,
Как город, чей колокол слышен со дна —
В ночь Третьего Рима.
Краса Ненаглядная!
Близости плеск…
Душа-Василиса…
В ней нега природы и образ Небес
В очах поселился.
Ей светом начертан таинственный путь
К венчанью с Владыкой.
Не дай Бог на это кому посягнуть
Средь Скифии дикой!..

Колодник
Дорогой сопутной поскачем, мой друг.
Пой, ветер дороги!
Пронзим и зари огневой полукруг,
И вечер пологий.
Гляди, позади обступает орда
Враждебных созвездий.
И где, не видать, голубая вода,
Да свежие вести?
Тот сыт, кто швырнет чуть подтлевшую сеть
С кривой ячеею.
Кто брата убил, тот не станет жалеть
О мире с роднею.
Один Тэмуджин. Только ветер и снег…
Бог Правды ни разу
Не встал за спиной. Ни коней, ни телег…
К скупому рассказу
Пора перейти от широких картин
Рожденья героя.
Один Тэмуджин. И чем дальше один,
Тем Небо суровей.
Узнав, что волчонок сменил на клыки
Молочные зубы,
Родня переправилась из-за реки
Для ловли-загубы.
Три дня и еще шесть провел Тэмуджин
В чащобах Бурхана,
В голодной тайге, при соседстве вершин,
Под шубой тумана.
У входа в долину и честь и родство
Дозоры забыли.
Гордец к ним попал, и на шее его
Колодку скрепили.
К седлу привязали… И в пору завыть
От гибельной скачки…
Свезли. Но в улусе поесть и попить
Без жалкой подачки
Не может колодник, что пес возле юрт.
И гонят повсюду.
А сами пируют, и песни поют,
И давят посуду.
Когда поутихла хмельная возня
В полночном селенье,
Распалась, багрово искрясь, головня,
Дотлела… А пленник,
А пленник все ждал, пока в дреме застыл
И страж его хилый…
Колодку ему на башку опустил
С отчаянной силой
И скрылся. Но берега только достиг —
Вслед топот стремится:
– Он вздумал, как пленный затравленный тигр,
О клетку разбиться!?
Сын крови, он хочет не славы – беды!
Не сказано разве:
Наш род вознесется на крыльях орды
В нойоны и князи.
Брат брату поможет и воину вой,
Чего б не случилось,
А имя, каким будет назван герой,
Поведает чибис.
И кто нам пророчит, что нищий беглец
И братоубийца
Поднимется выше, чем льдистый голец
Иль царская птица?
Он будет объедки у юрт собирать
От лета до лета!..
Умчались… Река продолжала сиять
Средь лунного света.
Умчались… Но ехал за ними один
Стрелок Сорган-Шира,
Себе и коню своему господин.
Ни хмеля, ни жира
Во взоре. Глядит – незнакомый валун,
Где отмель и тина.
Поближе… И что ж? – над водой не валун,
Лицо Тэмуджина.
– Ты скрылся в Онон, как бегун-стригунок
Под брюхо кобылы.
Ты чести искал. Но у змея ли ног
Где сыскано было?
Сожрут тебя родичи только за то,
Что резвый не в меру.
Их уж не загнать ни огнем, ни крестом
В могущую веру.
Как пыль под ступнею, ленивы они,
Заразны, как парша!
Лежи. Не продам. Ты повадкой сродни
Сынам моим старшим.
Скрывайся, несчастный, спасешься, дай Бог…
И тихо уехал.
Лишь цокот копытный над прахом дорог
Баюкало эхо.

Юрта Сорган-Шира
В предутреннем мраке, когда на тропе
Становится сыро,
Колодник возник, повинуясь судьбе,
В юрте Сорган-Шира.
Хозяйка застыла, сбивая кумыс
Широкой мутовкой.
А сам Сорган-Шира от страха прокис
И вымолвил только
Невнятное: «О-о». Лишь его сыновья
Чимбай и Чилаун
Вели себя как Тэмуджина друзья,
На долгую славу.
Колодка разбита, осколки в очаг…
Прояснели лица.
Сыр. Мясо. Кумыс. И ковер в головах
Смыкает ресницы.
Но вдруг да нагрянут и враз перебьют
Хозяев ночлега?..
Спасет беглеца не домашний уют,
А с шерстью телега.
В то черное облако шерсти густой
Нору прокопали.
В удушливом чреве, где мрак с пустотой
Супругами стали,
Три дня и три ночи прожил Тэмуджин,
Три дня и три ночи.
Он плакал, молился, мечтал, ворожил,
Терпел, что есть мочи.
А на день четвертый, в полуденный зной,
Ленивые стражи
К телеге добрались. Хозяин с женой
К ним вышли, и даже
Подумали – пробил их час роковой,
Сейчас обнаружат
В норе беглеца. И подымется вой,
Погибели ужас.
– И Боги не вспомнят такую жару!
В такую-то сушь я,
Когда бы залез в шерстяную нору,
То сдох от удушья. —
Сказал Сорган-Шира. – Хотите узнать,
Где скрылся колодник,
Велите по темным ущельям искать,
По рекам холодным.
И черную гору, как тучу с грозой,
Не тронули стражи.
Мечами потыкав, песчаной косой
Отправились дальше.

А бедный хозяин уже причитал:
– О, ветр ошалелый!
Ты угли костра моего разметал,
Ты лапою белой,
Ты снежным ударом едва не сгубил
Очаг моих предков.
Ты в пепел развеять готов мой аил,

Созрей же вдали от жилья моего,
Оставь нас в покое.
Ты так же, как пращур, не мира сего —
«Наставник соколий».
Лишь ловля иная тебе предстоит —
Не птиц перелетных —
Пусть дух твой под знамя свое закогтит
Батыров свободных.
Вот быстрая лошадь, вот лук и стрела,
Вот мясо в дорогу.
Узда. И вода в бурдюке. Но седла…
Кресала в подмогу
Не дам, потому что ни это, ни то
Не смог бы украсть ты…
Скачи…
И пускай тебя Кол Золотой10
Спасет от напасти.

Певец-кайчи
Под вечер унялись полеты стрижей,
Тропа не пылится.
И месяц взошел промеж чутких ушей
Гнедой кобылицы.
Избег Тэмуджин и мечей и погонь.
Не взяли подранка
Паршивые псы…
Но откуда огонь?
Там чья-то стоянка!
Ветла под обрывом и хилый костер
Чуть теплит уголья.
Над мраком колышется млечный простор,
Алмазною солью
Присыпанный густо по краю небес.
И горы темнеют…
С кобылы беглец с осторожностью слез.
И ночь – каменеет…
Над жаром багровым кружит мошкара,
И стелется сладость
Кизячного дыма…
Старик у костра…
Нечаянна радость
Тепла и беседы в росистой ночи.
Затеяв беседу,
Узнал Тэмуджин, что алтаец-кайчи
Кочует по свету.
А песня кайчи словно горный ручей
И гром над полями!
А слог убаюкивал ярость мечей
И демонов пламя.
Кто знает десятки родных языков,
Чье имя – свобода?
Кто славит героев и помнит врагов
Степного народа?
Кто дышит, как дышит цветущий простор
В зеленом разбеге,
Кто даже с Богами ведет разговор
На песенном бреге?
То старец, пришедший от гор золотых,
Где хищные грифы
Оленей когтят, где хозяева их,
Могучие скифы,
Лежат под курганами черных камней
В огромных могилах,
К былому величью из мира теней
Подняться не в силах.
Где все проходили, и все пронеслось,
Как снежные залпы.
Где высится мира державная ось.
И царские залы
Поющих долин открывает Алтай
Незлобному взору.
Ты слышал? Ты видел?
Иди, передай,
Ту песню Простору.

Вопрошанья Тэмуджина
Скажи мне, Сказитель, любимец Богов,
В чем кривда и правда?
Зачем я родился и кто я таков?
Убийца ли брата?
Иль раб, обреченный без слуг и скота
Обгладывать годы?
Зачем оборванцу твоя красота
И песни свободы?
Прислушайся к ночи, того и гляди
Лисицы забрешут.
Ты едешь, не зная, что ждет впереди:
Разденут, зарежут,
Отнимут коня или плюнут в лицо
За то, что нездешний.
Вон – в ухе серьга, а на пальце кольцо,
Не худы одежды.
Где племя героев?..
Родня у родни
Скотину ворует!
Дух предков укрылся в орлиной тени,
А трусость жирует.
На душу уснувшую, душу земли,
Слетаются совы…
Скажи мне, Сказитель, как люди могли
Дойти до такого?
Отец говорил, что китайцы живут
По строгим законам,
Что есть император, и войско, и суд,
Вельможи под троном,
Что труд там искусен, сады словно рай,
Ни зноя, ни стужи…
Но ложью и рабством источен Китай,
И роскошью – души.
Там тесно и душно, там зависть кругом!..
Не в том наши беды,
Ведь нам за три дня не добраться верхом
К аилу соседа.
И власть, словно воду в горсти, уберечь
Не могут монголы.
Ничтожны дела их, и мысли, и речь
По юртам и долам.
Ничтожен народ – не народ, а навоз —
Без Бога и права.
Но знаю – Держава превыше всего,
Хаган и Держава!

Струны топшура
Вдруг ожил топшур под рукой старика,
Заныл, как заноза…
– Вопросы, как лебеди, издалека,
Как камни с откоса.
Ты все уже знаешь на четверть, на треть:
Где гниль, а где слава.
Держава превыше всего… Но ответь —
Что держит Держава.
Кто зиждет, кто выковал скрепы её?
Чье сердце под властью?
И льется ль на души с Небес мумиё
Любви и согласья?
Коль скоро достигнешь, что члены родов
Созвучны, как струны,
Тропу проторишь ты на сотни годов
К престолу Варуны…
И пальцы метнулись, как резвый скакун,
Щипком и прицоком,
Сплетаясь в узоры неведомых рун
На камне высоком.
И пальцы кружили, как 10 волков,
У ног маралухи.
А голос наполнился влагой Богов,
Глаза стали сухи.
Та песня – как древле сошел на Алтай
Год страшного зноя,
Как спас все народы герой Сартакпай.
А силы героя
Таились не в чарах, что смерти лютей,
Не в демонах света,
А в радостной вере, сплотившей людей —
«Вы можете это!»
Тем чудным орудьем он скалы бурил
Над бурной Катынью,
Канаты-шелка над стремнинами вил,
Меж синью и стынью
Мосты протянул, чтобы шел караван
С мукой и товаром,
Чтоб желтый купец из империи Тан
Пылился недаром.
Он строил не только дороги в горах!
Страну орошая,
Тяжелой киркою он первый сувах11 —
Залог урожая —
В долину направил и, русло пробив,
Повыложил камнем,

Конец ознакомительного фрагмента.