Энди Мерифилд - Ги Дебор. Критические биографии

• Название: Ги Дебор. Критические биографии
• Автор: Энди Мерифилд
• Жанр: Публицистика
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-91103-231-9

Ги Дебор (1931–1994) был одним из самых интеллектуальных революционеров XX века. Критик урбанизма и режиссер, искатель приключений и активный участник парижских волнений в мае 1968 года, он одновременно обгонял свое время и отставал от него, разрабатывая теории о демократии и политической власти, которые и по сей день не утратили своей злободневности и остроты. Дебор более известен как лидер авангардистского революционного движения Ситуационистский интернационал (1957–1972) и автор памфлета «Общество спектакля» (1967), разоблачающего послевоенное потребительское общество и капитализм. Противник урбанизации и психогеограф в 1950-е, острый на язык политический журналист, организатор многих скандальных акций и теоретик в 1960-е, скиталец по Италии и Испании в 1970-е, в 1980-е – начале 1990-х он живет затворником на ферме в Оверне, отгородившись от мира высокой каменной стеной.

---

Дебор в 19 лет. Кадр из его фильма «Мы кружим в ночи, и нас пожирает пламя»

«Песни Мальдорора» были не романом и не поэмой в прозе: они не подчинялись линейной траектории, автор часто играл временами, перескакивал с единственного лица на множественное и сознательно пренебрегал пунктуацией. Это был полет фантазии, мечта, галлюцинация, повреждение ума, эпическая одиссея – Мальдорор, «князь тьмы», хулил Бога и приветствовал «древний океан». Мальдорор, по словам Лотреамона, был злодеем, который, «быть может, за сотни миль от вас, а быть может, всего лишь в двух шагах».[30] Мальдорор воспринимался как богохульник, и издатели отказывались печатать это произведение, опасаясь судебных исков. Некоторое время «Песни» находились под запретом. В наше время, однако, творчество Лотреамона сделалось классикой. Некоторые строки приобрели печальную известность своей сюрреалистичностью: «соседство на анатомическом столе швейной машины с зонтиком».[31] В «Песнях Мальдорора» мы также находим целую россыпь намеренно затемненных для понимания сравнений: «прекрасный, как закон затухающего с годами роста грудной клетки при диспропорции между тенденцией к увеличению и количеством усваиваемых организмом молекул»; «прекрасным, как аномалия в строении детородного органа». И сравнение, которое Дебор любил цитировать: «прекрасный, как трясущиеся руки алкоголика».[32]

Рассудительные «Стихотворения» были антиподом бессвязных «Песен Мальдорора», моральным противоядием, отрицанием и ниспровержением – процессом высвобождения. Сам Лотреамон, по всей видимости, болел шизофренией, и его творчество выдает личность, съедаемую темным началом, подобие доктора Джекила. «Стихотворения» пересыпаны афоризмами, ставшими священными коровами для Дебора и ситуационистов, которые довольно скоро присвоят себе и зло высмеют многие «великие» труды и идеи. «Плагиат необходим, – настаивал Лотреамон. – Прогресс требует плагиата. Он неотступно следует за фразой автора, пользуется его выражением, стирает ложную мысль и заменяет ее верной».[33]

Дебор также надолго попал под влияние Артура Кравана,[34] с творчеством которого познакомился незадолго до встречи с почти натуральным Изидором Дюкассом[35] – эксцентричным румынским цыганом Исидором Ису, поэтом и гуру леттристского движения. Они познакомились на Каннском кинофестивале в 1951 году. После освобождения Франции от фашистов семья Дебор покинула По и перебралась на Лазурный берег, в роскошные Канны. Здесь Дебор попал в лицей Карно. Учеба его мало привлекала. Хотя однажды он отличился на викторине, посвященной радиовещанию, и даже получил приз, ему явно не хватало усердия. Ги читал книги, не входившие в программу, а вместо домашних заданий писал школьному приятелю Эрве Фалку, бывшему младше его на два года, длинные, тщательно выстроенные письма, бурлившие поэзией и революционным идеализмом. «Мы были enfants terrible,[36] – признавался в приступе откровенности один из духовных отпрысков Рембо. – Если мы повзрослеем, то станем опасными». «Человек обязан иметь страстную натуру, иначе он ничтожество», – утверждал другой. «У маркиза де Сада глаза, как у юной девы. Прекрасные глаза, взрывающие мосты…»[37]

В юности Ги томился по иной реальности, иному мирозданию. Он узрел его отблеск на четвертом Каннском кинофестивале – это случилось вскоре после получения степени бакалавра. Дебор загорелся идеями Изу, настолько его заворожил сотворенный им безумный бунтовщический мир. Прибывшие из Парижа леттристы щеголяли в свитерах под горло и в джинсах и слушали джаз. Сам Изу красовался в шелковом галстуке и являл собой курьезную смесь буржуазной элегантности и затрапезного упадничества. Он смахивал на низкопробную реинкарнацию Лотреамона или Рембо. Изу и его последователи привезли в Канны фильм «Трактат о дряни и о вечности», которым собирались эпатировать публику. Леттристы намеревались затмить мир традиционного киноискусства. Дебор примкнул к их компании и стал непременным участником пьяных застолий. Нельзя сказать, чтобы фильм Изу наделал много шума. Зрителям демонстрировался темный экран, а из динамиков периодически доносились причудливые гортанные звуки с претензией на поэзию. Зрелище длилось дольше четырех часов…

После фестиваля Изу помог Дебору отыскать маленькую меблированную комнату в Париже в гостинице «Факульте», на улице Расин. Дебор сказал матери, что хочет поступить в Сорбонну на юридический факультет и под этим предлогом стал ежемесячно получать от нее скромную денежную помощь. Он действительно поступил, хотя и готовился спустя рукава. Сделавшись студентом, он получил доступ в библиотеку Сорбонны и скидку на обеды в ближайших ресторанах и столовых. Итак, он много читал, курил, пил, флиртовал с женщинами, прикидываясь бедным студентом с Левого берега. Основой его духовного рациона стали дадаистские и сюрреалистические опусы, а страсть к авантюрам и кутежу он возбуждал творениями Артура Кравана, поэта, боксера, распутника и семнадцатикратного дезертира.

Артур Краван отличался еще меньшей плодовитостью, чем Лотреамон, творческое наследие которого легко пересчитать по пальцам руки. Фабиан Авенариус Ллойд, а именно так звучало его настоящее имя, появился на свет в 1887 году в аристократическом швейцарском городе Лозанна. Невзирая на британский паспорт, он изъяснялся исключительно по-французски. Человек-хамелеон, он не отождествлял себя ни с одним народом и часто прикрывался фальшивыми документами, выдавая себя за племянника Оскара Уайльда. (Замужем за знаменитым писателем была сестра его отца, это единственная претенциозная деталь, которая соответствовала истине.) Краван был двухметрового роста, весил под 120 килограмм, и по своему телосложению напоминал Эйфелеву башню. Недолгое время он даже значился чемпионом Европы среди боксеров-тяжеловесов.

В 1916 году в Барселоне он проиграл подставной бой бывшему чемпиону мира Джеку Джонсону. Эффектный спектакль принес безденежному Кравану достаточно средств, чтобы третьим классом доплыть до Нью-Йорка, где поэт-боксер и убежденный отказник мог не бояться призыва на военную службу.

Во время шестого раунда Краван рухнул на ковер под настороженный клёкот зала. Когда он сделал вид, что не может подняться на ноги, зрители запели и одновременно зашикали. Назревал бунт. Краван ускользнул через черный ход и уже вскоре на пароходе «Монсерра» бороздил бурный океан – вместе с разношерстной компанией дезертиров, авантюристов и диссидентов, среди которых находился и некий Лев Троцкий.

Краван был счастливейшим из бродяг: «Моя память хранит впечатления о двадцати странах, а душа – краски сотен городов».[38] Он чувствовал себя самим собой, по его собственным словам, только «путешествуя по белу свету; когда я долгое время засиживался на одном месте, меня одолевала тупость». Краван был беззастенчивым эксгибиционистом и саморекламщиком. Он имел обыкновение танцевать на столах, спустив штаны. Ему удалось основать пакостную газетенку «Maintenant», печатавшую объявления о поэтических вечерах и уроках бокса; вышло всего шесть номеров. Краван исполнял функции главного редактора и единственного сотрудника и часто сочинял резкие обличительные речи под псевдонимом В. Купер и Роббер Мирадик. «Любой великий артист, – провозглашал Краван – и Дебор с этим не мог не согласиться, – по сути своей провокатор». «Пасквиль – это особый литературный жанр, который в наш век приобретает немаловажное значение, – писал Дебор в “Considérations sur l’assasinat de Gérard Lebovici”,[39] – и это отнюдь не случайность… На сей счет я многое почерпнул у сюрреалистов, в первую очередь у Артура Кравана».[40] «В эти годы под влиянием “дадаизма” вокруг Кравана сложилась, – заявлял лидер сюрреалистов Андре Бретон, – абсолютно невыносимая атмосфера, пропитанная непочтением, провокациями и скандалом». Бретон понимал, что Краван самым бескомпромиссным образом исполнил пожелание Рембо: «Надо быть современным до кончика ногтей».[41]

Нью-Йорк ослепил Кравана: «Нью-Йорк! Нью-Йорк! Как бы мне хотелось тут жить!» В Нью-Йорке он на скорую руку пишет несколько стихотворений и публикует их во второразрядном литературном журнале «The Soil»; однако на земле, где «наука слилась с промышленностью» в «модернистском порыве», поэзией было не заработать на кусок хлеба с маслом. Без гроша в кармане, он бродил по притонам Бронкса и ночевал в Центральном парке, пока не познакомился с английской поэтессой и художницей Миной Лой, ставшей впоследствии его женой (она оставила о нем трогательные воспоминания «Колосс»). В 1918 году супруги переехали в Мехико, где Краван устроился тренером по боксу в школу физкультуры. Чета планировала перебраться в Буэнос-Айрес, однако средств хватило только на билет для Лой. Краван решил отправиться вместе с другом морем, на рыбацкой лодке; он условился встретиться с Лой в городе Вальпараисо. Однажды утром Лой помахала 31-летнему мужу на прощание с небольшого пирса, а затем долго смотрела вдаль на судно, которое ветер нес в открытое море, пока оно не скрылось за горизонтом. С тех пор Кравана никто не видел. В апреле 1919 года Лой родила дочь Фабьен.