Игорь Горев - Дрёма. Роман

• Название: Дрёма. Роман
• Автор: Игорь Горев
• Жанр: Русское современное

Подросток – чистый холст, на котором, однажды, будет нарисован портрет. Художников будет множество: родители, маститые мастера, сверстники, улица, время и события, он сам. Но каким быть портрету: торжественным, приукрашенным позолоченными вензелями, или обыкновенным карандашным наброском, стандартным фотоснимком… А лучше живым, правдивым, вдохновлённым Любовью. Читайте необыкновенную историю самой обычной судьбы. Читайте и размышляйте, ищите свой путь: «Поводырь проведёт, но не сделает зрячим».

---

– Вот!

– Что вот! Ты чего кричишь, будто тебя режут?

– Осенило.

Дрёма начал как угорелый прыгать вокруг Нади и вдруг обнял её и тут же смутился.

– Ой, прости. Это я на радостях.

– Да ничего, – ответила покрасневшая девочка.

Вечером, лёжа в постели, Дрёма вспомнил этот разговор и свою нечаянную радость. Он приподнялся на локте, потянулся и взял с тумбочки толстую тетрадь. Полистал, раскрыл нужную страницу и начал читать, водя пальцем по листу, как в первом классе. Вот оно: «Относись к слову бережно, любя: учись расслышать в нём явный или скрытый смысл. Слово не набор букв и звуков, оно продолжение человека, оно связь его с миром. В нём истина и в нём прельщение. Если каждое слово твоё звучит как „люблю“, мир услышит тебя и подскажет верную дорогу. Верную для человека. Остальные промаршируют мимо и дальше, под грохот барабанов и славных труб…»

Дрёма перестал читать. Тетрадь отца была прочитана. От корочки до корочки. В ней много откровенного, порой Дрёме было неудобно читать – он будто присутствовал при публичной порке родного отца. В роли палача выступал сам отец. Иногда отец о чём-то предупреждал: я был Ванюшей и был любим и любил; и стал Ваней, накачал мышцы, научился ловчить и увёртываться и все вокруг зеркально повторяли. Дрёма читал и ему становился понятней мир взрослых, мир полный противоречий, сталкивающейся воли, мир искалеченный и мир прекрасный: «нам другой, пока на дан».

Вот и сегодня тетрадь, словно живой отец, всегда бережно держащий его за руку, подсказала: Что ты слышишь: ослепленный или ослепленный? В первом случае ты можешь прозреть, во втором – никогда. И твоё человеческое Я навсегда будет звучать как Я – звенеть, да и только.

А ведь я так и не прикоснулся ко второй тетради, – подумал Дрёма и взглянул на тумбочку, где одиноко лежала тонкая сорока-восьми страничная изрядно помятая тетрадка.

Он задумчиво пролистал всю тетрадь со скачущими лошадьми на обложке и прочитал последние строчки: «Вроде всё. Оправдался. Ничего не утаил, не забыл. Вчера проходил мимо храма. Тот, что возле Морпорта. Вижу, подъехал чёрный джип, такой, что многих жизней стоит, важный хромированный, хамоватый – припарковался, где ему заблагорассудится. Вышел из него чистый, опрятно и модно одетый мужчина, из тех, кто давно знает, в чём измеряется вера и жизнь, какой ценой. Направился к храму. Меня будто подтолкнуло – иди. Он долго молился и разжигал свечи. Молился вроде искренне, не разглядел – сумеречный свет в храме не позволил. Потом подошёл к служителю в рясе. Тот выслушал просьбу, кивнул в знак согласия и они уединились. Думаю, я стал свидетелем покаяния. Совесть – это индикатор связи с богом в нас. Его вырывают, ставят различные заглушки, люди освобождаются, так как привыкли: отрезать всё, что мешает жить. А совесть всё равно начинает сигнализировать и тревожить. Она вне людской суеты. Мой «герой», словно сошедший со страниц модных журналов, не появлялся довольно продолжительное время. Но вот он вышел на паперть. Размашисто и честно перекрестился. Раздал щедрую милостыню нищим. Вальяжно, с чувством исполненного долга, подошёл к чёрному джипу. И тут зазвонил его мобильник: «Да, слушаю!.. Иди к чёрту, я не буду с тобой договариваться. Должен – верни! И никакой отсрочки!»

Душу-то я освободил. Свою душу. Вроде как покаялся. А что дальше? Сесть в джип, купленный дорогой ценой, и помчаться дальше? В той цене и твоя и моя жизнь. Я много писал о любви. Советовал, предостерегал. Но любовь отличается от того, что люди называют любовью, как мощи отличаются от живого человека. Как крест живой с роящимися мухами и муками плоти отличается от креста золотого. Живой человек и символ… Хочется верить, что следующая тетрадь будет так же отличаться от этой».

При этих последних словах отца сердце Дрёмы невольно сжалось, и комок подкатил к горлу. Он предчувствовал: тоненькая невзрачная тетрадь скрывает на своих листах и великую радость открытия и величайшее испытание, терзание души. И она совсем не будет похожа на эту, вечно куда-то мчащуюся, беспокойную. Она будет иной.

Мальчик почему-то медлил. Он не спешил раскрывать её. За этими лошадьми он угадывал лёгкую пролётку, а в ней живого отца. И пусть он едва представлял себе, как выглядела когда-то пролётка, и милые черты родного человека теперь вспоминались всё менее отчётливо, он перечитывал и перечитывал замусоленные страницы, на них продолжал жить и страдать его отец.

Кстати, и отец не подталкивал его. «Детству не нужно снова входить в сад любви – оно уже там. Но если тебе, однажды, захочется оставить всё, чем так дорожило сердце, и к чему прикипела душа, всё, чем дорожил опостылеет тебе и перед тобой окажется калитка, а за ней тот самый сад, стучись и толкай смело – она отворится».

Дрёма положил тетрадь и погасил светильник, укоряя себя в расточительстве. Надя ведь предупреждала: «Слепые вынуждены экономить на всём, включая и свет. Свет для глухих».

* * *

Через несколько дней из города вернулся отец Нади.

– Папа приехал! – Надя, словно ужаленная пчелой, вскочила со своего места и бросилась на шею идущему по садовой дорожке мужчине.

Следом за Надей на крыльцо вышли мама и Дрёма.

Дрёма ожидал приезда из города хозяина приютившего его дома с некоторой тревогой – как он отреагирует на нежданного гостя? И вот теперь, несколько напряженно, смотрел на приближающегося к нему высокого человека средних лет с лёгкой проседью в чёрных волосах и с волевыми чертами лица.

– Так-так, а это, значит, и есть наш юный путешественник из ниоткуда! – Произнёс отец Нади, он после того, как нежно обнял жену и опустил на землю, висевшую на его шее, переполненную счастьем дочь. – Ну, давай знакомиться – Владимир, – он протянул Дрёме натруженную руку.

То, как непринуждённо и легко протянул руку Владимир, его приветливый, добрый взгляд, сразу же развеяли все опасения мальчика. Он тоже улыбнулся в ответ.

– Дрёма.

– Дрёма, говоришь. Судя по имени, парень, – ты точно не местный.

Дрёме послышались тёплые нотки в голосе Владимира – мужчина не употребил слова чужой именно в том, иносказательном смысле.

– Вот и я всем говорю, что я издалека. А мне не верят.

– Неправда, папа, не слушай Дрёму – я почти сразу ему почему-то поверила! – Запротестовала Надя и замахала руками.

– Я вижу, вы уже нашли общий язык, – снова широко улыбнулся Владимир. – Что ж, я рад.

– Мы так и будем стоять у крыльца дома или всё-таки войдём? – Это мама, стоявшая возле мужа, решила стать активным участником непринуждённой беседы. – Папа устал с дороги, Надя с Дрёмой, растопите баньку, а я накрою на стол!

Весь в клубах пара, Владимир, одетый в домашний залатанный халат, сел на лавку и с довольным видом прислонился к тонкому стволу яблони.

– Как дома хорошо! – Он мечтательно закрыл глаза. – Только ради этого можно жить, Дрёма.

Дрёма, сидевший рядом, тоже весь окутанный туманом, кивнул в знак согласия.

– Да, парень, ты сильно не грусти – везде можно жить. Лишь бы только люди окружали хорошие. Случившееся с тобой, конечно, больше похоже на чудо. И если честно: мне до сих пор верится с трудом. Но ты здесь, а это уже факт, скажу больше – у меня в душе такое предчувствие, что я знаю, как тебе помочь побыстрее освоиться здесь.

– Как!? – Дрёма встрепенулся.

– Не торопи события. Дай мне всё обдумать. Хорошо?

– Конечно, – слова Владимира вселили в надежду в завтрашний день.

– А ты рыбалку любишь?

– А то ж – кто её не любит!

– Давай завтра с утречка, да и рванём с тобой на речку, а?

Дрёма не успел ничего ответить, потому что его опередила подошедшая с большим блюдом мама.

– Какая рыбалка, Владимир!?

– А что?

– Тут уже родня наведывалась, спрашивали, что завтра.

– Ясно, значит, завтра рыбалка отменяется.

К вечеру следующего дня их маленький дом стал заполняться людьми. Некоторых Дрёма уже знал по прошлым посещениям, но были и такие, кого он видел впервые. Когда Дрёму знакомили, во взглядах вновь пришедших он читал нескрываемый интерес, как будто он был некоей диковинкой. Такое отношение смущало и добавляло беспокойства: прямо экспонат в музее! А гости всё прибывали и прибывали, дом наполнялся разноголосицей, непрерывно сопровождаемой звонким бряканьем многочисленных Я.

– Я, думаю, семеро одного не ждут – пора за стол! Кто опоздает, пусть пеняют на себя! – громко произнёс Владимир, сделав приглашающий жест в сторону накрытого на улице стола.

– Вот это мне нравится – по-хозяйски! Как скажешь – за стол, так за стол. Нам, слепым, всё равно!

Застолье было в самом разгаре, когда кто-то из гостей вспомнил загадочных книжников.