Аристотель - Политика (сборник)

• Название: Политика (сборник)
• Автор: Аристотель
• Жанр: Философия
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-386-09429-4

Более двух тысяч лет прошло со времени рождения Аристотеля, но он все еще живет среди нас своими мыслями, и «сведущим» все еще есть чему у него поучиться. Трудно указать область знания, в которой Аристотель не оставил бы следа, уцелевшего до настоящего времени.

В своей «Политике» Аристотель говорит решительно обо всем, что имеет важность для человеческой жизни: о власти и рабстве, о воспитании детей, о здоровье, о долголетии, о праве, о браке.

Кроме текста «Политики», в настоящее издание также включена первая книга «Метафизики», одного из важнейших трактатов Аристотеля.

---

Глава II

Аристотель и Платон. – Аристотель и Демосфен. – Аристотель и Каллисфен. – Аристотель и Александр Великий. – Два рода бессмертия. – Бессмертная жизнь и бессмертные мысли

Мы дали краткий очерк достоверно известного из жизни Аристотеля. Мы отметили немногие, но резкие черты, которые рисуют нам личность великого Стагирита в истинном свете, хотя, может быть, и не полно. Для того чтобы осветить главные ее способности, мы сравним Аристотеля с другими известными нам личностями его времени: с Платоном, с Демосфеном, с Александром Македонским и с Каллисфеном. Платон, потомок Кодра и Солона, уже по одному своему происхождению был как бы предназначен сделаться автором аристократической «Республики», стать тем идеалистом-философом, для которого идея – все, а вещество есть нечто суживающее, ограничивающее идею, даже оскверняющее ее. Он смотрел на мир вдохновенным взором. Его можно назвать поэтом-философом, который тяготился действительностью и только в области вечного и идеального чувствовал себя как дома. Вся умственная деятельность Платона проникнута благородною и рыцарскою смелостью; он ищет приключений и любит таинственное. Историк Вебер говорит: мысль Платона это не мещанка, жизнь которой проходит на рынке и в мастерской и которая видит целый мир в своем родном уголке; нет, это аристократка, познавшая свет и удалившаяся в свой уединенный замок; она любит с высоты своего величия смотреть в туманную даль; держась в стороне от всего, что волнует площадь, она имеет сношение только с избранными и с ними она говорит благородным, изящным языком, каким едва ли когда говорили в отечестве Граций. Аристотель во многих отношениях представлял резкую противоположность Платону; нельзя сказать, чтобы он любил людей толпы, как Сократ, происходивший из семьи ремесленников, но он не чувствовал к ним брезгливости, отличавшей Платона. Ремесло отца и свои собственные занятия медициной не дали развиться этому красивому, но вредному чувству брезгливости. Аристотель хотя и рос при македонском дворе, но не видел примеров высокомерного обращения с людьми, потому что в то время отношение македонских государей к придворным было простое, дружеское, патриархальное. Это видно из того, как возмущались македоняне, когда Александр, плененный персидским придворным церемониалом, вздумал вводить его при своем дворе. Мы видели, что Аристотель пришел к Платону уже со сложившимся характером и привычками, поэтому никогда не мог вполне проникнуться его влиянием. Платон был на сорок пять лет старше Аристотеля. В то время как явился к нему Аристотель, он уже приобрел привычку иметь дело с учениками, безусловно принимавшими его идеи. В Аристотеле для него было нечто совершенно новое, что его неотразимо влекло и в то же время глубоко отталкивало. Пытливый и в высшей степени живой ум Аристотеля приводил его в восторг своею обширностью, но ему не нравилось, что он направлен был на изучение действительности. В то же время он чувствовал себя бессильным изменить ненавистное ему направление ума своего ученика.

Греки были люди несравненно более цельные чем мы; их поступки и все мелочи жизни совершенно отвечали их убеждениям, особенностям их умственной деятельности. Форма выражения у них являлась характеристическим признаком содержания. Избрав форму диалога, Платон знакомит нас одновременно и со своею философскою системою, и с историей ее образования, открывая тот путь, каким она возникла в кружке Сократа. Эта форма, наводящая скуку в других сочинениях, отличается у него живостью, естественностью и правдой. Перед вами открывается драма умственной жизни. В отношениях Платона и Аристотеля было также много драматического. Платон называл Аристотеля душой своей школы и в то же время не мог равнодушно смотреть на его тщательно и даже щегольски обутые ноги. Ему казалось, что дерзкий, независимый ученик этими самыми ногами попирает то глубокое презрение ко всему житейскому, которое он воспитал и вскормил в своей горделивой душе. И это, в сущности, так и было. Аристотель был убежден, что в жизни человека все заслуживает внимания и изучения; презрительное отношение Платона к мелочам жизни его также возмущало. Мор в своей «Moral Philosophy» говорит справедливо: читатель, переходящий от сочинений Платона к сочинениям Аристотеля, прежде всего поражен полным отсутствием той драматической формы и того драматического чувства, с которыми он так свыкся. Он уже не видит живых людей, с которыми он беседовал. Он уже не живет среди Протагора, Продика и Гиппия, возлежащих на ложе и окруженных толпой почтительно им внимающих учеников; нет более прогулок вдоль городских стен и чтений у берегов Илисса; нет более оживленных пиров, дающих повод к красноречивым беседам о любви, нет Крития, рассказывающего о том, что слышал он во дни своей юности, когда еще не был тираном древней и славной республики. Но главным образом читателю не хватает Сократа, фигурирующего неизменно во всех группах и выделявшегося своей мощной фигурой, своей индивидуальностью, того Сократа, смотря на которого можно было убедиться в совместимости диалектической тонкости с величайшим юмором и чистосердечием и любовью к людям. Быть может, всякий, принимаясь за чтение Аристотеля, ощутил светлую грусть, не видя более перед собою прекрасных и ясных образов, но глубокий читатель все-таки сознает, что, расставшись с платоновскими диалогами, он в значительной степени вознагражден ясностью мысли и слога. Читая Аристотеля, чувствуешь, что имеешь дело с глубокомысленным и строгим судьей.

Характеризуя слог Платона, Аристотель говорит, что он составляет нечто среднее между стихами и прозой. Сохранились некоторые изречения Платона, замечательные по своей красоте, например, следующее: «Ты смотришь на звезды, жизнь моя! О как хотел бы я быть этим звездным тысячеоким небом, чтобы глядеть на тебя». Платону, мы знаем, не нравились ни образ жизни Аристотеля, ни его манера держать себя и одеваться. Аристотель одевался изысканно и несколько причудливо; его обувь отличалась особенной опрятностью; волосы его были щегольски подстрижены, и это было также не во вкусе Платона. Тонкие, гибкие пальцы Аристотеля были украшены множеством колец. Его небольшой, хорошо очерченный рот неизменно сохранял саркастическое выражение в то время, как он говорил с замечательною легкостью. Все это казалось Платону несовместимым с характером философа и было причиной того, что Платон оказывал предпочтение Ксенократу, который впоследствии занял место Платона в Академии. Однако Платон отдавал должное и Аристотелю: его дом он называл «домом чтеца»; в этом заключался намек на необыкновенную начитанность Аристотеля. Сравнивая Аристотеля с Ксенократом, Платон говорил, что для первого необходимы вожжи, для второго кнут, очевидно, разумея необыкновенную живость Аристотеля, которую, как мы говорили, ему приходилось сдерживать.

Склонный к анализу и исследованию действительности, Аристотель резко отличался от своего учителя. Греки были восторженные любители пламенного, цветистого красноречия. Изложение Платона отвечало их вкусу; скупой на слова Аристотель долгое время мало их привлекал. Аристотель нисколько не стремился нравиться афинянам, оставаясь при своем убеждении, что язык должен соответствовать предмету, и сознавая, что его изложение отвечало самому духу его философии. Аристотель относился к Платону как-то двойственно. Сознательно Аристотель был проникнут глубоким уважением к Платону, а инстинктивно он не мог не раздражаться этим вечно вдохновенным взором, не замечавшим ничего земного. Диалектические тонкости Платона казались Аристотелю пустою тратою времени. Платон представлял собой тип ума дедуктивного, математического; Аристотель же, по природе своей, склонен был к индукции. Существует мнение, что Платон и Аристотель олицетворяли собою всю греческую философию. Можно сказать больше: они вместе воплощают в себе все свойства человеческого ума со всеми их различными оттенками. Платон любил находить всюду сходство между вещами, Аристотель же с любовью останавливается на их различии. И у Платона, и у Аристотеля умственная деятельность преобладала, ею совершенно определялся нравственный характер того и другого; этот характер проявлялся во всех мелочах, которыми Платон и Аристотель постоянно кололи друг другу глаза. Здесь не место пускаться в рассуждение о причине антагонизма двух различных типов человеческого ума, потому что и в настоящее время существуют эти два типа ума и между ними всегда замечается антагонизм, выражающийся в более или менее резкой форме. Мы не имеем возможности проводить далее параллель между Платоном и Аристотелем, но думаем, что она ведет к изучению этих двух типов ума.

Если параллель с Платоном характеризует Аристотеля главным образом со стороны умственной, то сравнение с современником его Демосфеном оттеняет личность Аристотеля в отношении ее к действительности того времени. Жизнь Демосфена рисует нам самыми яркими красками то, что переживал в то время в Афинах человек не пришлый, каким был Аристотель, а кровно с ними связанный. Афины гибли, и чтобы спасти их, надо было прежде всего победить их беспечность и раскрыть им замыслы Филиппа. Но для этого надо было хорошо говорить, и вот мы видим, что косноязычный Демосфен подвергает себя всяким лишениям, труду и испытаниям и наконец достигает красноречия, которое афинянам было в то время необходимо как воздух. Но все это только начало страданий человека, который в то время воплощал собою истерзанное сердце Афин. Это была лихорадочная жизнь: надежда сменяла отчаяние и отчаяние заступало место надежды. Любовь к погибающей отчизне брала верх у этого настоящего патриота над всеми остальными чувствами. Когда разнеслась весть о смерти Филиппа, Демосфен, предаваясь неистовой радости, расхаживал по улицам Афин с пестрым венком на голове, несмотря на то что это было через несколько дней после смерти его нежно любимой дочери. В первой главе мы уже говорили, насколько отличался своею внешностью Демосфен от Аристотеля. А у греков внешность имела большее значение, чем у нас. Сознавая, что отечество в опасности, Демосфен вместе с другими демагогами бесцеремонно хватал всякого за шиворот, заставляя почувствовать эту опасность и спасать родину. Как ненавистен был ему в это время Аристотель, спокойно наблюдавший своими зоркими глазами симптомы этой агонии! Подобное еще можно было простить Платону, ум которого вечно витал в облаках, но не Аристотелю, этому земному богу. Объективность Аристотеля обусловливалась не одной любознательностью, заглушившей все остальные чувства. Мы видели, с какою страстною ненавистью относился он к Персии, как живо чувствовал семейное горе и радости; безучастность его к тому, что волновало в то время афинян, имела другие причины. Он был, как мы видели, полугрек, полумакедонянин и поэтому не мог разделять увлечений демагогов, а смотрел на них со стороны; последнее же было очень невыгодно для них. Они на каждом шагу творили безобразия, которых не мог не замечать этот вечно размышлявший наблюдатель. Демосфен был палачом всего свободного, индивидуального в человеке; Аристотель же, как нам известно, стоял за неприкосновенность индивидуальности.