Кир Булычев - Штурм Дюльбера (Река Хронос. 1917)

• Название: Штурм Дюльбера (Река Хронос. 1917)
• Автор: Кир Булычев
• Жанр: Альтернативная история

---

– Значит, вы подозреваете все человечество?

– Недостойную его часть.

– Вы опасный противник, господин Вревский.

– Еще какой опасный! Вы и не подозреваете! Если бы не загруженность делами и нежелание возиться месяцами без ощутимых достижений, я бы внимательнее пригляделся к вам.

– Ко мне?

На красивом, несколько огрубевшем и потерявшем юношеский пушок и юношескую мягкость черт лице Беккера отразилось удивление.

– А вы подумайте: пропавшие солдаты – из вашей команды. Оба ваши земляки. К тому же вы совершаете, на мой взгляд, совершенно нелогичный поступок: вдруг даете показания против вашего гимназического друга, которые могут послать его на виселицу. Именно вы, а никто другой.

– Я никаких показаний не давал!

– Давали, голубчик, давали. Именно от вас, и только от вас, я узнал, что Берестов был замечен в компании Денисенки и Борзого в Симферополе.

– Я и не подозревал, что мои слова могут повредить Берестову.

– Ах, святая наивность! Один солдат убит, при нем найдена похищенная шкатулка. Пустая. Второй солдат в бегах. А вы ни о чем не подозреваете.

– Я не знал, что Берестов связан с этим делом!

– А теперь знаете?

– Не ловите меня на слове! Я не знал, не знаю и знать не намерен.

– Но Берестова в обществе преступников видели?

– Я ничего не придумал! Маргарита Потапова может подтвердить!

– Она подтвердила, – сказал рассеянно Вревский, глядя в окно, и Коля не поверил равнодушию следователя. Внутри все сжалось от нехорошего предчувствия.

– Вы ей написали? – спросил Коля, чувствуя, как неестественно звучит его голос.

– Разумеется, – ответил следователь, не глядя на Колю. – Тогда же, когда вы дали свои показания.

Он резко повернулся к Коле и вперил в него тяжелый взгляд.

– Мой долг – проверять сомнительные показания.

– Почему сомнительные? – «И зачем я ввязался в этот разговор, – проклинал себя Коля. – Лучше было бы мне промолчать».

– Потому что они вызвали во мне новые подозрения.

– А почему вы молчали? – нашелся Коля. – Два с лишним года молчали?

Вревский тяжело положил ладони на синие папки.

– Кончим об этом, – произнес он. – Этот разговор никуда не приведет. И те сведения, которые я получил касательно вас, тоже останутся здесь. – Вревский стукнул ладонью по папке. – Из тяжких преступлений, дай Бог, только каждое пятое раскрывается. И то по глупости обвиняемых. Вы же не дурак.

Беккер готов был изобразить негодование – он истинно испытывал негодование. Но потом понял, что следователь ждет именно негодования. Беккер стиснул зубы, глядя на железный сейф.

– Молчите? – сказал Вревский с разочарованием. – И правильно делаете

– сколько мы узнаем, когда подозреваемый возмущен!

– Я полагал, что я свидетель.

– Свидетели вон там, по улице ходят. А все, кто попадает ко мне сюда, подозреваемые. И не думайте, что вы – исключение.

Они сидели друг против друга, как старые знакомые, которым не о чем более беседовать, но которые не расстаются, потому что испытывают взаимную неловкость – кто-то должен оказаться менее вежливым и подняться первым.

– А какова судьба Лиды? – спросил после тягучей паузы Беккер. – Вам о ней что-нибудь известно?

– Я был убежден, что они бежали на лодке. Но на море в тот вечер поднялся жестокий шторм. Несколько рыбачьих лодок было опрокинуто. Я полагал, что судьба догнала Берестова и Иваницкую. И искренне удивился, узнав, что осенью Берестов объявился в наших краях.

– Андрей не заслужил смерти!

– Что ж – стремясь уйти от одного наказания, мы находим себе другое, куда более жестокое. Не убежал бы Берестов, был бы жив.

– А как он погиб? Я слышал от общих знакомых, но не знаю подробностей.

– Случайный выстрел комендантского патруля.

– А что известно о Лиде Иваницкой?

– Я убежден, что она мертва. Но так не хочется закрывать следствие!

– Что же вас удерживает?

– Интуиция… нет, не интуиция. Опыт. Я почти уверен, что в самое ближайшее время многое изменится. Произойдут события, которые помогут нам узнать правду. Ведь не бывает идеальных, совершенных преступлений, как не бывает красавицы без изъяна.

– Ну уж тут вы преувеличиваете! – Беккер потерял первоначальную настороженность, как бы развел руки в боксе, забыв о коварстве противника.

– Почему же? Если я вижу совершенную женщину, то думаю, каким же образом ей удалось скрыть неведомый мне пока изъян? И проверяю – не длинна ли ее юбка, не слишком ли густа вуаль?

– А кого вы имеете в виду?

– Вам обязательно нужно, чтобы я кого-то имел в виду? Я могу признаться – но ведь это ничего не изменит.

– Мне любопытно.

– Любопытство не просто порок, но и опасный порок. Допустим, что совершенная красавица под слишком густой вуалью для меня вы, прапорщик. Порой я думаю, что если бы я не увлекся Берестовым, то куда большего достиг бы, обратив внимание на вас.

– Еще не поздно, – сказал Беккер, проводя пальцем по усикам. Жест получился опереточным.

– Не знаю, не знаю, – вздохнул Вревский. – Уж больно времена ненадежные…

– Вы боитесь будущего?

– Я русский человек, – сказал Вревский. – Авось обойдется. Авось государь придумает наступление или французы возьмут Берлин… Впрочем, даже если в нашей богоспасаемой России будет бунт… Следователи и палачи нужны любому режиму.

– На ваше место может оказаться немало желающих.

– Хватит, Беккер. Потрепали языками, и хватит, – сказал Вревский тоном, которому не возражают. – Перейдем к делу.

Они говорили до обеда. Впрочем, это был не разговор – это был допрос, однообразный, ходящий по кругу, изматывающий жертву. Беккер чувствовал, что он теперь жертва, и ненавидел Вревского за эту жестокость и Андрея за то, что тот погиб, избегнув уготованной ему судьбы и как бы подставив на свое место Колю.

Но еще более удивило Колю то, что в разговоре с постоянством, исключающим случайность, стало упоминаться имя Маргариты. Коля был убежден, что Вревский никак не связывает ее с этими событиями, да и не было к тому оснований. Так что же тогда произошло, неизвестное Коле и, может быть, опасное для него?

Ничего, видно, не добившись от Беккера, проголодавшись, Вревский объявил, что прерывает разговор до понедельника 6 марта и просит Колю не отлучаться из Симферополя либо возвратиться туда с утра в понедельник.

27 февраля был последний день империи. Со следующего дня, оставаясь еще императором, Николай уже был бессилен что-либо сделать.

Да и решения его кажутся сегодня робкими, как у больного, который старается убедить себя, что все обойдется, что все не так уж и страшно… В тот же день император написал своей жене: «После вчерашних известий из города я видел здесь много испуганных лиц. К счастью, Алексеев спокоен (Алексеев – начальник штаба верховного главнокомандующего), но полагает, что необходимо назначить очень энергичного человека… Беспорядки в войсках происходят от роты выздоравливающих, как я слышал».

Рота выздоравливающих – нелепый, наивный бабушкин слух – возникла в соображениях императора уже после того, как Родзянко телеграфировал из Думы: «Правительство совершенно бессильно подавить беспорядок. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом… Гражданская война началась и разгорается».

Командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов сообщал, что потерял контроль над столицей и верных войск у него не осталось. В Ставке решили сменить генерала и послали Иванова с полком георгиевских кавалеров, словно надеялись ковшиком вычерпать море.

Следом двинулся император. Рано утром поезд поехал к Петрограду, император намеревался взять судьбы страны в свои руки и отправить в казармы мифическую роту выздоравливающих.

Но железная дорога была в руках восставших. Царский поезд после нескольких неудачных попыток прорваться к Петрограду повернул на Псков и замер.

Там царь уже более получал телеграммы, чем посылал их. Он покорно брал ленты, выползавшие из аппаратов. Телеграфировали командующие фронтами:

Великий князь Николай Николаевич требует передачи престола наследнику.

Генерал-адъютант Брусилов умоляет отказаться от престола!

Генерал-адъютант Эверт предлагает передать власть Государственной думе.

В Петербурге верноподданные вожди Думы метались между вариантами власти, стараясь спасти видимость империи, – престол предполагалось отдать Михаилу. Гучков и Шульгин поехали в Псков принимать у царя отречение. В Таврическом дворце заседал уже Петроградский совет рабочих депутатов во главе с Чхеидзе.

Когда император в своем вагоне подписал акт об отречении от престола, он сказал окружающим, что хочет попрощаться с матерью и потом уедет на юг, в Крым.

На следующий день, понимая, что революция зашла слишком далеко и сама идея монархии умерла, Михаил также отрекся от престола, и власть перешла к Временному правительству во главе с князем Львовым, представлявшим в Думе Всероссийский земский союз, организацию, что, в частности, заботилась о больных и раненых солдатах и была императором не любима.