Юрий Кудряшов - Вся проза в одном томе

• Название: Вся проза в одном томе
• Автор: Юрий Кудряшов
• Жанр: Русское современное

Парад самолюбий Пасико Каторжане Гартманесса Вирджинал Мариам Ксюша Сломанное Крыло Сотрапезники Век цинизма Князь Терентьев Как сова головой вертит Плагиат

---

Так для Германа главным объектом поклонения и подражания стал Грин – местный преступный авторитет, «вор в законе». Никого лучше он и не мог найти, ибо никто в его краях не пользовался таким уважением и вниманием женщин. Никто в его краях не был так похож на ребят из «Бешеных псов» или «Криминального чтива». Грин уже не раз отсидел, и Герман видел на его примере, что из тюрьмы возвращаются настоящие мужики. Так зона стала для Германа ужасающим, но неизбежным испытанием его мужества и стойкости.

Герман ошивался вокруг Грина с подросткового возраста, чтобы запомниться ему и при случае показать свою преданность и желание помочь. Он был такой не один, и поначалу старшие и более крупные мальчишки поколачивали его, чтобы не создавал лишней конкуренции. Не раз Герман возвращался домой весь в синяках, но отцу с матерью до него не было дела. Несколько мелких краж (в том числе у собственных родителей) – и Герман смог записаться в секцию каратэ. Грин должен был видеть его прирождённое упорство – ведь это главное мужское качество!

Вскоре Герман начал получать от Грина сперва мелкие, а потом и более серьёзные поручения. Его «карьера» пошла в гору, и за несколько лет Герман стал правой рукой Грина. Так сбылась его детская мечта. Впрочем (как это часто бывает с мечтами), она на поверку оказалась вовсе не такой прекрасной, какой виделась издалека. Войдя в контекст столичного преступного мира, Герман понял, что его любимый Грин – всего лишь мелкая сошка, заурядный воришка, которого рано или поздно пристрелят или «закроют» до конца жизни. При этом Герман был словно привязан к Грину, не видя никакой возможности отделиться от него и заняться чем-то более серьёзным. Со своим хвалёным упорством он смог дойти только до низшей ступени иерархии и застрял на ней по гроб жизни.

«Преступление и наказание» – наверное, единственная книга, которую Герман «знал» – в кавычках, потому что он и её никогда не читал, а только помнил со школы, о чём там примерно идёт речь. Порой, совершая преступления, лишая других людей их последнего куска хлеба, он мысленно обращался к автору, имя которого давно забыл: «Ну что, фраер? Где же твои пресловутые угрызения совести?» – и тем самым чувствовал себя умнее Достоевского. При этом Герман и сам себе боялся признаться в терзающем его всю сознательную жизнь чувстве мерзости и ущербности избранного пути. Он убеждал себя, что подобное чувство испытывают всё люди на Земле, что это нормально, что это естественное человеческое недовольство собой.

В тюрьме ему так и не суждено было побывать. Как-то не складывалось. Авторитет его в преступном мире из-за этого немало страдал. С одной стороны, Герману было как бы стыдно, что он ещё не прошёл своё первое «боевое крещение». Но с другой, его детский романтический взгляд на зону уже давно развеялся, и он страшно боялся попасть туда, наглядевшись на людей, там побывавших, и наслушавшись их откровений. «Нет, я не выдержу, я сломаюсь» – думал он про себя и тут же сам корил себя за такие мысли как проявление позорной слабости.

Около года назад Герман совершил своё первое убийство. Это тоже вроде должно было произойти уже давно, и как-то даже неловко было признаваться в том, что убийство первое. Грина он, конечно же, убедил, что ему не раз приходилось убивать людей. Это как первый секс – стыдно признаться девушке, что она у тебя первая. В общем-то, всё вышло случайно, и убийства этого не должно было быть. Но в том, что Герман не рассчитал тогда силу удара, был (пусть и подсознательно) некий процент его собственной воли. Где-то в глубине души ему давно хотелось убить, и он искал для этого разумный повод. Это был единственный способ проверить самого себя на прочность и окончательно убедить самого себя: «Я – мужик, а писака – фраер!»

Но вот, уже почти год прошёл, а Германа не отпускал потаённый страх. Он понимал, что за убийство его «закроют» лет на двадцать – бо́льшую и лучшую часть его оставшейся жизни. И не видать ему там женщин, ради любви которых он проделал весь этот путь. А то и сам станет женщиной. Вроде бы он с самого начала знал, что должен через это пройти! Почему же он теперь так боится этого? Всю жизнь насмехался он над обычными людьми, которые ходят по утрам на работу – потому что они не защищены и могут в любой момент стать жертвами таких, как он. Но разве он защищён? Разве ему гарантировано избавление от куда более сильного страдания, от куда более сильной боли? Да и тот, кого он убил, наверное, был когда-то таким же глупым мальчиком, насмотревшимся фильмов с гнусавым переводом. Повернись всё иначе – и сам Герман мог бы оказаться на его месте и погибнуть от его руки!

Он всё сделал правильно – избавился от трупа таким образом, чтобы его не смогли опознать. Однако он знал, что расследование идёт полным ходом. И в каждой «ментовской роже», которая встречалась по пути, он словно читал: «Ну что, Асатиани, попался? Я знаю, что это ты убил! Я слежу за тобой! Ох я ж тебя сейчас засажу!» Невыносимое лето 2010-го словно нарочно было послано небесами для того, чтобы усиливать его страх. Как будто само солнце осуждало его и кричало сверху: «Недолго тебе осталось, бедолага!»

Осенью в одной драке Герману полоснули ножом по лицу. Боже, какая боль! А ведь это только начало! И вновь ему стыдно признать, что это первая сильная боль, которую он испытал в жизни. Глубокий косой шрам от правого уха до самого рта сделал его рябую бандитскую физиономию ещё более устрашающей. Ещё чуть больше уважения в криминальном мире – хотя что толку ему от этого уважения?

Зимой Герман получил ранение куда более страшное. Разрывная пуля насквозь пронзила его левую ладонь. Кисть была порвана в клочья, и её пришлось ампутировать. До конца жизни Герман обречён был ходить с силиконовым протезом вместо кисти. Чёрные кожаные перчатки делали его живую и мёртвую руки похожими друг на друга и стали финальным штрихом в образе конченого бандита. И вновь его самоуверенное: «Подумаешь, и не в таких передрягах бывал!» – за которым скрывалось: «Боже мой, два ранения за год – к чему бы это? Раньше я бы легко увернулся от ножа и пули! Что со мной? Я слабею? Или это и есть наказание?»

Однако шрам на щеке и силиконовая кисть словно раз и навсегда привязывали его к криминальному миру, в который он некогда так стремился. И у него уже не было выбора. Главное мужское качество – упорство – в итоге лишило его главного человеческого качества – права свободного выбора. В погоне за свободой он лишился её окончательно, став добровольным пленником собственного выбора, сделанного по глупости ещё в юности.

А что же женщины? Женщины его любили! Ведь шрамы и протезы украшают мужчину, особенно бандита! Но как это часто бывает, именно та женщина, которую любил он – не любила его. И оказалось, вся его хвалёная мужская сила, храбрость, решительность, упорство – ничего не способны поделать с тем, что женщина просто-напросто не хочет быть с ним. У неё, в отличие от него, был свободный выбор. Герман стеснялся признаться «браткам», что какая-то баба противится отдаться ему – поэтому никому о Свете не рассказывал. Света была его тайной – чем-то интимным, принадлежащим ему одному, хотя она никогда и не принадлежала ему.

– Почему я не нравлюсь тебе? – допекал он её глупыми вопросами. – Это из-за шрама? Или из-за руки? Может, просто из-за моего образа жизни? Или, может быть, твоя мать настроила тебя против меня?

– Нет, я просто тебя не люблю, – спокойно отвечала Света.

Такой ответ не требовал более никакой аргументации, но при этом разбивал в пух и прах всякую аргументацию с его стороны. А её мать и правда противилась их общению в какой бы то ни было форме, хотя сама Света была не против дружеских отношений. Весь из себя такой крутой, Герман не знал, как вести себя с женщиной, не умел ухаживать, не знал приличий и не ведал красивых слов. Утончённая Света физически не могла принять этого неотёсанного грубияна. Обещая золотые горы, украшения, платья и автомобили – он больше просил, чем давал.

Однажды он попросил её сберечь у себя полный мешок оружия. Ему некуда было больше идти с таким грузом. При обыске всё это «добро» непременно нашли бы – и тогда ему не избежать срока. И только о Свете никто не знал – а значит, только у неё никто не стал бы искать. Скрыв это от матери, которая ни за что не допустила бы хранения оружия в своём доме, Света согласилась выручить друга, раз уж это так необходимо было для его спасения. Она пошла на преступление ради него, однако это раз и навсегда поставило между ними непроходимую стену.

– Я иду на это первый и последний раз. Когда заберёшь от меня своё оружие – больше не приходи и забудь обо мне!

Три пистолета, автомат Калашникова, добрая сотня патронов и даже ручная граната всё ещё хранились дома у Светы в начале апреля, когда Герман возвращался из Тулы, куда ездил по Гриновским делам. Два милиционера, которые теперь (совсем как в фильмах Тарантино) назывались полицейскими, примелькались ему ещё по дороге туда. Или ему только казалось, что они его преследуют, потому что у него началась паранойя? Да нет, за ним ведь такой длинный криминальный след! И дело о «мокрухе» до сих пор не закрыто! И он так легко узнаваем с этим шрамом и неподвижной кистью!