Александр Щербаков-Ижевский - Первый шаг в Армагеддон. Серия «Бессмертный полк»

• Название: Первый шаг в Армагеддон. Серия «Бессмертный полк»
• Автор: Александр Щербаков-Ижевский
• Жанр: Историческая проза

От детонации дыбом встала земная твердь, всё пространство вокруг меня сотрясалось от обезумевшего воздуха. Грохот в ушах был плотным, как сама земля. Взрыв был ужасающей силы. Наступила кромешная темнота. Но солдаты откопали меня быстро. Очень сильно болела голова и тошнило до блевотины. «Не ссы, полководец! Я сказал же, что жить точно будешь. Вот отрыгаешься и веселее на душе станет. Ты сунь, сунь два пальца в глотку». Меня всё равно «качало», но постепенно я «разошёлся»… Помер и помер…

---

Но слава о его мужественном поступке навеки останется в сердцах простого народа.

Это ли не настоящая честь для павшего в бою солдата!

Спи спокойно русский герой. На веки-вечные настоящая легенда ратного подвига! Мы, простые люди России будем помнить подвиг Николая Сиротинина во все времена.

Но прошли годы. Прах с поля боя перенесли в братскую могилу в райцентр Кричев. Чтобы и мёртвый русский герой не выделялся среди других павших. Нигде же не написано было, что героем был покойничек. Все же в те годы воевали. Кто хуже, кто лучше, но всем досталось с избытком. С лихвой и сверх всякой меры.

Святой для потомков островок земли у конюшни зарос чертополохом. Поле распахали.

Раздавленные гусеницами немецких танков пустые снарядные ящики пошли на растопку в печку местной конюшни. Латунные гильзы мальчишки сдали во «Вторчермет». Разграбленную сельчанами и брошенную бесхозную боевую пушку колхозники оприходовали в металлолом. Правда, колёса пригодились местной кузне. Для телеги.

На деньги, вырученные с продажи железа, деревенские мужики купили в сельмаге водку. Беленькую же завезли давеча. Даже на закуску хватило, ириски там всякие взяли.

Ну и пропили непосильным трудом заработанное счастье. Чего тут было валандаться.

Все мужики довольны остались. Раскумарились.

В те времена сторожем конюшни в Сокольничах был колченогий Феофаныч. Все деревенские забулдыги-землеробы собирались у него на завалинке.

Так было принято в деревне посудачить у конюшни о том, о сём. Соточку, другую пропустить с устатку.

Уже ночью, сторож вставал деревянной ногой на холмик по соседству со стойлом и орал на бескрайние поля к востоку, где должно было взойти солнце

– На поле танки грохота-а-а-ли-и-и, солдаты шли в последний бо-о-ой, а молодо-о-го-о-о команди-и-и-ра-а-а, – потом он садился на холмик могилки, плакал, горевал за свою разбитую судьбу и далеко не героическую, а так-сяк уже давно прошедшую молодость.

Но всё равно, широкая была натура у мужика! Никак не иначе, как орлом признавал себя Феофаныч! Уважаемым в колхозе человеком.

Не к кому-нибудь, а к нему тянулись мужики.

Утром же, он обнаруживал, что остатки закуски, сала и варёной картошки подъедало семейство ёжиков.

Он с ними пытался бороться. Прятал ужин под алюминиевую кастрюльку. И даже кирпичиком придавливал. Но ежикова родительница со своими шустрятами-ежатами остро чуяла, где можно было поживиться и оставляла его с носом.

Уже утром, будучи с великого похмелья, Феофаныч пил огуречный рассол и пялился на холмик, берёзовый колышек с фанеркой и надписью химическим карандашом на ней «…артиллерист старший сержант Николай…»

– Хм… Каков таков Сиротинин? Хде, хто, почему, когда? – и, какое ему было дело до этого артиллериста? Чужой человек для него был этот Сиротинин. Одно слово, мертвец ужо.

– Ик-ык-ык! М-м-м, похмелиться бы надобно. С утра башка трещит и раскалывается!

А ежиха его точно достала. Маковой росинки могла не оставить, не то что вечерний закусон сохранить. Со своим семейством сидела на глиняном холмике и зыркала в мутное окошко конюшни.

Ожидала, мамашка, когда служивый сторож заколдобится. Поджидали, чтобы улучить момент и шустрою семейкой начать столование. А там у них и пир горой.

Надоели ёжики Феофанычу! Службу свою исполнять ему мешали. Млекопитающие. Фу!

А посему солдатский погостник, надобно было убрать отседова. Убрать безо всяких на то рассуждений. Стук-бряк ногой топнул деревяшкой сторож!

– Убрать, и всё тут.

Не откладывая в долгий ящик, колхозник и пьяница-мозгоблуд поднял как-то вопрос на деревенском сходе. Бабы что-то верещали, судачили. Да кто их будет слушать, окаянных.

Теперича сторожу стало хорошо и просторно. Никакая палка с фанеркой не мешает глядеть из окна конюшенной сторожки. Охранять.

Опять же из самого же хлева открывался широкий простор на шоссе Москва-Варшава, на речку и мост на ней.

Панорама неописуемая приключилась. Зашибись! Красотища! Аж, заколдобиться можно. Восторжествовала правда народная.

Председатель всегда был на стороне тружеников колхоза. Он же понимал прекрасно, что сегодня в передовиках ходит, а завтра могут в аглицкие шпиёны записать. Вот, так. От тюрьмы, да от сумы не зарекайся.

У Феофаныча лепота наступила. Можно было уже и небритой мордой в лопухи повалиться, а не макушкой в склизкий глиняный холмик. Одним словом, благолепие.

Но потом пришли следопыты и заявили, что у них по плану из военкомата, посещение могилы сержанта-артиллериста. Цветочки там посадить. Звезду поправить, оградку покрасить.

Мальцы таращили глаза на дорогу, на ржаное поле. Удивились они, когда узнали, что останки воина увезли в район, в общую братскую могилу.

Затем, молокососы дружно пялились на сторожа, как на чучело. Общим стадом, никак не хотели верить ему, достойному представителю колхоза

– А я тутося не приделах буду. И не прессуйте меня шибко, – так распорядился Райисполком и лично—о—о (!) сам товарищ Енукидзе.

– Расходов будет меньше. Приходиться на всём экономить, – сказал районный начальник.

Как-то рано утром заявился в конюшню бравый капитан. С пушками в петлицах. Растолкал сторожа. Бесцеремонно, как у них в армии столкнул с топчана на землю.

Гаркнул ему в опухшее мордасово так, что лошади испугались!

Феофаныч уже слаб стал на ухо и не смог толково что-либо услышать, а тем более объяснить. Тем паче с бодуна.

Едва разобрал он, но и то только отрывками

– Герой… Родина… Не позволю… Честь… Совесть… Власть… Прокурор…

А через пару месяцев, Пафнутьич, бухгалтер колхозный, приволок на завалинку заначку самогона, затыренную женой. Радости-то было у мужиков!

Тут же почали мутную бутыль.

– Ха—ра—шо—о—о—пш-ш—ла—а-а, – закусили грибочками колхозники.

Сказывал он, что в райцентре врага народа раскрыли. По случаю это был районный прокурор. Говорят, что всё какую-то правду искал, доказывал что-то в военкомате и райкоме партии прокурор-фронтовик. Но так и не нашёл видимо истины.

На лесоповал горемыку отправили.

А в середине шестидесятых, Феофаныч совсем уж стар стал.

На попутке добрались до него четыре женщины. Матушка, да сержантовы сестрички: Кира, Таисия да Нина. Спрашивали и искали, где ихний Коля родимый погиб. Вглядывались в синеву неба, осматривали поле до горизонта, рассматривали дорогу, что вела от конюшни к мосту.

Женщины негромко плакали в носовые платочки. Сопельки свои утирали.

И чего привязались? Да сторож и позабыл уже, где колышек с фанеркой стоял. Не смог даже место гибели и бывшего захоронения показать. Всё ужо позабыл горемыка алкаш

– Вроде там. А может здеся? Нет же. Помнится, что возле куста репейника. Или полыни?

Так и уехали, женщины не попрощавшись.

Смотритель не обронил им вдогонку ни слова на прощание. Тем более не выказал никакого сострадания. Чего их потачить-то?

– А я что, жалиться им буду? Да хто они такие? – хорохорился пьяный караульщик.

В солнечный день начала мая заявились красногалстучные пионеры и горласто заявили, что им надобно отчитаться по акции «Никто не забыт и ничто не забыто».

Настырные, даже нахальные такие были малолетки школьные волонтёры.

Зырк туда, зырк сюда. И, вдруг, шнырь вылупились на охранника. Пояснений ждали, шельмецы у авторитетного человека.

Чисто, как в НКВД на допросе в тридцать седьмом.

Ихняя очкастая училка напористо и упрямо, цепко высматривала всё вокруг.

– Дети смотрите на шоссе, до него шестьсот метров. А здесь у него располагался боекомплект. Именно за этим углом конюшни его ожидала лошадь…

Салажата притащили ржавые жестянки от укупорки военных снарядных ящиков. Вытащили железку из бревна сторожки. Гильзу латунную нашли

– Дедушка, а, дедушка! Это что такое? – спрашивали сопляки Феофаныча.

– А я-то причём тут? Отстаньте, сгиньте от меня скореича, – испуганно вещал тот в ответ.

Пора уже было опохмеляться, а они палочками всё рыли в округе, искали что-то. Вопросы задавали каверзные и глупые. Вот и землю перекопали с угла сторожки, свидетельства героического боя всё искали, стервецы.

Делать им больше нечего, пионэрам козлатым.

Нет бы до «Сельпо» сбегали, а тут все нерьви уже расшатали

– Фу, бестии красножопые! Уехали, наконец-то… Свят, свят, свят…

Потом и самого Феофаныча на деревенский погост вперёд ногой унесли. Перед тем, как крышку гроба заколотить, культяшку отстегнул напарник егойный, конюх Пантелеймон. У него на чердаке соль, спички, мыло всегда про запас были. И нога деревянная не помешает.

Пусть лежит пока, есть пить, спать не просит, чёрного дня ждёт-дожидается. Шутки-улыбки вам всё, а вдруг завтра война и спрос на неё окажется?

А в двухтысячных пришли в деревню какие-то патриоты.