Александра Николаенко - Нога судьбы, пешки и собачонка Марсельеза

• Название: Нога судьбы, пешки и собачонка Марсельеза
• Автор: Александра Николаенко
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-386-09385-3

Антон Павлович Райский, немолодой, некогда популярный писатель, от безделья плюет с балкона в соседей. Однажды утром он, плюнув в очередной раз, случайно попадает плевком на лысину знаменитого критика Добужанского.

Напуганный и несчастный, Антон Павлович находит себе утешение в шахматах: расставив на доске фигуры, он называет именем оплеванного Добужанского черную пешку и с удовольствием «съедает» опасного критика.

Следующим днем Добужанский ломает шею.

Вечером Антон Павлович вновь обращается к шахматной партии…

Все идет согласно воле игрока, пока тот внезапно не понимает, что сам стал фигурой на этой доске.

---

– То-то же! – сказал поверженному аутсайдеру Антон Павлович и с облегчением откинулся в кресле.

Несмотря на блестяще выигранные скачки, несмотря на то что в кресле Антон Павлович откинулся с облегчением, на душе у него было муторно и тоскливо. Перед глазами то и дело всплывало ненавистное лицо оплеванного критика. Добужанский зловеще ухмылялся, протягивая конверт с пригласительным. От грядущего литконференциале Антон Павлович не ждал ничего хорошего.

Кабинетные полки смыкались над ним, упираясь в потолок. Потолок был похож на черный квадрат Малевича. По квадрату равнодушно скользили серые тени.

Антон Павлович не любил шахмат с детства.

При виде раскрытой шахматной доски с неподвижными рядами установленных друг против друга фигур Антон Павлович вспоминал себя маленьким беззащитным мальчиком.

…Ученик шахматного кружка Дома детской дружбы «Орленок» орленок Антон Павлович Райский в колючем шерстяном костюмчике и белой бабочке, безжалостно душившей орленка за шею, сидел, не смея пошевельнуться, на сцене актового зала ДДД напротив другого орленка с бабочкой, толстого второклассника Вени Карпова.

Под лиловыми складками парты, за которой сидели, возвышаясь над залом орлята, толстый Веня больно давил на сандалю Антона Павловича увесистым каблуком лакированной туфли.

Из первого ряда актового зала ДДД, смотрели, переживая и волнуясь за своих орлят, папы и мамы.

В зале царила торжественная напряженная тишина.

Толстый сильный Вениамин усиливал давление лакированной туфли на сандаль друга детства и, загнав подавленного Антона Павловича в безнадежную вилку, звонко объявил ему мат. Зал ахал и рукоплескал стоя.

Папа назвал орленка Антона Павловича вороной. У гардероба, получая пальто, безнадежно всхлипывала мама.

В черную январскую полночь Антон Павлович расставлял шахматы под одеялом и при помощи фонарика с аппетитом съедал толстого, ненавистного Вениамина по сто раз за ночь. Иногда Антон Павлович съедал Вениамина по правилам, иногда устанавливал свои и тогда мог есть Вениамина бесконечно, небрежным щелчком указательного пальца сбивая врага с доски.

Антон Павлович выкручивал фигурам Вениамина шишечки. Грыз его пешки. Откусывал коням соперника уши и отдирал их бархатные подставки.

Антон Павлович прятал слонов Карпа между диванными валиками, закатывал ладьи ненавистного Вениамина под шкаф. Топил ферзя Карпа в пруду, привязав ему на шею камень, и сжигал Вениаминового короля на костре за оградой школьного сада.

Все было бесполезно: живучий Карп в пятом классе получил первый юношеский разряд и уехал с папой и мамой в другой город.

С тех пор Антон Павлович не любил шахмат. И не любил людей.

Отвлеченный от действительности внезапно нахлынувшими воспоминаниями трудного детства, Антон Павлович поморгал в кресле, и поскольку до ужина оставалось еще добрых полчаса, а плеваться с балкона после неприятности с Добужанским Антону Павловичу совсем расхотелось, расставил шахматы.

Часы пробили половину седьмого. Кукушка прокуковала «ку-ку» шесть с половиной раз и, оставив клюв приоткрытым, скрылась в дупле.

Антон Павлович широко зевнул и без всякого удовольствия, чтобы хоть чем-то занять пустое время до ужина, по старой орленковской привычке пошел е2-е4, ответив е7-е5. Играть с самим собой оказалось скучно. Крутить туда-сюда доску, а тем более вставать, переходя с края на край стола, было лень. Антон Павлович задумчиво посмотрел на белый уголок пригласительного билета, торчавший из-под левого края доски, и внезапно глаза его вспыхнули.

Вытянув конверт за ухо, Антон Павлович с неприязнью швырнул его на диван и, приподняв с белую пешку, поднес ее к носу, собираясь понюхать.

Пешка не пахла.

Тем не менее Антон Павлович поморщился, как от кислого, и, ядовито ухмыльнувшись фигурке, сказал:

– Лев Борисович! Неужели ко мне? Здравствуйте, любезный! Проходите, проходите, присаживайтесь! Нет, просто не верится, до чего приятная встреча!

Яйцеобразная деревянная голова Добужанского удивленно завертелась у Антона Павловича в пальцах.

Антон Павлович пошел Львом Борисовичем f2-f4 и с удовольствием съел Добужанского черной е5 на втором ходу.

– Антоша! Ужин на столе! – позвала из гостиной мужа Людмила Анатольевна Райская.

Антон Павлович вышел к ужину в неожиданно хорошем расположении духа. С аппетитом съел горячую котлетку по-киевски на курьей ножке, подлизал корочкой с тарелки домашнее лечо. Выпил две кружки сладкого чаю с эклером.

После чего смотрели «Культуру» и легли спать пораньше.

Чтобы завтра не проспать литконференциале.

Глава 5 Жертва Мельпомены

Антон Павлович Райский не любил число «тринадцать» с раннего детства. Зловещее число, в свою очередь, отвечало Антону Павловичу взаимностью. Тринадцатого числа с Антоном Павловичем всегда случались страшные вещи. Тринадцатого числа тринадцать лет назад Антон Павлович сломал фалангу. Тринадцатого же числа прошлого месяца разбил четвертого коллекционного терракотового кота с секретера. Тринадцатого числа родился ненавистный критик Лев Добужанский. В тринадцатом кабинете сидела мымра Куликовская из редакционного отдела, резавшая рукописи Антона Павловича на корню. И наконец, на тринадцатое число тринадцатого года было назначено открытие литконференциале. Пригласительный билет и номер места, указанный в нем, были, разумеется, тринадцатыми.

В предрассветный перед литконференциале час, сумеречный и удушливый, когда под худыми щеками граждан тяжелеют подушки, а синие ступни спящих шуршат под одеялами, в час, когда ряды обезглавленных тополей, сомкнувшись вдоль широких проспектов, кажутся мертвецами, а ядовитые черемухи утопленницами тянут свои призрачные руки к песочницам и качелям, в час, когда теплый восковой дождь блуждает по сонным улицам, ужом оскользая с серебряных листьев и, оплакивая звезды, растворяется в бензиновых лужах, Антону Павловичу Райскому снилась чертова дюжина.

Зловещая эта дюжина снилась Антону Павловичу в виде полыхавшей адским огнем спинки складного сиденья с номером тринадцать в первом ряду актового зала Дома культуры «Динамик».

Сам Антон Павлович растерянно топтался перед своим полыхающим местом, никак не решаясь сесть и пряча несчастливый пригласительный за спину. На Антона Павловича свистели и шикали. Оркестр играл Мендельсона.

На сцене, на длинном столе, накрытом в честь литературного мероприятия зеленой бархатной скатертью, стояла в самой середине на каменном пьедестале лысая голова председателя литкомиссии МГЛА, ведущего эксперта МО, критика с мировым именем Льва Борисовича Добужанского. Голова безмолвствовала.

Зрительный зал Дома культуры «Динамик» был огромен. От арены поднимались, уводя взгляд во тьму бельэтажей, бесчисленные ряды партера. Над головой Антона Павловича, в сумеречном конусе купола, висела, вызывая клаустрофобию, тяжелая шестиярусная люстра. В балюстрадах галерей мерцали медные канделябры. По бокам накрытого скатертью стола высились две мраморные Евтерпы, и их белые каменные глаза зло сверлили спину спящего.

Места в зрительном зале были, все до одного, заняты литераторами. Бородатые враги, опередившие Антона Павловича на столетия, и современные гладковыбритые враги держали свои счастливые номерки над головами. Антону Павловичу было жутко и душно.

В зале постепенно нарастал недовольный гул. Враги, размахивавшие счастливыми номерками, вскакивали с мест, сердито хлопали крышками сидений, топали и требовали от Антона Павловича или сесть наконец в полыхавшее кресло, или убираться ко всем чертям.

Медленно угасала под куполом ДК «Динамик» вызывавшая клаустрофобию тяжелая шестиярусная люстра, затихал Мендельсон. Озаренная светом прожекторов мраморная голова председателя МО зло таращилась на Антона Павловича из подставки.

Фантасмогорист Лукуменко показывал Антону Павловичу из третьего ряда партера крепкий кулак.

Ненавистный Спиноза, сидя на соседнем от Антона Павловича четырнадцатом кресле, равнодушно качал сандалией и что-то писал. Кикимора Куликовская ухмылялась с двенадцатого.

…Антон Павлович зажмурился и сел.

Антон Павлович зажмурился, сел в кровати, вспыхнул как спичка, замахал руками, вскочил, дымясь, пару раз пересек кабинет по диагонали, хлопая руками, как гонимая коршуном перепелка, смахнул с секретера и разбил третьего коллекционного терракотового кота и, наконец, больно стукнувшись лбом о книжную полку, проснулся.

На письменном столе стояла открытая доска с начатой вчера шахматной партией. У левого угла ее валялся съеденный Добужанский. В кресле, свернувшись собачьей шапкой, дремала Мерсью. Времени было возле одиннадцати.

Следовало поторопиться…